– Я чаю, так. Барин, Николай Павлович, поднял людей, и они до самой темноты обшаривали всё в усадьбе. А утром, едва рассвело, принялись искать по новой. Но всё – без толку. Словно сквозь землю ваша бабушка провалилась. Когда барин меня за вами посылал, люди всё ещё Варвару Михайловну искали. Но я знаю, – он понизил голос, как если бы на пустынной дороге кто-то мог их услышать, – что утром барин отправил нарочного в уездный город – в полицейское управление. Так что… – Фразу Антип не закончил, однако Зина и без того уловила ход его мыслей, ничего больше спрашивать не стала.

И дальше они ехали в полном молчании.

Зина задумалась так глубоко, что заметила изменение пейзажа вокруг только тогда, когда просёлочная дорога, по которой они катили, сделалась более гладкой – ландолет перестало встряхивать на ухабах. Тут только дочка священника огляделась по сторонам и увидела: они катят уже не мимо засеянных полей, а вдоль чугунной усадебной ограды, сажени в полторы высотой. И впереди уже виднелись две белые башенки: будки для привратников, располагавшиеся справа и слева от въездных ворот. Они составляли то немногое, что Зина ясно помнила после единственного своего приезда в Медвежий Ручей – состоявшегося четырнадцать лет назад. Как помнила она и то, что железные дверцы на обеих будочках запирали большие висячие замки: никаких привратников в усадьбе не держали давным-давно.

– Ну, вот, барышня, – с деланой весёлостью проговорил Антип, – мы почти что добрались.

Он свернул к воротам с распахнутыми створками, и ландолет проехал мимо двух башенок, штукатурка на которых местами облупилась так, что взгляду открывалась краснокирпичная кладка под ней. Да и на запертых железных дверках из-под зелёной краски виднелись рыжие пятна ржавчины. И вплотную к башенкам подступали густые заросли боярышника. Причём ягоды на кустах уже налились глянцевой багровой спелостью, а листья пожухли, словно стоял конец сентября, а не августа.

Зина мимолётно удивилась такой картине. Со слов родителей она знала, что второй муж её бабушки, Николай Павлович Полугарский, за которого та вышла много лет назад, после смерти родного Зининого деда, слыл человеком отнюдь не бедным. Успешный книготорговец, он отошёл от дел около семи лет назад, вскоре после того, как ему исполнилось шестьдесят. И, надо полагать, у него имелись средства, чтобы привести ворота фамильной усадьбы в более опрятное состояние. Да и Зинина бабушка, Варвара Михайловна, могла бы за этим проследить.

Однако, едва подумав об опрятности, Зина тут же всполошилась. Она ведь так и не собралась привести в порядок растрепавшиеся волосы и поправить съехавшую шляпку. И сейчас, когда ландолет катил по широкой липовой аллее к господскому дому, девушка принялась на ощупь, без зеркальца, заправлять под шляпку выбившиеся пряди чёрных волос. А потом попыталась придать правильное положение и своему скособоченному головному убору.

Удивительное дело: едва они очутились на усадебной аллее, сам воздух вокруг словно бы переменился. Благодатная летняя свежесть, которую источали после ливня окрестные поля, пусть даже и слегка побитые градом, как будто вся осталась за воротами. А здесь, в Медвежьем Ручье, их обдувал при движении такой сухой и горячий ветерок, будто они оказались возле раскалённой печи. Если в усадьбе и накануне царил такой же иссушающий, неестественный зной, то становилось понятно, почему никто не удивился желанию Зининой бабушки искупаться под вечер.

И только одно радовало: сейчас от жаркого воздуха моментально высох всё ещё поднятый тент ландолета. Так что капли дождевой воды наконец-то перестали падать с него на шляпку, которую Зина всеми силами старалась поправить.

По этой-то причине – из-за того, что она сидела, держа обе руки поднятыми, – девушку и повело вбок так сильно, что она едва не вывалилась из ландолета. Коляску не подбросило на дорожной колдобине: дорога была ровной. Зину повело вбок от изумления, когда она увидела, кто выходит на липовую аллею саженях в десяти впереди них.

– Стой! – закричала она, позабыв даже, что решила обращаться к кучеру на «вы».

