Он в отключке. Вот сукин сын. Как же мне хочется залезть вместе с остатками бренди под теплое одеяло и не звонить копам, не торчать в ледяном офисе, объясняясь с ними, прежде чем они уволокут придурка в вытрезвитель или куда там принято в наши дни. Может, просто бросить его здесь? Но шкаф с документами и записями о жильцах… Нельзя дать какому-то чокнутому доступ к данным чужих кредиток и запасным ключам от квартир, вдруг он проснется и окажется полным отморозком.

Я сажусь на офисный стул и тяжело выдыхаю, обдумывая возможные варианты. И тут замечаю обручальное кольцо на его пальце и чувствую, как пылают кончики ушей и учащается сердцебиение. Он женат. Женатый парень пытается перепихнуться во время праздников.

Я думаю о его жене. Представляю ее дома с ребенком, они играют в настолку за кофейным столиком, а по телевизору идет «Один дома». Может, они едят попкорн и арахис? А на полу еще валяется оберточная бумага от вчерашних подарков. Она каждые десять минут смотрит на телефон, гадая, когда муж вернется с праздничной вечеринки в «Безумном шляпнике», чтобы к ним присоединиться. Она собиралась пойти вместе с ним, вот только няня не смогла посидеть с ребенком, и жена так и не узнала, что на самом деле он был с той в мотеле.

Может, она швырнула ему в голову «Миллер лайт» и сказала, чтобы он убирался с глаз долой в свой стриптиз-клуб, как в сериале «Копы», но это неважно, потому что в любом случае он ей изменяет. И я хочу его наказать. Это не должно сойти ему с рук.

Не знаю, почему поступаю именно так. Сначала я достаю его бумажник и разглядываю удостоверение личности. Джон Брэдвик. Сорок семь лет, живет на Эшбери-Корт на другом конце города. Внутри несколько маленьких фотографий. В камеру улыбается длинноволосая блондинка с круглыми щеками и хмурым малышом на коленях… а этот мужчина, Джон, стоит позади них, как на странной фотографии из глянцевого журнала. На обороте выцветшими чернилами написано: «Джон, Пегги и Леви, 2011». Внутри кожаного бумажника ручкой нацарапан телефонный номер. Я могла бы позвонить по нему, но, скорее всего, звонок поступит на мобильный телефон в кармане Джона, так что смысла нет. А еще там восемьдесят семь долларов наличными. Я их забираю.

А потом… Не знаю зачем, я просто это делаю. Роюсь в ящике стола в поисках тюбика помады, который там видела, – не моего, но неважно – и наношу яркую красную помаду на губы. Снимаю майку, но лифчик оставляю, я не извращенка какая-то, и ложусь рядом с громадным мужиком на пол. Оставляю следы от губ на его щеке, обхватываю Джона ногами и делаю несколько селфи. Поворачиваю его голову к себе, и она тяжело опускается на мою шею, будто он собирается меня поцеловать, а я делаю еще одну фотографию.

Затем иду к себе, накидываю на плечи одеяло и сворачиваюсь калачиком в офисном кресле. Я ищу Пегги Брэдвик и, найдя все необходимое для моего плана, смотрю «Нетфликс» на телефоне, пока этот идиот не проснется.

Утром, в тринадцать минут шестого, Джон садится с безумным видом человека, который понятия не имеет, где он. Я хладнокровно объясняю, что он надрался и ввалился в «Платаны», скорее всего, из бара напротив. Он пялится на меня, моргая, хватается за голову и встает.

– Так это… Вы просто оставили меня здесь спать?

– Ага, – говорю я.

– Вы могли бы вызвать копов. В смысле…

– Наверное.

– Ну это… Спасибо, я…

– Но это не бесплатно, – говорю я.

– Простите, – говорит он, нащупывая телефон и бумажник, которые я сунула обратно в карманы.

– Ага, я подумала, как вам неприятно будет очутиться в камере. Или что вас могут арестовать за вождение в нетрезвом виде. Или если ваша жена узнает, что вы проводили время с какой-то кошечкой…

– Эй, стойте, стойте. Что?! Как вы…

– Пегги будет интересно узнать, где вы были. Не сомневаюсь, она с ума сходит от беспокойства. Кстати, телефон у вас отключен, но она наверняка всю ночь названивала.

