Полина Саймонс: Летний сад

Оформление обложки Ильи Кучмы

Copyright © 2005 by Paullina Simons

All rights reserved

© Т. В. Голубева, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Посвящается Кевину, моему мистическому проводнику

У рек Вавилона мы сидели и плакали, когда вспоминали Сион.

Там на ивах мы повесили наши арфы.

Там пленившие нас требовали от нас песен, притеснители наши требовали от нас веселья, говоря: «Спойте нам одну из песен Сиона».

Как нам петь песнь Господа в чужой земле?

Псалом 136 (137). Новый русский перевод

Это Песнь песней Соломонова.

Песнь Соломона

Книга первая. Край люпинов и лотосов

Здесь лотос чуть дрожит при каждом повороте,

Здесь лотос блещет меж камней…

Клянемтесь же, друзья, изгнав из душ тревоги,

Пребыть в прозрачной полумгле,

Покоясь на холмах, – бесстрастные как боги, —

Без темной думы о земле.

Альфред, лорд Теннисон (Перевод К. Бальмонта)

Глава 1. Олений остров, 1946 год

Панцирь

Панцирь (существительное) – твердая толстая раковина или оболочка из кости или хитина, что прикрывает части тела животного, такого как лобстер.

Когда-то давно в Стонингтоне, в штате Мэн, перед рассветом, в конце горячей войны и перед началом холодной, молодая женщина в белом, внешне спокойная, но с дрожащими руками, сидела на скамье у залива и ела мороженое.

Рядом с ней сидел маленький мальчик и тоже ел мороженое; у него было шоколадное. Они время от времени разговаривали; мороженое таяло быстрее, чем женщина успевала есть. Мальчик слушал, как она напевает ему русский романс «Гори, гори, моя звезда», стараясь научить его словам, а он, дразня ее, путал строки. Они наблюдали за тем, как возвращались к берегу ловцы лобстеров. Женщина обычно слышала крики чаек еще до того, как видела сами лодки.

Дул легчайший ветерок, чуть шевеля волосы женщины вокруг лица. Несколько прядей выбились из длинной толстой косы, спадавшей через плечо. Она была светловолосой и миловидной, с прозрачной кожей и прозрачными глазами, веснушчатой. А у загорелого мальчика были черные волосы, и темные глаза, и пухлые детские ножки.

Они как будто сидели здесь без определенной цели, но так лишь казалось. Женщина сосредоточенно наблюдала за лодками на голубом горизонте. Она могла бы посмотреть на мальчика, на мороженое, но не сводила взгляда с залива, словно он притягивал ее.

Татьяна упивалась настоящим, потому что ей хотелось верить, что вчерашнего дня нет, что есть лишь мгновение здесь, на Оленьем острове – одном из длинных пологих островов, расположенных у побережья Центрального Мэна и связанных с континентом паромом или подвесным мостом. По такому мосту длиной в тысячу футов они ехали в своем доме на колесах, старом «номаде-делюкс». Катили через залив Пенобскот, вдоль Атлантики на юг, на самый край мира, в Стонингтон, маленький городок, приютившийся между дубовыми рощами на холмах у самой оконечности Оленьего острова. Татьяна, отчаянно пытавшаяся жить только настоящим, полагала, что нет ничего более прекрасного или мирного, чем эти белые деревянные домики, построенные на склонах вдоль узких грязных дорог и смотрящие на пространство волнующейся воды, за которым она наблюдала день за днем. Это покой. Это настоящее. Все почти так, словно ничего другого нет.

Но с каждым ударом сердца, когда чайки кружили и кричали, что-то вторгалось даже на Олений остров.

В тот день Татьяна и Энтони вышли из дома, чтобы поехать к заливу, и услышали громкие голоса по соседству.

Там жили две женщины, мать и дочь. Одной было сорок, второй двадцать.

– Они снова ругаются, – сказал Энтони. – Вот вы с папой никогда не ссоритесь.

Ссора!

