– Я ему не нравилась! – Энни упрямо дёрнула одним плечом, а затем её правая рука медленно приблизилась к лицу, и указательный палец лёг на застарелый бугристый шрам, стянувший нежную кожу на щеке. – Я ему не нравилась, – повторила она спокойно, легко касаясь безобразного рубца. – Я никому здесь не нравлюсь. Меня любите только вы, мисс Эппл, а больше никто. И я давно решила, что здесь, в Сент-Леонардсе, я буду любить только вас. Когда мои родители вернутся, я расскажу им, как вы обо мне заботились, и они по-королевски вас наградят. – Она с безмятежной улыбкой начала перечислять щедрые дары: – Купят вам сто красивых платьев, сто коробок шоколадных конфет, сто…

– Энни, детка, для меня будет лучшей наградой, если ты научишься быть счастливой и никого не обижать. Зачем ты ударила Дикки линейкой?

– Она дразнила меня – гладила себя по щеке. Вот так, – и Энни принялась быстро-быстро водить пальцем вокруг шрама. – Я их наставница, они не имеют права меня дразнить. Правда же, мисс Эппл? – и лицо её жалобно скривилось. – Я должна была наказать Дикки. Гадкая девчонка получила по заслугам, и урок пойдёт ей на пользу.

– Ох, Энни, милая…

Бессилие – самое ненавидимое Гертрудой Эппл в этом мире чувство – будто придавило её к земле. Заныли плечи, и пульсирующая боль в голове вернулась. Какая же тяжкая обуза – прошлое, как сложно уберечь будущее от его тлетворного влияния, подумалось ей. Прервать порочный круг обид и возмездий, разрубить эту цепь, выкованную руками людей – не обстоятельств, нет! Мозаика обстоятельств – лишь фоновый рисунок, на котором прорастают узоры людских судеб. И как в этом полотне отыскать нить каждой заблудшей души, как вытянуть её на свет и вышить ею новую судьбу? Как вернуть в замёрзшие на стылом ветру сердца покой и свет?

Мисс Эппл не знала этого. И потому сделала единственное, что могла: вышла из-за стола, неловко подволакивая одну ногу в высоком кожаном сапоге и, приблизившись к Энни, обняла её так, как обнимают любимое дитя, когда нет другого способа развеять боль. Она сжимала в объятьях тщедушное тельце в нелепом шелковом платье, гладила шрам, держа маленькое упрямое личико в ладонях, и шептала, шептала – пыталась словами и лаской растопить кусок льда, что искорёжил душу юной Энни подобно раскалённой каминной решётке, соприкосновение с которой обезобразило её кожу.

– Я разбила зеркальце. Из домика испанской королевы. – Энни, всё ещё прижимаясь к директрисе и вслушиваясь в успокаивающий стук её сердца, сообщила это слегка виновато. – Даже два, – она чуть заметно отстранилась, готовая отпрянуть, но мисс Эппл продолжала ласково перебирать пряди её тонких светлых волос.

– Ай-яй-яй! Так вот куда они деваются. А мисс Лавендер подумала на Энди.

– Вы не сердитесь? – Энни всмотрелась в любимое лицо, стараясь уловить в его чертах малейшую перемену.

– Нет, милая, не сержусь. А вот мисс Лавендер это расстроило. Давай ты не будешь больше их брать, хорошо?

– Вы ведь ей не скажете?

– Ты боишься, что она будет ругаться? И зря, мисс Лавендер добрая.

– Это к другим она добрая, а ко мне никто не добрый, кроме вас, – буркнула Энни и тут же просияла счастливой улыбкой: – Я так боялась, что и вы на меня разозлитесь! Но вы не злитесь, мисс Эппл, правда?

– Не злюсь. И мисс Лавендер, если ты так хочешь, ничего не скажу. Это будет наш секрет.

– Да, это будет наш секрет, – Энни с очень серьёзным видом кивнула, а потом улыбнулась счастливо, радостно, словно получила подарок. – Я ничего никому не скажу, честно, мисс Эппл! Не выдам наш секрет! А как вы думаете… – Энни опустила взгляд и прошептала так тихо, что директрисе пришлось наклонить голову, и её шею снова пронзило болью: – Неприятностей из-за этого не будет?

– Ну что ты, детка, – мисс Эппл, казалось, была искренне тронута. – У нас в Сент-Леонардсе всё будет хорошо. Очень-очень хорошо, вот увидишь. Мы со всем справимся, и никто не сможет нам навредить, – и она пропела несколько строк из старой песенки:

…Семь зеркал разбей – к удаче!

