Ника долго лечилась, сначала в неврологическом отделении, потом в специальную клинику ее перевели. Год в школе пропустить пришлось. Мама за это время очень изменилась, постарела, хотя ей и сорока еще не было. Хозяин участка от правоохранительных органов как-то отбился, тем более что собака Нику не тронула. Сторожа он тут же уволил, штраф за него заплатил. Но со строительством дома у него ничего не вышло, всё какие-то неприятности приключались – то рабочему электропилой пальцы оторвало, то вагончик со стройматериалами сгорел, то речные власти прицепились, что причал никак нельзя строить, не по закону. Или уж такую огромную взятку запросили, что решил он не связываться. Короче, забросил он участок. А Ника потихоньку стала поправляться. Всё наладилось, мама отошла немного, а то по ночам вскакивала и бежала Нику проверять – как она, на месте ли, не болит ли что? Сколько себя помнит Ника, всегда они вдвоем с мамой жили, никого у них не было. Мама Нику очень любила, говорила, что дочка – свет в окошке, так оно и было.

Ника снова потрогала шрам на затылке. Иногда он пощипывает немного, когда заденешь. Сейчас совсем ничего не чувствуется. Нет, все-таки не может быть, чтобы у нее начались проблемы с головой. Столько лет ничего не было – и тут нате вам! Конечно, бывали у нее приступы панической атаки, когда просыпалась в незнакомом месте и первые несколько секунд не могла сообразить, как туда попала. Но ей доктор объяснил, что ничего в этом страшного нет, нужно просто держать себя в руках и рассуждать спокойно. Раньше помогало. А теперь вот…

Тут Ника почувствовала, как отяжелела голова. Наплывал сон – не обычная лёгкая дрёма, а тяжёлое, тягучее, неповоротливое забытьё. Последней мыслью у Ники было, что наверняка льстивая пройда свекровь подмешала ей что-то в чай, а она-то, дура, расслабилась…

Но додумать эту мысль Нике не пришлось, она опять увидела сон.

Снова она шла по узкой, вымощенной булыжниками улочке маленького городка. Она? Нет, он… Хасан шел по улочке, торопясь укрыться от стражников. Он все еще видел перед своим внутренним взором раскрытый в безмолвном крике рот арестанта и кровавый обрубок языка…

Впереди показались ворота текии, обители дéрвишей, мусульманских монахов. Хасан подошел к этим воротам, точнее, к калитке, и постучал.

– Кто здесь? – раздался хриплый голос привратника.

– Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, это я, Хасан!

Калитка открылась, и Хасан вошел в текию.

Здесь, в обители разума и благочестия, он чувствовал себя спокойно и уверенно. Сюда не проникали житейские бури. Хасан приветствовал привратника и направился в свою келью.

Скоро стемнело, ночь пала на текию, на окружающий ее сад и на весь город, как черный плащ паломника, усеянный прорехами звёзд. В саду пели и щебетали ночные птицы. Хасан не мог заснуть. Он вышел в сад, поднял голову к небу и стал слушать пленительные голоса ночи. Влажные и сочные трели бюльбюля чередовались с тревожными возгласами козодоя, неподалеку от текии журчал ручей. Где-то вдалеке слышались окрики ночных стражников. И тут среди этих привычных голосов за стеной послышались торопливые, быстрые шаги.

Хасан почувствовал странное волнение. Он приблизился к стене, прислушался. Шаги на какое-то время стихли, затем возобновились. Вот они снова стихли, на этот раз совсем рядом с калиткой. Раздался тихий, едва слышный стук.

Хасан подошел к калитке и спросил вполголоса:

– Кто здесь?

Никто ему не ответил, только снова послышался такой же тихий стук, в котором можно было различить жалобу и мольбу.

И тут неподалеку послышался цокот копыт и приближающиеся гортанные голоса нескольких человек. И снова кто-то постучал в калитку, как будто умоляя Хасана о помощи. Хасан слышал дыхание человека – частое, взволнованное, испуганное. Цокот копыт и голоса ночной стражи приближались. И вдруг Хасан сделал то, чего никак от себя не ожидал, – открыл щеколду и толкнул калитку.

В дверь тут же проскользнула, пригнувшись, темная фигура, едва различимая среди ночного мрака. Человек замер, прислушиваясь, потом что-то благодарно пробормотал.