Если бы они ссорились…

Александр ни на йоту не повышал голос. Если он вообще говорил с ней, то никогда не менял глубокого ровного тона, как будто подражал любезному, доброжелательному доктору Эдварду Ладлоу, когда-то любившему ее в Нью-Йорке, – надежному, верному доктору Эдварду. Александр старался приобрести похожие манеры.

Ссора могла бы потребовать пробуждения соучастия в другом человеке. В соседнем доме орали мать и дочь, по какой-то причине они, случалось, препирались в это время дня, и их крики доносились из открытых окон. Хорошая новость: муж и отец, полковник, только что вернулся с войны. Плохая новость: муж и отец, полковник, только что вернулся с войны. Они ждали его, с тех пор как он уехал в Англию в 1942 году, а теперь он здесь.

Он не принимал участия в ссоре. Энтони и Татьяна вышли на дорогу и увидели, что он поставил свою инвалидную коляску в заросшем переднем дворе и впитывал солнце Мэна, подобно какому-нибудь кусту, пока его жена и дочь бесновались в доме. Женщина с сыном приостановились, поравнявшись с его двором.

– Мам, а что с ним такое? – шепотом спросил Энтони.

– Он пострадал на войне.

У полковника не было ног, не было рук, остался лишь торс с обрубками да голова.

– А он может говорить?

Они были перед его воротами.

Внезапно мужчина произнес громко и отчетливо, голосом, привыкшим отдавать приказы:

– Он может говорить, но предпочитает этого не делать.

Энтони и Татьяна остановились перед воротами и несколько мгновений наблюдали за ним. Татьяна открыла защелку, они вошли во двор. Полковник склонился влево, как мешок, слишком тяжелый с одной стороны. Руки отсутствовали почти до локтей. Ноги были отрезаны почти полностью.

– Позвольте вам помочь. – Татьяна посадила его ровно, поправила подушки, что поддерживали его с боков. – Так лучше?

– А-а, – протянул мужчина. – Хоть так, хоть эдак… – Его маленькие голубые глаза уставились на ее лицо. – А вообще знаете, чего бы мне хотелось?

– Чего?

– Сигарету. Я теперь не могу курить; не могу поднести ничего ко рту, как видите. А они… – Он кивнул в сторону дома. – Они скорее сдохнут, чем дадут ее мне.

Татьяна кивнула:

– У меня найдется. Я сейчас вернусь.

Мужчина отвернулся от нее и посмотрел на залив:

– Не вернетесь.

– Вернусь. Энтони, – сказала она, – побудь с этим милым человеком, пока мама не вернется… всего минутку.

Энтони был только рад. Подхватив его, Татьяна посадила мальчика на колено полковника:

– Ты можешь держаться за его шею.

Когда она убежала за сигаретами, Энтони спросил:

– А как вас зовут?

– Полковник Николас Мур, – ответил мужчина. – Но ты можешь называть меня Ником.

– Вы были на войне?

– Да, я был на войне.

– Мой папа тоже, – сказал Энтони.

– Ох… – вздохнул мужчина. – Он вернулся?

– Вернулся.

Прибежала Татьяна и, раскурив сигарету, держала ее у рта Николаса, пока тот курил, глубоко вдыхая дым, как будто втягивал его не просто в легкие, а в самую свою сущность. Энтони сидел на обрубке его ноги, наблюдая за тем, как тот с наслаждением вдыхал дым и с неприязнью выдыхал, как будто не хотел расставаться с никотином. Полковник выкурил две сигареты подряд, и Татьяна склонялась над ним, держа их возле его рта.

Энтони сказал:

– Мой папа был майором, а теперь ловит лобстеров.

– Он капитан, сынок, – поправила его Татьяна. – Капитан.

– Мой папа был майором и капитаном, – сказал Энтони. – Мы собираемся съесть мороженое, пока будем ждать, когда он вернется с моря. Хотите, мы принесем вам мороженое?

– Нет, – ответил Ник, слегка наклоняя голову к черным волосам Энтони. – Но это для меня самые счастливые пятнадцать минут за восемнадцать месяцев.

В этот момент из дома выскочила его жена.

