3

Первой Зининой мыслью было: «Каким же образом он попал в усадьбу раньше нас с Антипом?» И только во вторую очередь она подумала: «Для чего он вообще заявился сюда?»

Между тем кучер остановил ландолет у самых ступеней крыльца, так что экипаж тоже оказался в тени, отбрасываемой жестяным козырьком. И господин Полугарский шагнул вперёд со словами:

– Добро пожаловать в Медвежий Ручей, моя дорогая! Жаль, что встречать вас приходится при подобных обстоятельствах! Антип, я полагаю, сообщил вам о той вещи, которая у нас приключилась?

Зину неприятно поразило, что бесследное исчезновение своей жены господин Полугарский назвал вещью. Прозвучало это слово в его устах с почти нарочитой отстранённостью. Однако ещё более неприятным оказалось другое открытие: у хозяина усадьбы явственно заплетался язык. И девушка, потянув воздух носом, даже с расстояния в сажень уловила сильный запах коньячного спирта.

Но всё же Николай Павлович шагнул к ландолету, не качаясь. И, когда он протянул руку Зине, помогая сойти, рука эта, пусть – горячая и влажная, не дрожала.

– Да, Антип рассказал мне о случившемся происшествии, – проговорила Зина, а потом, не удержавшись, бросила взгляд через плечо.

Господин Левшин явно закончил инструктировать конюха: тот, взяв под уздцы белую кобылу, направился с «эгоисткой» куда-то за господский дом. А сам Андрей Иванович пружинистой походкой шёл к крыльцу. И на губах его играла прежняя ненатуральная улыбка – будто из дерева вырезанная.

Николай Павлович заметил, куда смотрит девушка. И снова стал отводить глаза. Теперь Зина удостоверилась: они у бабушкиного мужа тоже были, как у императора Николая Первого, голубыми и слегка навыкате. Однако такого бегающего, блуждающего взгляда у покойного ныне государя уж точно быть не могло! Он, вероятно, скорее застрелился бы, чем позволил себе такой взгляд.

– Я на всякий случай отправил нарочного в уездную полицию, – сообщил господин Полугарский то, что Зина и так уже знала от Антипа. – И оттуда к нам прислали своего, так сказать, представителя. Позвольте мне отрекомендовать его вам, дорогая: титулярный советник Андрей Иванович Левшин, полицейский дознаватель. А это – Зинаида Александровна Тихомирова, моя внучка. Я всей душой надеюсь, что теперешнее недоразумение вскоре разрешится и ничто не помешает ей погостить у нас подольше.

Господин Левшин отдал при этом поклон – даже словом не обмолвившись, что их с Зиной знакомство и так уже состоялось. Не говоря о том, чтобы как-то объяснить свой давешний маскарад или извиниться за него. Антип, однако, довольно громко хмыкнул: на станции он не мог не заметить мнимого студента. Но тоже ничего не сказал.

У Зины так и вертелся на языке вопрос: «Если вы считаете исчезновение бабушки просто недоразумением, то с какой стати вы решили вызвать в Медвежий Ручей полицейского дознавателя?» И дочке священника пришлось приложить усилие, чтобы оставить вопрос этот непроизнесённым.

А Николай Павлович, по-прежнему глядя куда-то вбок, прибавил:

– Ужин подадут в половине восьмого! Тётушка моя, Наталья Степановна, обо всём уже распорядилась. Так что смиренно прошу вас не опаздывать.

И Зина, хоть за этот день она уже порядочно свыклась с неприятными открытиями, не сумела с собой справиться – испустила вздох.

4

Наталья Степановна Полугарская, старая дева 87 лет от роду, приходилась Николаю Павловичу тёткой по отцу. И в доме Тихомировых не раз и не два высказывали предположение, что бабушка Варвара Михайловна потому не зовёт к себе в гости ни внучку Зину, ни сына с невесткой, что сия старая особа этому противится. Впрочем, так ли обстояли дела в действительности – было покрыто мраком. Ведь со слов родителей Зина знала, что Наталья Степановна далеко не всегда находилась в Медвежьем Ручье. Значительную часть времени она проводила в вологодском имении своей замужней сестры, другой тетки Николая Павловича. И Зина, отправляясь в усадьбу, тешила себя надеждой, что и сейчас старуха пребывает не в Подмосковье, а где-то на Вологодчине. Но вот поди ж ты: дочка священника получила ещё и такой сюрпризец.

