– Я о том, дражайшая мисс Данбар, что замужние дамы, как правило, целиком и полностью сосредоточены на желаниях супруга, а не на исполнении должностных обязанностей. Разумеется, в том случае, когда супруг в состоянии обеспечить… обеспечивать… в общем, имеет соответствующий доход, – мистер Бодкин многозначительно откашлялся и принялся с нарочитой непринуждённостью перекатываться с пятки на носок, по-прежнему глядя куда угодно – в окно, мутные стёкла которого опять покрылись кляксами дождя, на старый глобус без одной половинки, химические карандаши в плохо отмытой баночке из-под джема «Типтри», собственные ботинки, матово сияющие от ваксы и пчелиного воска, смешанных в равных пропорциях, – но только на не свою визави. – И вот, если представить… Почему бы, в самом деле, не представить, да? Такую, например, ситуацию… Предположим, есть некий джентльмен, чьи заслуги, обширный опыт и компетенции позволяют ему возглавить некое учреждение… Да, да, именно возглавить! – повторил он понравившееся ему слово. – И заметьте, при этом получать весьма достойное жалованье! – он быстро взглянул на озарившееся блаженной улыбкой лицо мисс Данбар, которая как раз в этот момент незаметно сбросила под столом тесные туфли. Ободрённый её реакцией, он вскинул бородку и распрямил плечи: – Так вот, этот джентльмен предпринимает некоторые… скажем так… мн-мнм… усилия. Не без помощи заинтересованных лиц, конечно, – короткий кивок в сторону гостьи и мистер Бодкин продолжил с прежней бодростью: – И в итоге этот джентльмен, уладивший свои дела наилучшим образом, получает возможность не только трудиться на благо… и всё прочее… но и сочетаться… вступить… вступить в брак с достойной его дамой и составить… составить её счастье.

Мистер Бодкин выдохся, поправил фуражку и присел к шаткому столику, который давным-давно следовало либо починить, либо распилить на дрова для камина, да всё руки никак не доходили.

– О! – только и произнесла мисс Данбар в ответ на эту тираду.

Момент, которого она так ждала и которого так страшилась, всё же наступил, однако в голове её сделалось до странности пусто и гулко, будто в доме, откуда вывезли всю мебель. И ни намёка на блаженные мурашки.

– И всё, что для этого требуется, дражайшая мисс Данбар, – задушевно произнёс мистер Бодкин, – сущая чепуха: про-го-ло-со-вать.

Теперь он смотрел прямо на гостью, и взгляд его был убедителен и твёрд, совсем как в те моменты, когда требовалось приструнить набедокурившего подопечного или дать отпор директрисе.

– Проголосовать? – зачем-то переспросила мисс Данбар, хотя ей всё уже стало ясно.

– Да, проголосовать. Разумеется, против. Меня заверили, – и он многозначительно повёл глазами, – что мнение персонала будет иметь особый вес. Но, так как на каждого приходится всего по половине голоса… В общем, от нас с вами требуется объединить усилия. Вы понимаете, да?

Гувернантка молчала. Её взгляд блуждал по тесной каморке, ни на чём не задерживаясь, пальцы теребили обшитый тесьмой рукав форменного платья.

– Я ведь и сам, мисс Данбар, вырос в приюте, как вы, верно, знаете, – признался мистер Бодкин с усмешкой.

 Гувернантка дипломатично пожала плечами. В Сент-Леонардсе не нашлось бы ни одного человека ни среди персонала, ни среди воспитанников, кто не был бы осведомлен о детстве мистера Бодкина, проведённом на учебном корабле «Чичестер».

– И нельзя сказать, чтобы я пенял на судьбу, распорядившуюся мной таким образом, но в жизни каждого наступает момент, когда хочется погреться у своего очага. Понимаете, о чём я?

Задушевные нотки в голосе мистера Бодкина на мгновение воскресили в сердце мисс Данбар прежние грёзы, только вот чайный сервиз с незабудками, с такой лёгкостью воображаемый прежде, поглотила туманная завеса.

– Открою вам тайну, мисс Данбар. За годы службы в торговом флоте я сумел кое-что скопить. Ничего особенного, сбережений хватило всего-то на небольшой дом на тихой улочке, подальше от доков. Две комнаты и маленькая кухня, зато отличный сухой каменный подвал для припасов. Там и стирку можно, и посуду мыть, а может, и на продажу чего мастерить – да что я вам рассказываю! У хорошей хозяйки всегда работа найдётся, чтобы руки не скучали, вам ли не знать.

