Ей снилась та самая комната, где она улеглась спать, – теперь сделавшаяся чёрно-белой, как на дагеротипе. Дождь по-прежнему шёл, однако его звук напоминал уже не гром оваций, а шарканье ног публики, покидающей зрительный зал. И лампа по-прежнему горела на трюмо. Её свет, отражаясь от зеркала, казался зыбким, словно водная гладь. Но и в этом свете Зина ясно увидела, что в гостевой спальне она больше не одна. За окнами пронзительно кричала какая-то ночная птица, а прямо перед стёклами, спиной к ним и лицом к лежавшей на кровати Зине, стоял мужчина. Невозможно было разобрать ни черт его лица, ни даже особенностей телосложения: весь его силуэт выглядел рыхлым, словно бы распадающимся на части.

– Кто вы? – спросила Зина – и поняла, что не слышит саму себя; то ли она говорила беззвучно, то ли слух ей отказал.

Однако незнакомец её вопрос явно услышал. В его затенённом лице как бы произошёл сдвиг, что-то водянисто хлюпнуло, и мужчина сказал:

– Моё имя для тебя не важно. Спроси о другом.

Девушка не была уверена, что в комнате взаправду послышался звук его голоса – что он не возник у неё в голове.

– Для чего вы пришли?

– Опять не то! – Незнакомец произнёс это с холодным раздражением.

Да и вся его фигура – непостоянная, как старческая память, – как будто начала источать холод. Причём холод не эфемерный, не умозрительного толка: Зина ощутила, как её кожа покрывается мурашками. И она, почти не думая, спросила первое, что пришло ей в голову:

– Где сейчас моя бабушка Варвара Михайловна? Она всё ещё в усадьбе?

Незнакомец сделал шаг вперёд, и Зина ощутила исходивший от него пронзительный запах – то ли болотной тины, то ли винной пробки.

– Она не здесь.

– Она отсюда ушла? Уехала?

– Нет. Она и в усадьбе, и не в усадьбе.

Незнакомец снова шагнул вперёд, и Зина содрогнулась: на его лицо упал свет масляной лампы. Сперва она решила: ночной гость наложил на половину лица какой-то нарочито устрашающий святочный грим. И только мгновением позже она осознала свою ошибку. Девушка закричала бы, но поняла, что никто, кроме жуткого незнакомца, услышать её не сможет.

– Моя бабушка умерла? – Она старалась не смотреть на мужчину – перевела взгляд на зеркало, в котором он не отражался.

– Нет. Но это случится, если ты не отыщешь её в три дня. И первый из них уже прошёл.

С этими словами он шагнул к стоявшей на трюмо лампе, всей своей клочковатой фигурой выражая печаль.

– Только не гасите свет! – воскликнула Зина – без голоса.

Да и в любом случае просьба её запоздала. Незнакомец уже приложил обе ладони к стеклу лампы – и наступила тьма. Не только в комнате, но и в Зининых снах: до самого утра ей не приснилось больше ничего.

5

Когда она пробудилась, то поначалу никак не могла понять, где находится. Её восприятие реальности как бы переломилось, и девушке пришлось сделать над собой усилие, чтобы перетечь мыслями через точку этого разлома. В окно падали косые лучи утреннего солнца, и, хотя часы на трюмо показывали только половину седьмого, от этих лучей комната явственно напитывалась жаром.

– Я в имении бабушки, – прошептала Зина, а потом резко села на кровати – вспомнила свой сон. – Которая и здесь, и не здесь…

Она поглядела на стоявшую рядом с часами лампу – та не горела, конечно же. Однако резервуар её оставался ещё наполовину заполнен маслом. А Зина точно знала, что сама она ночью лампу не гасила. Реши она это сделать, переставила бы её сперва с трюмо на прикроватную тумбочку – чтобы не идти к своей кровати в темноте.

– Да что же это было – ночью?