– Мне нужно бы умыться и переодеться с дороги, – сделав над собой усилие, выговорила Зина.

В горле у неё першило всё сильнее – как если бы она наелась древесных опилок. И девушка даже не знала, происходило это из-за взвинченности нервов или из-за сухого, словно в какой-нибудь африканской пустыне, воздуха.

– Ах да! – спохватился Николай Павлович – он явно только теперь вспомнил про прислугу, которая по-прежнему томилась на крыльце. – Позвольте вас, дорогая, познакомить и с теми, кто служит сейчас в доме. Это Фёдор. – Он кивнул на лакея, который чинно поклонился девушке, а после, держа спину на удивление прямо, шагнул к ландолету и забрал оттуда оба Зининых баула. – А это – Любаша, горничная.

Зина вспомнила, что Антип называл это имя: то была горничная её бабушки Варвары Михайловны, обычно сопровождавшая хозяйку на пруд. И теперь дочка священника с любопытством поглядела на девушку в тёмно-синем платье. Та была всего на пару лет старше самой Зины, русоволосая, круглолицая, с налитой грудью, чего не мог скрыть надетый поверх платья передник. Любаша сделала книксен и, перехватив Зинин взгляд, быстро опустила лицо. Впрочем, недостаточно быстро: припухшее, покрытое красными пятнами, оно выглядело так, будто горничная рыдала часа два кряду, да ещё и тёрла при этом глаза.

– Пожалуйте, барышня, – проговорила она, не отрывая взгляда от своих рук, сложенных поверх передника, – я покажу вам вашу комнату. – И она распахнула перед Зиной двери дома господ Полугарских.

И дочка священника уже шагнула к ним, когда с нею вдруг приключилась престранная вещь. Так отчётливо, словно ей говорили в самое ухо, девушка услышала слова: «Уезжай отсюда сей же час! Пока ещё не поздно! А не то застрянешь тут, будто муха в смоле».

Зина часто заморгала и оступилась на ровном месте: моментально поняла, кто эти слова произнёс. То был голос её бабушки. Но не Варвары Михайловны Полугарской, пропавшей невесть куда хозяйки Медвежьего Ручья. На ухо Зине говорила её бабушка по материнской линии: Агриппина Ивановна Федотова. Та, из-за кого Зинин папенька и вынужден был теперь испрашивать перевода в другой приход, подальше от Живогорска. А саму поповскую дочку услали из родного города к чужим для неё людям – в место, где творится разная непонятная чертовщина!

Да, протоиерей Тихомиров устыдился того обстоятельства, что тёщу его объявили во всеуслышание ведьмой – и она этого даже не стала отрицать. Однако с какой стати он решил наказать за это свою единственную дочь? До этого самого момента Зина не отдавала себе отчёта, как сильно она обижена на своего отца.

Девушка замерла, почти занеся ногу над порогом – не зная, как быть. И тут новая волна раскалённого воздуха с неимоверной силой окатила её – ударила с размаху в спину, словно это был раскалённый песок, взвихренный ветром пустыни. Под этим ударом девушка не устояла на месте – сделала шажок вперёд, оказалась в прихожей дома. И невольно испустила блаженный вздох: здесь, под крышей барского особняка, царила дивная, сказочная, райская прохлада! Зина даже сперва не поверила собственным ощущениям – так велик был контраст с выматывающим зноем усадьбы. А потом не выдержала – сделала ещё два шага. Поняла: на то, чтобы выйти отсюда обратно, во двор, у неё просто недостанет сил.

Любаша обогнала её и пошла вперёд, к лестнице, ведущей на второй этаж, – показывая дорогу. А когда Зина оглянулась, то увидела, что следом за ними идёт лакей Фёдор, неся Зинины баулы в двух руках, чуть наотлёт. И, немного отстав от него, следуют Николай Павлович Полугарский и Андрей Иванович Левшин. Пути назад не было – в самом буквальном смысле.

