Серафина Гласс: Пустая комната №10

Посвящается Шелли Домке

© Рокачевская Н.В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

1
Касс

На другой стороне улицы – заправка Shell. Она первой бросилась мне в глаза, когда я приехала, потому что было темно и буква «S» перегорела. По пути к мотелю я видела на сумеречном горизонте только светящееся желто-оранжевым слово HELL – ад, и оно выглядело очень уместным для тех, кто был знаком с этим районом. А печальная S кособоко свисала на одной петле и зловеще раскачивалась. Надо было счесть это предостережением и вернуться.

На пустынном отрезке двухполосного шоссе между жилым комплексом «Платаны» и приличной частью города есть еще несколько приметных мест – кафе «У Арби», гостиница «Мотор», винный магазин Ларри, несколько супермаркетов с нарисованными от руки вывесками и мужской клуб «Задира».

Увидев эту дыру, мой новый дом, я поежилась. Когда-то здесь был мотель, и владельцы даже не потрудились сменить название. Три двухэтажных корпуса, соединенные в форме буквы П, и унылый бассейн в центре. Номера переделали под квартиры с маленькой спальней… вроде как. Они выглядят немногим лучше дерьмовых комнат мотеля, хозяева не поменяли даже цветастый ковер и бордовые шторы. Меня чуть не вырвало, когда я увидела на кровати своего меблированного оазиса заляпанное спермой покрывало.

Десятая квартира когда-то была сотой, но один ноль пропал, на его месте сейчас зияет вмятина, как будто кто-то орудовал мачете, но я не стала задавать вопросов. Это самая маленькая квартира, она примыкает к бойлерной, и теперь я Касс из десятого номера. Никто даже не называет это убожество квартирой.

Теперь я уже к ней привыкла. Шок прошел несколько недель назад, я все еще здесь, только что отпраздновала Рождество. Свернувшись калачиком перед окном, с коктейлем «Бренди Александр» в руке, наблюдаю, как град стучит по ледяной глади бассейна, а Барри из двести шестой пытается завести свой пикап на парковке.

Я снова готова расплакаться, поэтому задергиваю мерзкие шторы и сажусь за стол перед ноутбуком. Но слезы не идут. Сегодня, как оказалось, один из дней оцепенения.

Не могу предсказать, что со мной будет в тот или иной день. Иногда я превращаюсь в грустную версию себя и полдня просиживаю в соцсетях бывшего, чтобы помучить себя его фотками с Кимми, которая пришла мне на смену. Какая приличная женщина назовет себя Кимми? Иногда диазепам помогает, и пустота моего существования ощущается по-другому, тупой болью на периферии, но я способна функционировать, ставить одну ногу перед другой, слабо улыбаться, когда прохожу мимо кого-либо, иногда даже кивать в знак приветствия, чтобы казаться относительно нормальной. Однако в любой своей ипостаси я ни на секунду не забываю, что Кимми живет в центре Санта-Фе, в моем доме с четырьмя спальнями, а я – в помойной дыре жилого комплекса на окраине. И у меня ничего нет.

Все произошло слишком быстро, чтобы я успела сообразить, почему здесь оказалась. Меня вышвырнули. Не просто обманули и бросили, а фактически выселили из дома, и мне некуда было идти, поэтому, в отчаянии пролистав десятки объявлений о дешевых квартирах на короткий срок, хотя, как у безработной, у меня не было возможности заплатить и за них, я откликнулась на объявление. Здесь нужен был человек, который займется уборкой и отремонтирует квартиру вместо арендной платы.

В прежней жизни я не осталась бы тут и на одну ночь, даже если бы мне предложили за это деньги. Но та жизнь теперь настолько далека, что кажется, будто ее и не было – словно фрагменты сна, за которые пытаешься ухватиться и запомнить, когда проснешься, но они утекают сквозь пальцы. Увидев объявление, я согласилась, потому что у меня не было других вариантов.

Красный флаг, как сказал бы отец. «Мужчина, который не верит в брак, но собирается жить с тобой и играть в семейный очаг. Самый красный из красных флагов, Касс».

Я возразила, что Рид ведет себя благородно, считая брак сексистским институтом, и нам не нужна бумажка, чтобы доказать взаимную любовь. Отец чуть не захлебнулся пивом.