Никто, само собой, Зине не ответил. И она, спустив ноги с кровати, принялась одеваться. Ей даже в голову не пришло вызвать горничную, хоть в комнате для этого имелся звонок со шнурком. Любаша накануне уже успела распаковать её багаж – перевесила все вещи в гардероб. И Зина, чтобы хоть как-то себя взбодрить, выбрала своё любимое платье: шёлковое, розовое, с широким белым поясом. Она только успела этот пояс застегнуть, когда из парка, простиравшегося за окнами её комнаты, послышался недовольный мужской голос:

– Живее несите! Нам ещё на рассвете следовало приступить к делу!

Вне всяких сомнений, это произнёс титулярный советник Левшин. А когда Зина выглянула в окно, то увидела и его самого, и тех, к кому он обращался: двух рослых городовых. Они тащили, держа за противоположные концы, свернутую в рулон проволочную сетку: бредень.

Не размышляя, чтобы не дать себе времени передумать, Зина выскочила из комнаты, на ходу закалывая свои длинные чёрные волосы шпильками. А потом поспешила к лестнице, ведшей на первый этаж, – даже шляпку надеть позабыла.

Глава 5
Солнечный удар

20 августа (1 сентября) 1872 года. Воскресное утро

1

Иван Алтынов, девятнадцатилетний сын купца первой гильдии, не привык долго спать по утрам. С самого детства он поднимался каждый день ни свет ни заря, чтобы пойти к своим птицам – на голубятню: насыпать пернатым зерна, налить воды, поглядеть на птенцов. Но недавно голубятня его подверглась разорению, а из всех его птиц чудом сумел спастись один только белый турман по кличке Горыныч, Иванушкин любимец. Да и того пришлось пока отдать на передержку сынку алтыновского садовника, десятилетнему Парамоше, у которого имелась своя небольшая голубятня. Ну не мог Иван держать обожавшего небо турмана в клетке у себя в комнате – Горыныч просто зачах бы в подобном заточении. А о том, чтобы вернуться на опустошённую голубятню, восстановить её, купеческий сын пока даже думать не хотел.

Однако в то воскресное утро он, по укоренившейся привычке, проснулся рано – часы в его комнате показывали половину седьмого. Причём проснулся из-за того, что ему сделалось нестерпимо жарко.

В первый миг, не поняв истинной причины охватившего его жара, Иван Алтынов решил: виной всему – сон, что привиделся ему перед самым пробуждением и оттого великолепно запомнился. Иванушке приснилась Зина Тихомирова – но не такая, какой она была сейчас, а сделавшаяся старше на пару лет, как и он сам в этом сне. Стояло раннее летнее утро, и они шагали по лесу с корзинками в руках – явно собрались по грибы. Над землёй стелился туман, и шли они с Зиной по щиколотку в росе, так что очень быстро промочили ноги. «Давай присядем и разуемся», – предложил Иван. И они двинулись к широкому дубовому пню, с которого взлетела, едва не задев их крыльями, какая-то белая птица. Размером она была отнюдь не с голубя – скорее уж, с орла. Хотя белых орлов Иван видел прежде только на геральдических изображениях.

Они с Зиной поставили свои незаполненные кузовки рядом с пеньком, и тут же Иван уселся первым – вместо того чтобы предложить место девушке. Однако та ничуть не рассердилась и не расстроилась. Совсем наоборот. Без тени сомнений Зина присела к нему на колени – боком, как сидят в дамском седле. А потом подняла одну ногу, согнув её в колене, так, что стала видна обтянутая белым шёлковым чулком стройная голень, упёрлась в пень каблуком невысокого кожаного ботинка и принялась его расшнуровывать. При этом девушка чуть склонилась вперёд, и только тогда, при виде блестящих чёрных волос у неё на затылке, Иванушка понял: Зина не надела никакого головного убора.

