2

Зина вздрогнула, услышав, как Любаша назвала лесного зверя – с перестановкой слогов. Ещё одно воспоминание вернулось к ней – отчётливое, как верстовой столб на дороге. Когда-то – Зине тогда было не больше десяти лет – она случайно подслушала обрывок разговора, который вела в саду возле дома её бабка Агриппина Ивановна с соседской девахой по имени Фрося. Та в скором времени собиралась замуж и зашла о чём-то с Агриппиной посоветоваться. Зина тогда мало что поняла из того, о чём её бабушка с соседкой толковала. Но две вещи сейчас будто сами собой выплыли из её памяти. Во-первых – перевёрнутое словечко: «ведмедь». И, во‐вторых, то, как Агриппина Ивановна указывала Фросе на некую поразительную способность этого зверя.

– А потому, девка, – говорила она, – смотри, чтобы никакой цыган с ведмедем на твою свадьбу не заявился!

Зина резко встряхнула головой, а затем наконец-то сняла сползшую на затылок шляпку – бросила её прямо на застеленную кровать. Из-за бабушки Агриппины Ивановны (которую Зина всегда называла баушка) папенька и взял с неё перед отъездом то обещание. Может, и правильно сделал, что взял. Однако дочке священника было бы куда спокойнее, если бы она подобных обещаний никому не давала. Не ощущала бы она себя тогда до такой степени беззащитной.

А Любаша тем временем продолжала говорить, по-прежнему – шёпотом, но теперь ещё и опустив глаза:

– Я бурмилу видела возле пруда. И, главное, он меня тоже увидал! Понюхал воздух, словно собака, а потом – не зарычал, а вроде как мычание издал – протяжное такое: «м-м-м»… – При последних словах Любаша залилась густейшим румянцем, под которым даже следы её недавних слёз стали невидимы.

И Зина мгновенно поняла причину её смущения – помнила слова своей баушки про особенную прозорливость медведя.

– Представь, Любаша, и я заметила сегодня косолапого, когда мы с Антипом въезжали в усадьбу! – быстро проговорила она. – Только вот Антип его не видел. И решил, что мне померещилось – ведь лошади ничего не учуяли и не испугались дикого зверя! Но неужели ты не сказала про… – Зина запнулась и не стала произносить запретное слово, закончила свой вопрос так: – Не сказала ничего про бурмилу Варваре Михайловне? Ведь вряд ли она пошла бы купаться, зная, кто по бережку пруда прогуливается!

– В том-то и дело, что я сказала!.. – Любаша всхлипнула, однако нового потока слёз не допустила – совладала с собой. – Из-за этого-то Варвара Михайловна и сказала мне вчера оставаться дома – она меня пожалела! Знала, как я не хочу снова самому попадаться на глаза.

– Но как же она-то не испугалась идти на пруд?!

– Так ведь, барышня, есть предание: сам никогда на женщину не нападает. Правда, если женщина молода, он будто бы может утащить её с собой – для всяких срамных дел. Ну, а пожилые ему вроде как без надобности. – Это немыслимое заявление Любаша сделала без всякого намёка на неловкость. – Вот хозяйка без боязни и пошла одна. А теперь – нету её нигде! – И горничная громко шмыгнула носом.

Зине вспомнилась новелла Проспера Мериме «Локис», прочитанная ею в прошлом году. В ней шла речь о том, что медведь будто бы попользовался молодой женой литовского аристократа, которая после этого родила сына со звериными наклонностями. Но неужто кто-то мог воспринимать всерьёз подобные сказки? Впрочем, дискутировать на эту тему с горничной было не ко времени: Николай Павлович ясно дал понять, что опаздывать к ужину крайне нежелательно. А небольшие часы, стоявшие на трюмо, показывали уже четверть восьмого.

– Ну, так в любом случае – твоей вины в исчезновении Варвары Михайловны нет! – заверила Любашу Зина. – Антип сказал: по всем признакам – она в тот день не купалась. То есть на пруду её не было вовсе.

– А вот не скажите, барышня! – воскликнула Любаша с такой горячностью, словно пыталась оправдать себя, а не обвинить. – Купаться-то она, может, и не купалась, только это ещё ничего не значит!