– Не благодари меня, – недовольно прошептал Хасан. – Благодари Аллаха, милостивого, милосердного. Он – защита слабых, радость обездоленных, надежда униженных. – Хасан закрыл калитку, стараясь не скрипнуть, задвинул щеколду и повернулся к незнакомцу: – Иди вдоль стены, в саду есть сарай с садовыми инструментами. Спрячься там. Но помни – до утра ты должен уйти. Утром здесь будет много людей.

Незнакомец кивнул и скользнул в темноту.

Цокот копыт и голоса уже совсем рядом. Вот уже стражники возле самых ворот. Послышался хриплый голос:

– Куда он мог подеваться?

– Может быть, он забрался в текию? Разбудим дéр-вишей?

– Нет, не стоит беспокоить святых людей. Ворота заперты, а перелезть через такую высокую стену он бы не смог. У него совсем не осталось сил.

– Однако хватило сил, чтобы убежать и полночи бегать от нас по улицам!

– Видно, шайтан ему помог…

– Азам-паша будет недоволен!

– Что же делать? Мы сделали всё, что могли. Из города он всё равно не уйдет, его остановят арнауты на мосту.

Снова застучали по камням копыта коней, и наступила тишина. Точнее, не тишина – снова запели ночные птицы, снова зашелестела листва. Стало слышно журчание ручья, стрёкот цикад и далекое пение стражников-арнаутов.

Хасан несколько минут слушал ночь, созерцал бесчисленные звезды над головой, а потом вернулся в свою келью, лег на тощий матрас и закрыл глаза. И Аллах, милостивый, милосердный, почти сразу даровал ему сон.

Проснулась Ника, когда было уже совсем светло. Мобильник отчего-то валялся на полу рядом с кроватью, хотя с вечера она положила его под подушку. Она проверила сообщения – от Самохиной не было ничего. Ну, ясно, вчера она писала поздно вечером, Танька небось в телефон не глядела, а сегодня перед работой уж точно посмотрит. Сообщение ушло, так что пришлет подруга фотки, и тогда Ника сунет их под нос этому типу, который нахально утверждает, что он ее муж. А пока нужно быть настороже. И не злить его понапрасну. Ника потянулась и едва не ударилась головой о жуткую пластмассовую спинку. Нет, всё же ужасно неудобная кровать. Однако нужно вставать и как-то разбираться в ситуации.

В этот момент дверь открылась, как будто кто-то караулил и подглядывал в щёлочку. И вошел фальшивый муж с фальшивой улыбочкой на тонких губах.

– С добрым утром, дорогая! – пропел он и аккуратно поставил на стол поднос.

«Господи, какой он весь притворный, – вздохнула Ника, – говорит вроде бы ласково, а видно, что эта ласковость даётся ему с трудом. И глаза холодные, как у змеи».

– Как спалось? – спросил он.

– Так себе, – честно ответила Ника. – Извини, конечно, но кровать очень неудобная.

– Новая же… – нахмурился он.

– Ага. Это ты к свадьбе ее покупал? Или мама? Со вкусом у вас, знаешь ли…

Ника и сама не знала, зачем его дразнит. Впрочем, возможно, он поведет себя как-нибудь по-другому, и хоть что-то прояснится. Потому что сейчас, утром, голова у нее работала четко, и она твердо знала, что этот мужик ее обманывает. Ну, никогда в жизни он не обнимал ее и не целовал, вообще близко не стоял – она бы почувствовала. Вспомнила бы его руки, губы, вспомнила бы его голос, ласковые слова. Серёжа, Серёжа, где ты?..

Самозванец нахмурился было, но поскорее отвернулся, чтобы прихватить со стола поднос, на котором стояли две чашки с кофе, сахарница и тарелка с булочками.

– Завтрак в постель! – провозгласил он тоном заправского официанта.

– Как мило, – протянула Ника, вставая и присаживаясь к столу, – как трогательно. А сливок нет? Я утром черный не пью, ты же знаешь…

Это была чистая провокация, она всегда пила черный кофе, тем более что Сергей так здорово его варил. Но этот… не подобрать приличного слова… Он поверил. Едва заметно поморщился, но отправился на кухню.

Ника на всякий случай переставила чашки. Кто их знает, может, опять подсыпали чего-нибудь… Вот интересно, зачем им нужно, чтобы она всё время спала? Ах да, чтобы не скандалила и не искала своего Серёжу.