И он во всем оказался прав. Теперь я осталась совершенно беспомощной. Последние несколько лет я не работала, потому что это устраивало нас обоих – я могла заниматься благотворительностью и готовить по кулинарной книге Джулии Чайлд, как в кино.

Риду это нравилось, он был крупным риелтором и мог содержать нас обоих, любил, когда к его приходу дома ждали блинчики Сюзетт и киш-лорен. И все было прекрасно. В этом нет ничего плохого, твердила я себе.

А потом все пошло наперекосяк. У меня нет ни работы, ни денег. И хотя я считаю, что имела полное право врезать ему по затылку, когда застукала их вдвоем в ресторане, собственными глазами убедившись, что он мне изменяет, таким образом я сделала только хуже. Не последовало никаких рыданий всю ночь напролет, никаких споров о том, как нам пройти через это, никаких пылких извинений или отрицания с его стороны. Он не просил меня остаться и не уверял, что это ничего не значит. Рид просто хладнокровно выставил меня за дверь. Вот так все и закончилось после шести лет совместной жизни.

Обычно, если я слишком долго об этом думаю, приходится зажимать голову между коленями, чтобы восстановить дыхание, но сегодня день оцепенения, и у меня нет сил даже заглянуть в «Инстаграм»^[1] Кимми. Ну ладно, я зашла туда всего на пару минут – посмотреть, нет ли чего-нибудь новенького.

Оцепенение переходит в поднимающиеся по спине мурашки, похожие на ярость, когда я вижу ее в белом пуховике и зашнурованных коньках, стоящую рядом с моим мужчиной. Это мой Рид. Не ее. Как такое возможно? Они держат два леденца, образовав сердечко. Ха-ха-ха. Улыбаются в камеру, розовощекие и со сверкающими глазами. Кимми больше похожа на его дочь, чем на новую возлюбленную.

Ладно, я просто дура. Конечно, она уж точно совершеннолетняя, ведь Рид отлично разбирается в юридических вопросах, вот почему он так хорошо подготовился и лишил меня всего, даже написал официальное письмо о выселении из дома в течение месяца, когда я отказалась уезжать.

Подпись к снимку гласит: «Славно повеселились в гостинице «Голова оленя». Меня трясет от ярости, но прежде чем я успеваю что-то сделать, например поехать туда как психопатка, столкнуть Кимми с подъемника и смотреть, как она разбивается насмерть, возможно упав прямо на леденец, проткнувший ее насквозь, гудит телефон.

Это жилец. Мэри Хиндлман из сто девятой. Я должна ответить на звонок и устранить ее очередную проблему, потому что, как ни больно это говорить, мне нужна работа.

А куда мне еще деваться? Я, уже привыкшая к этому, быстро перебираю в уме варианты и, как всегда, прихожу к одному и тому же выводу. Много лет назад, встретив Рида, я перестала общаться с друзьями, а теперь они обзавелись семьями, в их компании не нужна неудачница. Мой отец – пьяница и снимает квартиру в подвале у своего приятеля Оскара, а наши общие друзья встали на сторону Рида. Он умеет представить все так, будто я сама виновата во всем, начиная c разрушенных отношений и заканчивая «нападением» в ресторане. Поэтому я здесь. Я кто-то вроде консьержа в жилом комплексе «Платаны» и попала в ловушку.

Я стучусь, и Мэри приглашает меня зайти. Ее темную квартиру освещает только тусклая нитка рождественской гирлянды, наброшенная вокруг окна, и мерцающий телевизор. В «магазине на диване» продают комбинезоны для взрослых, похожие на жутких пряничных человечков огромного размера. Мэри в носках-тапочках, поношенном домашнем халате и без бюстгальтера. Никакого места воображению.

Она сидит на кресле-качалке, раздвинув ноги, и болтает с телевизором об экономии и диких ценах за пижамы для взрослых.

– Ты светишь своими труселями, Мэри, – говорю я будничным тоном, она сдвигает ноги и лениво отмахивается.

Она указывает на крохотную кухню. К ее губам прилипла сигарета.