Гувернантка, вспомнив своё житьё-бытьё с сестрой, её супругом и тремя племянниками в большом и вечно требующем мелкого ремонта доме, кивнула, правда, без особого энтузиазма. Мистер Бодкин же посчитал этот кивок за добрый знак и усилил напор:

– Там сейчас никто не живёт, требуется кое-какой ремонт, знаете ли, но ведь такой деятельной и здравомыслящей даме, как вы, это труда не составит. Тут подкрасить, там ставни подтянуть… Ну, это я на себя возьму, конечно. Потом потолок побелить… Порядок навести, занавесочки какие пошить, подушечки… Этого у вас, у женщин, не отнять, это вы умеете! – он прищурился с хитрецой и потряс указательным пальцем, будто ласково журил весь женский пол за пристрастие к наведению уюта и прочим житейским мелочам. – Не дом ведь, а игрушечка получится, а? Живи да радуйся! Понимаете, да? Вы только подумайте, мисс Данбар, – мистер Бодкин наклонился поближе, и гувернантку снова окутал не лишённый приятности запах стружки и столярного клея, – судьба даёт нам шанс изменить свою жизнь к лучшему. Глупо этим не воспользоваться. Только представьте, как это чудесно – иметь собственную крышу над головой! Как это приятно после холода казённых стен! А как отрадно выпить вечером чашку чая в маленьком садике, вдвоём!.. – он мечтательно прикрыл глаза и закачался, словно где-то рядом заиграла музыка, однако быстро вернулся к практической стороне вопроса: – Конечно, мы с вами, мисс Данбар, уже немолоды. Но разве возраст – препятствие семейному счастью? Уживёмся как-нибудь, я думаю. Без хозяйки в доме всё равно несподручно, а вам, я так полагаю, до чёртиков надоело вечно быть на побегушках и возиться…

…Больше мисс Данбар выдержать не могла. Перестав слушать то, что продолжал вещать мистер Бодкин, она принялась медленно втискивать отёкшие ступни в ненавистные колодки, лишь по недоразумению или же злому умыслу считающиеся дамской обувью.

– …общем, и сказали: «Вы, мистер Бодкин, единственный кандидат…» Куда же вы, мисс Данбар?

– Пойду я, мистер Бодкин. Дел у меня сегодня много. К чаю мистер Адамсон новенького привезёт, а я ещё ничего не подготовила. И для Мэттью Перкинса вещи уложить надо.

– Но вы подумаете, дорогая мисс Данбар? Обещайте, что подумаете!

– Да-да, конечно, – покивала гувернантка, осторожно поднимаясь и избегая опираться на шаткий стол. – Давайте позже поговорим, ладно, мистер Бодкин?

– Я уж прошу, дорогая мисс Данбар, вы по этому поводу как следует поразмыслите. И прошу вас, не надо никому…

…Покидая мастерскую, мисс Данбар заприметила бумажный самолётик, валяющийся у самых дверей. Не ожидая от себя такой находчивости, она ловко и незаметно для окружающих толкнула его мыском туфли за порог, а потом, когда дверь за ней закрылась, тихо, на цыпочках, морщась от боли в ступнях, вернулась и подобрала его. Доковыляла до окна, развернула на подоконнике, расправила бумагу по сгибам сжатой в кулак ладонью.

Художник, пожелавший сохранить анонимность (хотя подозрение появилось сразу же: Сэнди Фрост, Донкастер, десяти лет от роду, полный пансион за счёт внутреннего фонда, глаза голубые, манеры оставляют желать лучшего), в карикатурной форме изобразил на листе тонкой чертёжной бумаги двоих. Фигурка поменьше была облачена в широкие брюки, а на том месте, где подразумевалось лицо, красовалась подковообразная шкиперская бородка. Вторая фигура возвышалась над первой и размерами превосходила ту вдвое.

Небрежные зигзаги высокого фестончатого воротничка, приплюснутый кругляш узла волос над вытянутой, похожей на кабачок, головой, и тоненький, в одну волнистую линию, пояс ровно посередине прямоугольного силуэта с неправдоподобно широкими плечами. Над рисунком радугой всходила надпись «Чич и Дредноут», а всё свободное пространство было испещрено крестиками, обозначающими поцелуи.