Счастье ждёт нас, не иначе…

– Сколько бы ни разбилось зеркал, Сент-Леонардсу ничего не грозит, – в голосе мисс Эппл слышалась уверенность, которой на самом деле она не чувствовала. – Но ты, Энни, должна пообещать, что больше не будешь никого бить линейкой. Ты поняла меня? Иначе я очень-очень расстроюсь.

– Да, мисс Эппл, обещаю! Вот чтоб мне провалиться… или… или чтоб меня бешеные собаки сгрызли! Или чтоб сто гадюк искусали! Я ради вас на всё готова, честно! – стоя на цыпочках, взъерошенная и разгорячённая, точно щенок, которого вдоволь потрепали за ушами, Энни совсем не походила на девушку двадцати лет от роду. Скорее, на ребёнка лет двенадцати, не старше, как будто в какой-то момент её тело и разум отказались расти и развиваться, навсегда сковав её узами полудетства.

– Вот и славно, Энни, вот и умничка. А теперь иди к мисс Чу… Гриммет и спроси, не нужна ли ей помощь с младшими. Сегодня день купания, и ей наверняка не помешает ещё одна пара рук. Иди, детка, иди, у меня ещё так много работы… – и мисс Эппл легонько подтолкнула девушку к выходу.

Когда та унеслась выполнять поручение, в записной книжке появились новые записи: «Зеркала у Энни, два разбиты. Всё-таки взять у доктора хлорал? На всякий случай?»

Глава четвёртая, в которой Оливия Адамсон и мисс Эппл получают письма, мистер Бодкин выволочку, Энни Мэддокс новые украшения и заклятого врага, а Сент-Леонардс прощается с Мэттью Перкинсом

Торжественные звуки гонга донеслись с первого этажа и поплыли вверх, будто дым, заполняя собой утреннюю тишину Сент-Леонардса и возвещая начало нового дня. Три девушки, сидевшие за круглым столом, замерли, прислушиваясь к невидимым вибрациям.

– Сегодня Мэттью Перкинс, – заметила Дороти. – В последний раз… – девушка вздохнула и уверенно нашарила в ящике, стоящем по левую руку, коробочку с бисером, отмеченную крупной шершавой бусиной.

– Как думаете, девочки, в Элмфилде его вылечат? Мисс Чуточка говорит, что там можно целыми днями прохлаждаться на террасе, гулять по саду и грызть леденцы, – Луиза Мартин, не отвлекаясь от шитья, мечтательно подняла светлые брови, живо представляя эту заманчивую картину.

– А ещё там все едят лимонное мороженое и запивают кларетом! – неосторожно вмешалась третья девушка, и подруги тут же принялись беззлобно её высмеивать:

– Само собой, Бекки, и взбитые сливки на обед!

– И меренги на ужин!

– А по воскресеньям – фруктовое желе! И никому не разрешают встать из-за стола, пока не съешь четыре порции!

– Про мороженое и кларет мисс Чуточка сказала, – обиженно протянула Бекки. – Я же не сама это придумала?

– Ну, уж если мисс Чуточка сказала, тогда конечно. Каждому известно, что лимонное мороженое – верное средство от белой чумы. А от сыпухи – заварной крем. От скарлатины ириски, от коклюша ячменный сахар, от горячки малиновый мусс!

– От проказы – яблоки в карамели! – почувствовав, что подруга выдохлась, в игру вступила Дороти. – От кори имбирные коржики! От водянки мармеладные пиявки! От холеры плам-пудинг! От попугайной болезни миндальные вафли!

…Дурачась и поддразнивая легковерную Бекки, подруги не прекращали трудиться. Тонкие девичьи пальцы двигались ловко и быстро, хотя в комнате не зажигали света, и утренние сумерки ещё окутывали и высокий шкаф в укромной нише, и три аккуратно заправленных кровати, стоявшие в ряд у окна, и стол, на котором тесно соседствовали коробки с бисером, нитками и разноцветными лоскутками мягкого бархата, нежного шёлка и шершавой ломкой парчи.

Луизе, как менее опытной мастерице, доставалась пока что самая простая работа – плести из тончайшей атласной тесьмы коврики и драпировки. Дороти и Бекки сообща трудились над заданием посложнее, и острые иглы с продетыми в них золочёными нитями так и сновали над бархатом, превращая его в произведение искусства. Неукоснительно соблюдая заданные параметры, они украшали миниатюрные балдахины искусной вышивкой, то и дело проверяя чуткими подушечками пальцев выпуклый рисунок и замирая, если возникало подозрение, что ткань сморщилась из-за чересчур туго стянутой нити.