– Что… Кто вы? Серьезно? Откуда вы знаете мою жену? Я…

– Слушай, Джон. У меня было время, чтобы узнать кое-что про Пегги. Она медсестра. Хорошая работа. Вы живете на Эшбери-Корт, а Леви сейчас… одиннадцать или двенадцать? Уверена, Пегги не захочет это увидеть.

Показываю ему свой телефон со снимками, где я в зеленом кружевном лифчике, а его измазанная помадой щека лежит у меня на плече. К горлу подкатывает тошнота от того, что я делаю, и приходится напомнить себе – он такой же, как Рид. И получает по заслугам.

Глаза Джона стекленеют и увлажняются, я вижу, как он нервно сглатывает.

– Мы… Мы что?..

– Боже мой, конечно нет. Серьезно? Ты правда решил, что свалился у меня в офисе на пол пьяной тушей и я занималась с тобой сексом? Так у тебя обычно бывает, жеребец? Нет, это просто для страховки.

Я едва узнаю деланую уверенность в своем голосе.

– И что все это значит?

– Это значит, что, если ты дашь мне все, что нужно, я не испорчу тебе жизнь. Мне бы не хотелось этого. Честное слово, но ты изменщик, так что…

– Чего ты хочешь?! – рявкает он, брызжа слюной, а его лицо покрывается красными пятнами.

– Тысячу.

– Долларов?!

– Ага. Долларов. Я поразмыслила над цифрой, и эта показалась разумной.

– С чего ты решила… Ты не в себе? С чего ты решила, что у меня есть эти деньги и я их отдам?

Он идет к двери, но я вижу его сомнения – Джон знает, что попал.

– Ты водопроводчик. А они хорошо зарабатывают. Да и медсестры неплохо. Уверена, тысчонка у тебя найдется.

– Я…

Он открывает рот и тут же закрывает.

– В следующий раз подумай о Пегги, прежде чем шпилить стриптизерш. Насчет ее профессии могу только предполагать, но прозвище «кошечка» говорит само за себя.

– Да что с тобой? Ты сделала все это ради… Сделала ради…

– Понимаю, ты в замешательстве и, скорее всего, у тебя жуткое похмелье, но у меня есть электронная почта Пегс с ее страницы «Фейсбука». Можно я буду называть ее Пегс? Похоже, все так ее зовут. Скажи ей, чтобы не выставляла свои данные на всеобщее обозрение. Она выглядит милой, такой доверчивой, но все же. Не самое лучшее качество в наши дни. Если принесешь наличные до конца дня и просунешь их под дверь офиса… В смысле, не просто пачку банкнот, конечно же. Это было бы глупо. В конверте или еще как. Тогда я не пошлю ей фотографии и ты вернешься в свой восхитительный дом к Пегс и маленькому Леви.

Теперь лицо Джона бледное, как луна. Кажется, оно меняет цвет с каждым новым откровением. Он нащупывает ручку двери за спиной, чтобы уйти.

– А если ты все равно пошлешь ей фотографии? Откуда мне знать, что не пошлешь? – спрашивает он почти шепотом.

– Ты меня не знаешь, Джон, но я не сволочь. У меня нет причин этого делать, если ты выполнишь мои требования. Мне в принципе противно этим заниматься, но…

«Но я осталась ни с чем», – чуть не говорю я.

– Мне нужны деньги. Вот и все. Ничего личного. А ты поступил мерзко, так что…

– Если ты отправишь эти фотографии, их могут увидеть твои знакомые! Твоя семья. Я могу показать их тут, чтобы… отомстить, типа. Ты сама себя подставишь. Будешь выглядеть так же отвратно, трахаясь с незнакомцем, это может испортить…

– Джон. Оглянись вокруг. Неужели, по-твоему, мне есть что терять?

После нескольких мгновений молчания он делает жест, который можно истолковать как крошечный кивок, а затем выходит на ледяной утренний воздух и идет через улицу к бару или клубу, где, как я полагаю, стоит его машина.

Меня трясет. Руки дрожат. Не могу поверить в то, что только что сделала. Теперь даже не знаю, кто я такая.