3

– То обстоятельство, что Варвара Михайловна вчера не переодевалась в купальне, ещё не свидетельствует о том, что она вовсе не приходила на пруд.

Андрей Иванович Левшин, полицейский дознаватель, почти в точности повторил слова горничной Любаши – сам того не зная. Теперь титулярный советник сменил своё партикулярное платье на мундир с серебряными погонами – как видно, привёз его с собой в «эгоистке». И они четверо сидели сейчас за длинным столом, покрытым белой льняной скатертью, в столовой, освещённой несколькими олеиновыми лампами. Николай Павлович расположился во главе стола; по правую руку от него восседала его тётушка Наталья Степановна; место слева от него пустовало; а на некотором отдалении от этих двоих – но точно друг напротив друга – усадили Зину и господина Левшина. Ужин длился уже почти час, и Фёдор, прислуживавший за столом, только что подал десерт: бланманже в креманках.

На слова титулярного советника первой среагировала Наталья Степановна.

– Хотите сказать, милостивый государь, – произнесла она внятным, совсем не старческим контральто, – что Варенька могла до купальни не дойти, а по дороге упасть в пруд и утонуть?

И Зина подумала: сейчас эта старая женщина более всего смахивает на бессердечную графиню из пушкинской «Пиковой дамы».

– Да что вы такое говорите, matante! ^[1] – воскликнул Николай Павлович, но посмотрел при этом не на свою тётю, а на Зину – с каким-то болезненным выражением, как той показалось. – Уверен, что вскоре это недоразумение разрешится и мы Варвару Михайловну отыщем!

А вот Андрей Иванович Левшин, нисколько не чинясь, продолжил развивать свою мысль. Слов хозяина дома он будто и не слышал.

– Я, как полицейский дознаватель, обязан исследовать все возможности. Так что я уже вызвал сюда на завтрашнее утро двух городовых, которые привезут с собой большой бредень. С ним они пруд и обследуют – чтобы уж никаких сомнений не осталось.

Тут Зина не выдержала. Если Николай Павлович позволял этому напыщенному индюку строить из себя главного, то она уж точно не обязана была подыгрывать господину Левшину в его спектакле. Да и пора было поквитаться с ним за то, как сильно он её напугал – тогда, в станционном зале ожидания.

– Полагаю, – проговорила она, – вы отправили в свой полицейский участок телеграмму прямо с железнодорожной станции, куда вы наведались, прежде чем приехать сюда? И как, интересно было бы узнать, вам удалось добраться оттуда до Медвежьего Ручья, не обогнав по дороге экипаж, который прислали за мной? Вы что – уроженец здешних мест и знаете тут какие-то тайные тропы?

– Моя дорогая, ну для чего вы… – начал было говорить Николай Павлович, однако господин Левшин перебил его на полуслове – не постеснялся:

– Ваша прозорливость, мадемуазель, вызывает моё искреннее восхищение! – По тону его могло показаться, будто он действительно восхищён, однако Зина видела его глаза – цепкие, как рыболовные крючки. – Я и вправду хотел переговорить кое с кем на станции, прежде чем отправляться в Медвежий Ручей. Неофициально переговорить, как частное лицо. Потому и мундира не стал надевать. Да и поехал я туда в собственной коляске – с моей Тельмой.

Зина не сразу поняла, что он говорит о белой кобыле с аккуратно подстриженной гривой. Даже выражение его светло-карих глаз отчасти смягчилось, когда он упомянул о своей лошади.

– Со станции я и телеграфировал исправнику – попросил прислать в Медвежий Ручей городовых с бреднем, – продолжал между тем господин Левшин. – И насчёт того, что я родом из здешних мест, вы попали в самую точку. У моего отца было имение неподалёку отсюда – в двух верстах от села Троицкого. Так что места эти мне и вправду прекрасно знакомы.

И Зина собралась уже спросить: «Было имение? Выходит, он больше не здешний помещик?» Но тут в разговор снова вмешалась (старая графиня) Наталья Степановна.