– Что вы тут делаете с моим мужем? – визгливо закричала она.

Татьяна подхватила Энтони на руки.

– Я приду завтра, – быстро сказала она.

– Не вернешься ты, – возразил Ник, уставившись на нее.

И вот теперь они сидели на скамье и ели мороженое.

Вскоре послышались далекие крики чаек.

– Это папа, – затаив дыхание, сказала Татьяна.

Суденышко представляло собой двадцатифутовый шлюп с парусом, хотя большинство рыболовецких судов были оснащены бензиновым мотором. Принадлежал он Джимми Шастеру, достался ему от отца. Джимми любил эту лодку, потому что мог в одиночку выходить на ней в море и ловить лобстеров сетью. «Работа для одного» – так он говорил. А потом его рука застряла в лебедке, попав под канат, что вытягивал тяжелую ловушку для лобстеров из воды. И чтобы высвободиться, ему пришлось отрезать себе руку у запястья, что спасло ему жизнь и избавило от участия в войне, – но теперь он не мог обойтись без помощников. Проблема заключалась в том, что все матросы в последние четыре года находились в Хюртгенском лесу и при Иводзиме.

Десять дней назад Джимми стал матросом. Сегодня он был на корме, а высокий молчаливый человек, сосредоточенный, в оранжевом комбинезоне и черных резиновых сапогах, – выпрямившись, стоял на носу и пристально смотрел на берег.

Татьяна, в белом хлопковом платье, поднялась со скамьи и, когда шлюп подошел достаточно близко, хотя и не к самому берегу, замахала руками, раскачиваясь из стороны в сторону. «Александр, я здесь, я здесь», – словно говорили ее руки.

Увидев ее наконец, он помахал в ответ.

Шлюп встал у торгового причала, ловушки открыли над баками. Спрыгнув вниз, высокий мужчина сказал, что вернется, чтобы разгрузиться и прибраться, быстро ополоснул руки под краном на причале и пошел вверх по склону от причала, к скамье, где сидели женщина и мальчик.

Ребенок побежал ему навстречу.

– Привет! – сказал он и застенчиво замер.

– Привет, дружок. – Мужчина не мог потрепать волосы Энтони: его руки были слишком грязными.

Под оранжевым прорезиненным комбинезоном на нем были темно-зеленые армейские штаны и зеленый армейский джемпер с длинными рукавами, пропитанный потом, рыбой и соленой водой. Черные волосы были подстрижены коротко, по-военному, худое вспотевшее лицо украшала черная щетина.

Он подошел к женщине в ослепительном белом, все так же сидевшей на скамье. Она подняла взгляд ему навстречу – и все поднимала и поднимала, потому что он был очень высок.

– Привет.

Это прозвучало как выдох. И она перестала есть мороженое.

– Привет. – К ней он не прикоснулся. – Твое мороженое тает.

– Ох, я знаю… – Она облизнула вафельный рожок, стараясь остановить капли, но толку в том не было: мороженое уже превратилось в густое молоко и продолжало вытекать. Он смотрел на нее. – Похоже, мне его никогда не съесть до того, как оно растает, – пробормотала она, вставая. – Хочешь оставшееся?

– Нет, спасибо.

Она еще немного откусила, потом бросила рожок в урну. Он показал на ее губы.

Она облизнула их, чтобы снять остатки ванильного молока:

– Так лучше?

Он не ответил. Спросил:

– Вечером у нас опять лобстеры?

– Конечно. Как пожелаешь.

– Я пока хочу вернуться обратно и закончить работу.

– Да, конечно. А нам, может, спуститься к причалу? Подождать тебя?

– Я хочу помочь, – заявил Энтони.

Татьяна энергично встряхнула головой. Ей потом будет не отмыть с мальчика рыбный запах.

– Ты такой чистый, – сказал Александр. – Почему бы тебе не остаться с матерью? Я скоро.

– Но я хочу помочь тебе.

– Ну, тогда спускайся, может, мы найдем для тебя какое-то дело.

– Только пусть не прикасается к рыбе, – пробормотала Татьяна.