Она решила действовать хитростью и быть начеку.

Лживый муж явился с молоком. Надо же, притащил целый пакет, небось молочника у них в доме нет. Чашки новые, простые совсем, а про сервизную посуду забыли.

– Нет сливок! – буркнул он.

– Да уж вижу, – притворно вздохнула Ника. – Ладно, ничего, и так сойдет.

Судя по тому, что он взял свою чашку без опасения, кофе был без отравы. Только невкусный. Ах, Серёжа…

Жевали они свои булочки в полном молчании. Ника раздумывала, что же ей теперь делать, и решила пока помалкивать и посмотреть, как будут развиваться события. И вести себя спокойно, а не то еще и правда в психушку запрут. У нее тут никого нет, никто искать ее не станет. Если честно, у нее вообще никого на этом свете не осталось после смерти мамы. Был, конечно, Сергей, но… Но она просто не успела к нему по-настоящему привыкнуть. Всего три месяца знакомы были, а потом поженились. Сергей настоял на скорой свадьбе, сказал, что не может больше мотаться в другой город к Нике, у него работа, которую нельзя бросить. А без нее жить он тоже не может, так что попросил вопрос о супружестве решить оперативно. Она дала согласие, а чего думать-то? Сергей такой славный, заботливый… Где же он? Что с ним случилось? И получается, что совершенно не к кому обратиться, не в полицию же идти, что она там скажет? Господи, хоть бы Танька фотки прислала, хоть что-то конкретное у нее на руках будет!

Ника проверила свой телефон. От Татьяны известий не было.

Татьяна Самохина выскочила из дома и заторопилась на работу, спотыкаясь и поскальзываясь на лужах, покрытых ледком. Ночью подморозило, ну, начало декабря, самое время. Сейчас не самое раннее утро, но вокруг темнота, да еще фонари горят через раз. На ходу она вытащила телефон, чтобы посмотреть время… Так и есть, без пяти девять! А начальник вчера велел прийти ей к девяти, что-то там должны ему доставить, какие-то документы срочные. Так-то фирма работать в десять утра начинает. А ей вот велено на час раньше. Вот гадство! Она непременно опоздает, тут ходу до работы самое меньшее минут двадцать. За то и выбрала она фирму, что от дома близко, пешком дойти можно. А если курьер ее не дождется и уйдет, то от начальника здорово влетит. Так и сказал вчера: «Смотри, Самохина, больше никаких проколов, а то уволю». Она-то, конечно, девчонкам в обед это рассказала, добавив, что ей наплевать, больно надо еще за такую работу держаться. Но на самом деле в их городе работу найти трудновато, тем более что она вовсе не классный специалист. Раньше-то начальник с такими просьбами к Веронике Ломакиной обращался, вот та – девушка обязательная, если надо на час раньше прийти – она как штык на рабочем месте…

О, вот как раз сообщение от нее! Интересно, как она там жизнь прожигает, в Питере-то… «Ну и ну! – удивилась Татьяна, на бегу прочитав сообщение. – Что-то у Ники случилось, это ясно. Счастливая новобрачная такие сообщения присылать не станет. Ну, это всё потом…» И Татьяна припустила быстрее. Если бежать не по улице, а срезать между домами, а потом переулочком, то можно успеть. Подождет же курьер хоть сколько-то…

Неожиданно перед ней мелькнула смутная быстрая тень. Татьяна вздрогнула и прибавила шагу, но, вглядевшись, поняла, что это всего лишь бездомная кошка. До работы оставалось совсем недалеко. Татьяна вошла в подворотню.

Она уже запыхалась и с трудом переводила дыхание, как перед ней, словно выткался из темноты, возник незнакомый парень. Долговязый, сутулый, с сальными волосами и оттопыренной нижней губой, придававшей ему дебильный вид. Подросток-переросток.

Парень заступил Татьяне дорогу и заныл, заметно заикаясь и растягивая слова:

– Д-девушка, д-дай т-телефон, мне п-позвонить н-надо! Очень срочно, п-по делу!

Татьяна была по натуре человеком нежадным и кому-то другому, может, и дала бы позвонить, но в этом парне было что-то крайне неприятное и даже опасное. Слишком нагло он держался, не просил, а требовал положенное.