– Очень жаль, что батюшка ваш так и не отыскался тогда, четырнадцать лет назад, – проговорила она, обращаясь к титулярному советнику, а потом перевела взгляд на Зину. – Представьте себе, у жениха нашей дорогой внучки тоже недавно пропал отец! А в дополнение к тому теперь ещё и бабушка её исчезла.

Зина ощутила, как щёки её заливает краска. Она едва не произнесла: «Ванечка мне не жених!» Но тут же ей пришло в голову, что спрашивать нужно о другом: откуда старая графиня вообще узнала об исчезновении Митрофана Кузьмича Алтынова, Ванечкиного отца? Однако ни того, ни другого дочка священника сказать не успела. Оглушительный шум, который обрушился вдруг на окна столовой, походил на гром аплодисментов, какими награждали после спектакля актёров губернского театра. В него Тихомировы выбирались примерно раз в год. Девушка ахнула и всем корпусом развернулась к окнам, за которыми оглушительно грянул ливень.

По оконным стёклам лились такие потоки дождя, словно кто-то, забравшись на крышу, плескал на них воду из кадки. Любаша со своим предсказанием явно не ошиблась. Лакей Фёдор моментально прошёлся вдоль всех четырёх окон столовой, распахивая форточки – и нимало не беспокоясь о том, что дождевая вода может попасть на подоконники. И снаружи четырьмя потоками хлынул прохладный, живительный, напоённый ароматами цветов и листвы вечерний воздух.

Все, кто был в столовой, как по команде задышали чаще – словно охлаждённого дождём воздуха могло на всех не хватить. А потом все разом как будто заторопились – без всяких церемоний начали выходить из-за стола. Первой поднялась Наталья Степановна – её тотчас подхватил под локоть подскочивший к ней лакей.

– Ну, друзья мои, – произнесла она своим звучным контральто, – мне завтра нужно поспеть к утренней службе в Свято-Троицкую церковь. А до села ещё ехать пять вёрст. Так что я отправляюсь спать. Да и вам советую последовать моему примеру.

И она в сопровождении Фёдора вышла из дверей столовой. Причём даже не спросила, не желает ли Зина составить ей завтра компанию, – за что девушка испытала прилив благодарности к старой графине. Меньше всего на свете дочке священника хотелось трястись вместе с ней в экипаже, добираясь в неведомое село Троицкое. Хотя впоследствии – когда было уже поздно – Зина неоднократно задавалась вопросом: а как повернулись бы все дальнейшие события, если бы тётушка господина Полугарского взяла её с собой?

Но тогда, дождливым вечером, она таким размышлениям не предавалась. После старой дамы встал со стула и Николай Павлович, примеру которого поспешили последовать и Зина, и господин Левшин – почти не притронувшийся к своему бланманже.

– Думаю, дорогая моя, – обратился к Зине хозяин дома, – вы с дороги сильно устали и тоже захотите лечь пораньше. – И он сделал жест, предлагая ей пройти к дверям.

Девушка второй раз просить себя не заставила. Но едва она вышла из столовой, как её догнал господин Левшин.

– Я ведь так и не переговорил с вами тогда, на станции, – быстро произнёс он, понизив голос. – А между тем долг велит мне…

Однако, что там ему велит долг – осталось неведомо. Николай Павлович, который, похоже, успел уже протрезветь, мгновенно оказался рядом и взял Зину под руку.

– Надеюсь, дорогая, вы позволите старику вас проводить! – И, не дожидаясь ответа своей приёмной внучки, он повёл её прочь от полицейского дознавателя – в самом деле проводил до самой двери выделенной ей гостевой комнаты.

4

Зина уснула сразу – едва только переоблачилась в ночную рубашку и скользнула под одеяло. Даже масляную лампу, оставленную на трюмо, не погасила. Возможно, сон моментально её сморил из-за дневной усталости. А быть может, помогло то обстоятельство, что Любаша загодя открыла форточки в Зининой комнате, обеспечив приток свежего ночного воздуха, колыхавшего лёгкие шторы.

И от полуночной ли прохлады, или просто вследствие дневных переживаний, но только Зине привиделся поразительный сон.