И Антип, удивлённый, натянул вожжи с громким «Тпру-у-у!». Ландолет качнуло на рессорах, и он остановился. А кучер повернулся к Зине с таким выражением на лице, словно уж сам-то он не видел никаких препятствий к тому, чтобы ехать себе дальше.

Глава 3
Медведь и полицейский дознаватель

19 (31) августа 1872 года.

Вечер субботы

1

Зина лишь теперь обнаружила: глаза у Антипа имели такой же льдистый бледно-голубой оттенок, что и у бабы в чёрном платке – местной знаменитости Прасковьи. И глядел кучер на Зину с выражением такого же изумлённого любопытства. Девушка отвела взгляд от лица Антипа и быстро посмотрела ему за плечо. Возле низенького ограждения аллеи, сделанного из скруглённых железных прутьев, она только что видела того, кого сперва приняла за мужика в тулупе, вывернутом наизнанку – наружу мехом. Но кто же станет пялить на себя тулуп в летнюю жару? Нет, когда Зина крикнула кучеру: «Стой!», у обочины аллеи торчал как невбитый гвоздь поднявшийся на задние лапы крупный бурый медведь. Однако сейчас его там больше не было.

– Вы что, не заметили медведя возле дороги? – спросила Зина – впрочем, уже достаточно совладавшая с собой, чтобы снова говорить кучеру «вы».

– Да Господь с вами! Что вы, барышня! Вам, должно быть, это от жары примерещилось! Лошадки уж всяко почуяли бы, ежели из лесу сюда прибрёл дедушко.

– А при чём тут дедушка? – На сей раз уже Зина изумилась – решила, что Антип ведёт речь о муже её бабушки, Николае Павловиче Полугарском.

И кучер, как видно, понял, что она подумала, – уточнил:

– Я хочу сказать: бортник, косолапый.

Зина чуть отклонилась в противоположную сторону – поглядела на пару запряжённых в ландолет гнедых лошадей. Те и вправду стояли совершенно спокойно, даже с ноги на ногу не переминались. Появись перед ними дикий зверь, вряд ли они стали бы вести себя так. И всё же – Зина знала, кого она видела! Да, она страшно измучилась за сегодняшний день, ничего не ела с самого поезда, где проводник приносил ей чай и бутерброды, а главное – всё то, что происходило на станции, не прибавило ей душевного покоя. Но ведь медведь (косолапый, бортник) не мог ей примерещиться всего лишь от голода и взвинченности нервов!

Или – мог?.. Зина вспомнила о том, как она со вчерашнего дня так и этак крутила в уме название бабушкиного имения: Медвежий Ручей. И строила предположения о том, почему подмосковной усадьбе дали такое название. И вот вам, пожалуйста: медведь возник у Зины перед глазами ровно в тот момент, как она в этой усадьбе очутилась. Да ещё возник в такой живописной, картинной позе: стоя на задних лапах, повернув к ней голову…

– Ну, так что, барышня, – не сдержал нетерпения Антип, – можно нам ехать далее или как?..

И Зина сдалась.

– Хорошо. – Она коротко вздохнула. – И в самом деле нужно ехать. Может, и о бабушке за это время какие-то новости появились. Вдруг она уже отыскалась?

На последнюю её фразу Антип не ответил, и девушка поняла: такой вариант развития событий представлялся ему сомнительным. Ни слова не говоря, кучер ослабил вожжи. И лошади, наверняка чуявшие близкую конюшню, без дальнейших понуканий бодрой рысцой припустили к господскому дому, белевшему в конце липовой аллеи.

Но всё же, когда они проезжали мимо места, где Зине померещился бурый дедушко, она не утерпела – бросила взгляд в ту сторону. Косолапого там и вправду не было. Зато трава у обочины аллеи – такая же пожухлая, как и листья на кустах боярышника у ворот усадьбы, – выглядела так, словно кто-то ногастый изрядно на ней потоптался. Казалось, траву долго разглаживали большими утюгами, и распрямляться она не желала.

2

Зина не ожидала, что вспомнит этот дом. Но теперь, когда он всё яснее виднелся впереди: каменный, оштукатуренный и выкрашенный белой краской, как башенки на въезде, с двумя деревянными одноэтажными флигелями по бокам, – девушку начинали посещать воспоминания такие ясные, словно она только вчера в этом доме гостила.