Три часа спустя я сижу в своей квартире, ем равиоли из банки, пытаюсь настроить спутниковые каналы и тут вижу, как к зданию подъезжает «Форд». Крупный мужчина в плаще с капюшоном просовывает что-то под дверь офиса. У меня замирает сердце. Когда машина отъезжает на достаточное расстояние, я сую ноги в тапочки и бегу к соседней двери. Вхожу в офис и хватаю с пола конверт из бурой бумаги.

Вернувшись в тепло своей квартиры, я сажусь на ненавистный клетчатый диван и раскладываю на журнальном столике хрустящие купюры из банкомата. Тысяча долларов. Боже мой. Не могу поверить, что у меня получилось. Я никогда не отправила бы эти фотографии. Он сумел бы раскусить мой блеф. А еще мог не отнестись к этому так спокойно, напасть на меня… или еще что похуже.

Больше я такого делать не буду. Наверное, вчера ночью у меня помутился рассудок. Клянусь себе, что никогда не сделаю ничего подобного.

Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы я сдержала обещание.

2
Анна

Семь месяцев спустя

На раскаленном асфальте у заправки с шипением превращаются в пар капли июльского дождя, и я чувствую – надвигается что-то нехорошее. Меня напрягает его молчание, дрожь в голосе во время нашего утреннего разговора. Почему он не отвечает на звонки?

Бородатый дальнобойщик ставит на стойку банку «Доктор Пеппер», и я нетерпеливо постукиваю ногой, потому что кассир заявляет, что сейчас пересменок, надо подождать, пока придет парень, работающий в вечернюю смену. Он мотает головой в сторону улицы, там стоит длинноволосый юнец, видимо тот самый сменщик, но не спешит заходить внутрь. Он тушит окурок своей «Винстон лайт» за холодильником и жует батончик, сидя под навесом на баллоне с пропаном и копаясь в телефоне.

– Вы что, шутите? – бормочу я.

Дальнобойщик не устраивает сцен. Просто кладет на прилавок пару баксов мелочью, поправляет бейсболку, закрывая лицо рукой, и бежит обратно к своей фуре.

Я смотрю на телефон. Сейчас пять минут шестого, а значит, парень с батончиком уже опоздал на работу, но у меня нет времени препираться. Возвращаю обратно вино и мини-пончики с сахарной пудрой, которые так любит Генри, и мчусь к машине.

Включаю зажигание. Грохот дождя по металлической крыше оглушает. Из глаз брызжут слезы, не знаю почему, просто я чувствую – что-то случилось. Не в его стиле не отвечать на звонки. Уж точно не целый день. Я снова тыкаю в иконку звонка под именем Генри. Гудки. Черт.

Мчусь по блестящему от воды двухполосному шоссе в сторону дома. Да, последнее время выдалось непростым. Генри потерял работу преподавателя. Я журналистка, мечусь между разными работами, но у нас все в порядке. Просто временные трудности, только и всего. Мы не банкроты. У нас есть перспективы. У него появилось больше времени на творчество, мы стали чаще проводить вечера вместе, устраивать совместные ужины. Все будет хорошо. Я прокручиваю в голове ободряющую речь, чтобы она была наготове, когда найду его.

Добравшись домой, я, вымокшая до нитки и запыхавшаяся, поднимаюсь по лестнице, перескакивая через ступеньку, распахиваю дверь и… ничего. Не знаю, чего я ожидала. На журнальном столике еще стоит пустая бутылка из-под вина, вчерашний карри навынос лежит в сальных коробках наверху мусорного ведра. Стоит такая тишина, что тиканье настенных часов пугает.

Я пытаюсь придумать хоть одну причину, по которой Генри не берет трубку. Их может найтись десяток. Он умер, потерял телефон, случайно поставил его на беззвучный режим. Иногда, когда Генри рисует, он выключает звук и вибрацию у мобильного, и я это понимаю.

Но все дело в том, как он выглядел перед тем, как утром я ушла на работу. Это не напоминало его обычную депрессию, к которой я уже привыкла за последние несколько месяцев. Тогда в его голосе звучала какая-то пустота. И не то чтобы он сказал нечто тревожащее, просто попрощался, но меня что-то насторожило.