Глаза мисс Данбар вдруг защипало, хотя ничего оскорбительного в рисунке не было. Сэнди Фрост, беззлобный, в сущности, мальчишка, далеко не из худших, какие ей попадались, лишь выразил в доступной ему форме то, что дети всегда ощущают с такой обескураживающей взрослых проницательностью. Однако чем дольше мисс Данбар смотрела на нелепые фигурки, тем сильнее чувствовала себя обманутой. То, что полчаса назад заставило бы её воспарить и над коридорами Сент-Леонардса, и над всем этим бренным миром, теперь вызывало совсем другие чувства.

Ведь что для женщины предложение руки и сердца? Не только возможность иметь собственный дом и пресловутый чайный сервиз, это зримое доказательство свершившегося факта, а также прочное положение в том обществе, в котором нашли тебе место судьба и божий промысел. Прежде всего это свидетельство, что из миллионов женщин на всём земном шаре выбрали именно тебя. С этой минуты ты – Избранная, ты – Единственная. Достойная любви, преданности и покровительства. Особенная.

Мисс Данбар не удержалась и громко шмыгнула носом. Смяла листок сильной ладонью, превратив его в жалкий комочек, и сунула в карман передника. Зашагала, стараясь не морщиться от боли в ногах, по направлению к лестнице, ведущей на третий этаж, а когда оказалась в своей комнате, то достала из-под кровати старые разношенные туфли и долго сидела на краешке постели, уныло глядя в окно, за которым солнце вновь сменилось мелким плачущим дождём.

Глава третья, в которой мисс Гертруда Эппл одновременно являет собой наглядный образчик поразительного трудолюбия, выступает третейским судьёй, напоминает о верности долгу, а также сталкивается с новыми затруднениями, не успев разобраться со старыми

Клак! Клак! Барахлившая лампа всё никак не хотела включаться, и директрисе Сент-Леонардса пришлось ещё ниже склониться над бумагами, веером разложенными на столе, благо, что все накладные были заполнены яркими чернилами и твёрдой рукой. День, на редкость дождливый даже для Лондона, угасал, и кабинет медленно заполняли густые вечерние тени.

Мисс Гертруду Эппл мало заботил собственный комфорт. Дисциплина, дело и долг – вот что имеет истинное значение в этой жизни. Всякая минута бесценна и должна служить на благо избранной цели, ведь мгновение за мгновением мы неотвратимо приближаемся к краю, и что нас там ожидает, ведомо только Господу. Даже камин по правую руку от стола, за которым она проводила внушительную часть своего рабочего дня, чаще всего оставался холодным, и скромная горстка приготовленного для растопки угля успевала покрыться пылью. Здесь, в кабинете, всё свидетельствовало о равнодушии хозяйки к удобствам и внешнему лоску: и ковёр, чей рисунок воды времени истёрли, искрутили в житейских водоворотах; и мебель, выглядевшая так, словно её купили у разорившегося старьёвщика. Каждый предмет обстановки являл собой зримое подтверждение добродетельной максимы о дочерях, сёстрах и свободе², но, как это ни странно, комнату, хотя и похожую на старый обжитой чердак, наполнял своеобразный уют.

Клак! Без толку. Лампа гореть не желала.

В дверь постучали, и, не успела мисс Эппл откликнуться, как в кабинет вошла невысокая, крепкая и деловитая женщина средних лет. С неровным румянцем на широкоскулом добродушном лице, какой бывает у обладательниц очень светлой и тонкой кожи, в форменном синем платье и переднике, в руках она держала жестяной поднос. Сразу остро запахло мясным концентратом и специями.

– Вот, мисс Эппл, дорогуша, принесла вам чуточку того-сего подкрепиться, – сообщила она категоричным тоном, в котором слышался бодрый говорок кокни. – Ведь и ланч, и чай, вы, как обычно, пропустили, да? Ай, как нехорошо-о-о! А ведь вы, милочка, обещали и мне, и доктору… Пустые обещания, выходит, да? – уверенной рукой бумаги были собраны в стопку и отодвинуты, и на их месте тут же оказался поднос с ушастой бульонницей и блюдце с овсяными галетами. – Вы посмотрите на себя: в чём только душа держится? Как вас ветром-то не сносит?! И чего это вы в темноте сидите, а? – нахмурилась она, а затем, после нескольких бесполезных попыток, за которыми мисс Эппл наблюдала с некоторым злорадством, опустилась на колени, нашарила провод и воткнула штепсель в розетку.

Вспыхнул свет, и вечереющее небо за окнами кабинета вмиг стало тёмно-лиловым.