Вот она, трёхлетняя, гуляет вместе с папенькой и маменькой между яркими клумбами, разбитыми перед парадным крыльцом этого дома. Вот прохаживается по его комнатам, заставленным высокими, под самый потолок, шкафами с книгами. Вот бабушка ведёт её гулять на пруд, на берегу которого стоит старинная, похожая на сказочный теремок бревенчатая купальня. Вот Зина и её родители уезжают из Медвежьего Ручья: катят в коляске, и их провожают до железнодорожной станции бабушка Варвара Михайловна и её муж. А вот Зина с родителями возвращается в их дом в Живогорске, где девочку уже ожидает подарок: большая корзина с пряниками, конфетами и засахаренными фруктами. Такую корзинку к её именинам, приходившимся на восьмое июня, всегда присылал купец-миллионщик Митрофан Кузьмич Алтынов – отец Ванечки, с которым Зина дружила столько, сколько вообще себя помнила. И, хотя Ванечка был старше её всего на два года, сейчас думала о нём так, словно он один и мог присоветовать ей что-то – надоумить, как нужно поступать.

При мысли об оставленном друге детства она ощутила, как у неё запершило в горле. Так, что пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем Зина сумела беззвучно прошептать короткую молитовку: «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы всё было как раньше!» И, шепча это, дочка священника внезапно ощутила влагу у себя на лице.

Девушка вздрогнула от изумления. Невзирая ни на что, плакать она сейчас не хотела и не собиралась. Да и в самом деле, уже через мгновение она поняла, что никакие это были не слёзы: по её лицу обильно струился пот. Отвлекшись на свои воспоминания, она только сейчас заметила престранную вещь: чем ближе ландолет подъезжал к господскому дому, тем горячее становился воздух вокруг. И уж это точно не являлось иллюзией! Когда она поглядела на кучера, то заметила, что у того на спине армяк сделался куда более тёмным, чем был после попадания под дождь, – явно промок от пота. Да и крупы гнедых лошадей глянцево переливались под лучами солнца, которое в этот августовский предзакатный час палило куда сильнее, чем это бывает даже июльским полднем. Солнечные лучи казались осязаемыми: жёсткими, царапающими кожу, словно раскалённая проволока. А ведь Зина сидела под всё ещё поднятым тентом ландолета, и солнце касалось лишь её запястий – между летними перчатками и рукавами белого кисейного платья.

И дочка священника совсем не удивилась, когда увидела, что те, кто вышел их встречать, стоят на крыльце, под его козырьком – так, чтобы солнце не могло их достать. Их было трое: мужчина возрастом под семьдесят, со слегка вьющимися седыми волосами и подкрученными, седыми же усами – хозяин дома; девушка в тёмно-синем платье, переднике и с кружевной заколкой в волосах – наверняка горничная; мужчина средних лет в лакейской ливрее. При виде подъезжавшего ландолета все они как по команде сделали по шагу вперёд, однако с крыльца так и не спустились – на солнце не вышли.

При виде Николая Павловича Полугарского, мужа её бабушки, Зине пришло в голову, что он не только именем своим – полный тёзка покойного императора, Николая Незабвенного. Господин Полугарский и внешним обликом чрезвычайно походил на Николая Первого с парадных портретов: и усы, и причёска, и бакенбарды, и дугообразные брови у бабушкиного мужа были в точности такими же. Только насчёт его глаз невозможно было сказать ничего определённого. Мало того что их частично скрывала тень, так хозяин Медвежьего Ручья ещё и старался не глядеть на Зину – косился куда-то в сторону.

Девушка проследила направление его взгляда и ощутила, как пот, стекавший у неё по спине, в один миг сделался ледяным. Саженях в двадцати от крыльца, почти что рядом с клумбами, цветы на которых остались яркими, как прежде, она увидела запряжённую белой кобылой щегольскую коляску-«эгоистку». И на сей раз не могло возникнуть никаких сомнений относительно её принадлежности. Рядом с коляской стоял, что-то объясняя державшему вожжи мужику, по виду – конюху, давешний Зинин знакомец: Андрей Иванович Левшин.