Большие напольные часы, стоявшие на площадке между двумя пролётами лестницы, ведшей на второй этаж, пробили семь раз. И ещё до того, как отзвучал их бой, Зина стала подниматься наверх.

Глава 4
Ни здесь, ни там

19–20 августа (31 августа – 1 сентября) 1872 года.

Суббота переходит в воскресенье

1

Комната, в которую её проводила Любаша, была просторная: примерно десять на двенадцать аршин. Возле одной стены стояла кровать под розовым кружевным покрывалом, широкая, по виду – двуспальная. Возле другой стены располагались гардероб и книжный шкаф красного дерева, по углам – резное трюмо и умывальный столик с тазиком и кувшином. Но более всего Зину порадовало то, что выделенная ей комната выходила двумя высокими окнами в усадебный парк. Правда, оба окна были сейчас плотно закрыты – включая даже и форточки. А когда Зина шагнула к одному из них, намереваясь распахнуть его створки, Любаша издала предостерегающий возглас:

– Не нужно, барышня! У нас до заката окон не открывают, чтобы зноя в дом не напустить. Вот погодите: после захода солнца пройдёт дождик, тогда и проветрим. – Говорила горничная так, словно у неё был заложен нос.

Зина в изумлении повернулась к ней.

– Откуда ты знаешь, что вечером будет дождь? Есть какая-то примета на сей счёт? – И тут же дочка священника спохватилась: – Ничего, что я обращаюсь на «ты»?

Но Любаша как будто обрадовалась такому обращению.

– Полноте, барышня, – проговорила она, – господа прислуге «выкают», когда хотят своё особливое воспитание показать. А нам от того – ни тепло, ни холодно. Ну, а касаемо дождика – у нас в Медвежьем Ручье после заката завсегда дождит. А ежели зима – тогда снежком заметает.

Зина только хмыкнула: о подобных погодных феноменах она никогда не слышала. А потому решила: под этим своим «завсегда» горничная подразумевала «часто». И больше о дожде спрашивать не стала. Дочку священника волновало другое.

– А скажи мне, Любаша, – попросила она, – вчера, перед тем, как моя бабушка вышла из дому, она ни с кем, кроме тебя, не говорила? Или, может, она незадолго перед тем получила от кого-то письмо или записку?

Горничная при этих вопросах покачнулась так, как если бы Зина ударила её по лицу. У Любаши задрожал подбородок, плечи поникли.

– Неужто вы думаете, я бы это скрыла, кабы знала? Я и без того ведаю, что все в усадьбе меня винят в исчезновении барыни!.. – Любаша судорожно вздохнула, прижала к лицу ладони и даже не зарыдала – заревела: громко, с подвываниями.

– Да Бог с тобой, с какой стати тебя кто-то будет обвинять?

Ошеломлённая, Зина шагнула к ней, попыталась обнять за плечи – как всегда делала маменька, желая её успокоить. Однако Любаша отступила от гостьи и только заревела ещё громче.

– Барыня потому не взяла меня с собой на пруд, – в перерывах между всхлипываниями выговорила она, – что я рассказала ей про мельника!..

– Про какого ещё мельника? – Зина ощутила, как у неё начинает заходить ум за разум. – В усадьбе что – есть мельница?

Любаша так удивилась, что даже перестала плакать. Убрав руки от лица, она поглядела на Зину, как взрослые глядят на детей-несмышлёнышей.

– Да при чём тут мельница? Я говорю про самого. – И, видя, что барышня по-прежнему её не понимает, уточнила: – Ну, про бурмилу – про косолапого зверя.

– Про медведя?! – Зина ахнула, вновь подскочила к Любаше – заглянула ей в заплаканные глаза. – Так здесь, выходит, действительно есть медведь?

Горничная укоризненно покачала головой.

– Негоже, барышня, называть его этим имечком вслух! – А потом прибавила, понизив голос до шёпота: – Но он по усадьбе и вправду хаживает – ведмедь.