– Я увидела ее под раковиной, но не знаю, куда она подевалась. Вот засранка.

Замечаю маленький пистолет, лежащий прямо на столе, заваленном пепельницами и рекламными листками из почтового ящика.

– А это еще зачем? – спрашиваю я.

– Ну я пыталась выстрелить, но решила, что сначала надо позвонить тебе. Может, ты поставишь какую-нибудь мышеловку, которая снесет ей голову. Или яд. Правда, в прошлый раз, увидев крысеныша, я налила антифриза на шматок арахисового масла, и все впустую.

Она вскакивает и нагибается в поисках крысы.

– Нельзя стрелять в квартире.

– Ну и хер с ней, если в ней постоянно шныряют гребаные крысы. А если она заберется в постель? Скоро меня навестит внук. Я не могу пускать крыс в кровать. – При этой мысли Мэри театрально хватается за столешницу, чтобы сохранить равновесие. – Владельцы должны что-то сделать.

Я оглядываю открытые консервные банки с синеватой плесенью, макароны с сыром в кастрюле на плите, спрессовавшиеся в оранжевый кирпич, и заляпанные маслом коробки из-под пиццы, разбросанные по столешнице и торчащие из переполненного мусорного ведра.

В своей квартире я никогда не видела крыс, но не говорю об этом.

– Я могу только поставить мышеловку. Не ту, которая отрезает головы, – говорю я, и Мэри пожимает плечами.

А потом я вижу, что датчик дыма вырван из кухонной стены и болтается на паре проводов. Показываю на него пальцем и вопросительно смотрю на Мэри. Она тушит бычок в банке из-под «Спрайта».

– Все время отваливается, – говорит она.

– Хм…

За короткое время, что я здесь нахожусь, мне уже стало понятно, что проблемы Мэри скорее связаны с одиночеством, чем с нашествием крыс. Конечно, и с грызунами тоже, поэтому, когда она узнает, что я ненадолго останусь, чтобы расставить мышеловки и починить детектор дыма, то радостно предлагает мне тарелку печенья, похожего на шапки Санта-Клауса, с отделкой из помадки и ставит чайник.

Забавная штука – одиночество. И это я узнала только недавно – о его силе, о том, к чему оно подталкивает.

Уже смеркается. Когда я пересекаю территорию, возвращаясь в свою пустую квартиру, из двери сто шестой доносится мелодия I’ll Be Home for Christmas. Град превратился в мягкий снегопад, и все тело ломит от горя, которое невозможно выразить.

Прежде чем открыть дверь в свою квартиру, я вижу, что рядом, в маленьком офисе администрации, горит свет. Именно там я подсовываю несчастным новичкам договоры об аренде на подпись, там же хранятся краски и чистящие средства. Кроме владельца, ключ есть только у меня, так что, наверное, я оставила свет включенным или не заперла замок.

Толкнув дверь, я вижу внутри мужчину. От страха с воплем отскакиваю, но потом замечаю, как он покачивается, приваливается к стене и смеется.

– Вот где моя кошечка, – говорит он. – А я тебя искал. Мяу!

Он так пьян, что перегаром несет уже в дверях. Мужчина явно понятия не имеет, где находится.

– Тебе здесь не место. Проваливай.

– Ой-ой-ой, кошечка перестала быть милой. Да и волосы у тебя другие, – говорит он и хватает меня, наваливаясь всем весом.

Я пытаюсь вырваться, но он целует меня, обеими руками обхватывая голову и засовывая язык прямо в рот, прежде чем я успеваю среагировать. Вскрикиваю и отталкиваю его, но он здоровенный, на голову выше меня, с толстой шеей и пивным животом, переваливающимся через ремень засаленных джинсов. Мужчина хочет просунуть руку мне в брюки, но теряет равновесие. Я отшатываюсь в сторону, и он с громким стуком падает на пол.

– Стрип-клуб на другой стороне улицы, дружок. Ты заблудился. Вон отсюда. Давай.

Я пинаю его ногой по ботинку.

– Покажи мне еще разок сиськи, кошечка. Сисястая кошечка.

Он истерически гогочет над своей попыткой сострить, а потом… умолкает.

– Серьезно?! – ору я и снова пинаю его ботинок.