Нарочитое веселье быстро сошло на нет. Мэттью Перкинс был уже третьим воспитанником, с кем приходилось расставаться по причинам весьма прозаическим, но от этого ничуть не менее печальным, и девушкам, несмотря на всю их смешливость, расхотелось поддразнивать Бекки.

Все три работали молча до второго гонга, призывавшего на завтрак старших обитателей Сент-Леонардса, и, когда их острый слух вновь уловил тягучие маслянистые звуки, медленно плывущие сквозь этажи и перекрытия особняка, они одновременно встали, и каждая уверенным жестом сняла со спинки стула закреплённую там специальным образом трость с каучуковым набалдашником. Выйдя из комнаты, девушки гуськом направились к лестнице, а затем начали спускаться, высоко держа головы и не глядя под ноги. Лица их приняли сосредоточенное выражение, губы слабо шевелились, отсчитывая ступеньки, а в открытых глазах застыл сумрак, из которого ни одной из них не было выхода.

***

Неоспоримое преимущество жизни в одиночестве заключается в том, что завтракать совсем не обязательно за столом. Для этих целей вполне сгодится любое уютное местечко c ровной поверхностью. А уж если в доме имеется окно с низким и широким подоконником, выходящее в сад, то выбор очевиден.

В тот час, когда младшие воспитанники Сент-Леонардса уже расправились с сытным завтраком миссис Мейси, а старшая группа ещё только приступила к овсянке, сдобренной свежим сливочным маслом с дружественной приюту фермы, Оливия Адамсон, высокая и стройная девушка в полосатой пижаме, неторопливо хрустела тостами с апельсиновым джемом и лениво просматривала газеты. Рядом, на подносике для корреспонденции, лежала стопка счетов и тонкий конверт со штемпелем Восточного Лондона.

Никто в здравом уме не начинает такое утро со счетов, а письмо Оливия приберегла на сладкое. Весеннее солнце сквозь стекло ощутимо грело ей бок, ласково касалось щеки, распущенных длинных волос и, воспламенив позолоченный ободок на фарфоровой чашке, забавлялось тем, что разбрасывало по клетчатому пледу и стенам оконной ниши дрожащую россыпь искр. Девушка взглянула наверх – в просвете меж ветвей старого платана голубело небо с обрывками облаков, и её накрыла истома. Захотелось продлить эти мгновения бездумного довольства жизнью, которые та порой дарит просто так, позабыв вести скрупулёзный отсчёт и милосердно замедлив ход времени.

Риджентс-парк? В самом деле, почему нет? Взять этюдник, найти тихое местечко у воды и попробовать смешать берлинскую лазурь и сепию, чтобы передать на холсте прозрачность утреннего света, его сквозистые мозаичные тени и густоту там, где к небесным оттенкам примешивается сочность вновь победившей зелени. О, это сложная задача для новичка, но какая заманчивая!.. Решено. Преступно упускать такую натуру, и Оливия, торопливо допивая остывший чай, взялась за письмо, мысленно уже прикидывая, какие кисти она уложит в рабочий ящик и стоит ли брать с собой зонт.

Однако этим идиллическим планам осуществиться было не суждено. Дочитав письмо, она резко спрыгнула с подоконника и босиком, позабыв про домашние туфли, пробежала через узкую гостиную на крошечную кухню. Схватив блокнот и огрызок карандаша, предназначавшиеся для хозяйственных списков, девушка, сверяясь с текстом письма, принялась торопливо делать короткие записи. Затем прочла их несколько раз, задумчиво покусывая кончик каштановой прядки, и в следующий момент уже расстёгивала костяные пуговки пижамной куртки, чтобы переодеться в дорожный костюм.

Письмо от брата-близнеца Оливия вскрыла ровно без четверти восемь, а в начале девятого уже выходила из телефонной будки на пересечении Аберкорн-Плейс и Гамильтон-Террас, после чего направилась быстрыми шагами к подземке.

К этому часу второе письмо Филиппа Адамсона, адресатом которого являлась мисс Эппл из приюта «Сент-Леонардс», тоже было прочитано.

Эффект от этих писем был абсолютно противоположен друг другу. Единственное, что их объединяло – отправлены они были с одного почтамта, одной и той же рукой и в одно и то же время.

***

Мисс Гертруда Эппл весьма неизящно фыркнула и небрежно сунула письмо от беглого секретаря в ящик стола.

– Безобразие какое-то, – флегматично произнесла она, обращаясь к бюсту адмирала Нельсона. – Полнейшая недобросовестность и отсутствие каких-либо моральных…