Он вздрогнул, когда один её ботинок упал в траву. И ощутил, как по всему его телу будто пробежали гальванические искры. А девушка тем временем стала развязывать шнурки и на втором ботинке. Но, когда покончила с этим, не сбросила его совсем, как первый, – только выпростала из него пятку. И принялась раскачивать подъёмом ноги свой расшнурованный башмачок – вверх-вниз. Тогда как разутую ногу подтянула ещё выше – упёрлась её пальцами в Иванушкино колено. При этом девушка не поднимала лица: искоса глядела куда-то вбок – туда, где зеленели листья папоротника и вздымался округлой хвойной массой большой муравейник.

Иван ощутил, как его колену стало мокро и одновременно горячо: Зинин шёлковый чулок повлажнел от росы, однако стопа её оставалась при этом удивительно тёплой. Одной рукой Иванушка обхватил тонкую Зинину щиколотку, принялся поглаживать её. А другой рукой тронул подбородок девушки – надеясь, что она повернёт голову.

– Посмотри на меня! – попросил он.

Однако выяснить, исполнила она его просьбу или нет, Ивану оказалось не суждено. Жар у него в груди стал почти удушающим, он два раза с силой втянул в себя воздух, а на третьем вдохе глаза его непроизвольно открылись: он проснулся.

И уже через мгновение понял, в чём было дело. Поверх его одеяла возлежал, подобрав под себя лапы, Иванушкин кот, названный в честь знаменитого варяжского мореплавателя, – Эрик Рыжий. Котофей не спал и не мурлыкал, лишь сверлил хозяина взглядом своих жёлтых глазищ. И купеческому сыну показалось: вертикальные зрачки в них пульсируют, будто обозначая какой-то неведомый ритм. В этих зрачках Иван Алтынов увидел и своё собственное подрагивающее отражение: заспанное округлое лицо, взлохмаченные светлые волосы, распахнутые в удивлении глаза.

– Какой же сон ты мне испортил, Рыжий! – Иван в досаде взмахнул рукой, но кот не стал дожидаться, когда хозяин спихнёт его на пол: мягко спрыгнул сам.

Потянувшись возле Иванушкиной кровати, он оглянулся через плечо. И купеческому сыну померещилось в глазах Эрика какое-то двусмысленное и совсем не кошачье выражение. Рыжий словно бы хотел сообщить ему нечто важное – считая при этом, что хозяин его и без него должен был бы обо всём догадаться.

Впрочем, длилась эта игра в гляделки между человеком и котом не более десяти секунд. А потом Рыжий демонстративно отвернулся от хозяина, неспешно потрусил к подоконнику, одним махом запрыгнул на него и принялся смотреть сквозь стекло. И у купеческого сына возникло впечатление, что глядел котофей не на Губернскую улицу в городе Живогорске, где стоял двухэтажный краснокирпичный дом купцов-миллионщиков Алтыновых, а в какие-то дальние дали. И видел там нечто такое, о чём хозяин его пока что не ведал.

2

Когда Зина выбежала на крыльцо, то едва не врезалась в спину стоявшего там Николая Павловича. Тот застыл прямо за дверью, глядя вслед тем троим: полицейскому дознавателю и городовым с бреднем. Хорошо хоть, входная дверь господского дома открывалась внутрь – Зина не стукнула ею хозяина. Впрочем, когда он обернулся, девушке в первый момент показалось: господин Полугарский её не узнаёт. Ибо взгляд его выражал полное недоумение.

– Доброе утро! – переведя дыхание после бега, сказала Зина. – А вы разве не пойдёте с ними вместе? – Она кивком указала на уходящих.

Тут только муж её бабушки вроде как очнулся.

– Да, разумеется, дорогая моя! Давайте их догоним!

Он сошёл наконец-то с крыльца и подал руку Зине. Однако взгляд, которым он при этом по ней скользнул, казался даже не отрешённым, а прямо-таки нездешним. До этого момента девушка думала: Николай Павлович укажет ей, что нехорошо барышне выходить из дому с непокрытой головой и без перчаток. Но какое там! Он ничего и не заметил. И мало того: невзирая на сказанные им слова, отнюдь не поспешил догонять уходивших к пруду мужчин. Взяв Зину под руку, он приостановился возле одной из клумб и заговорил – неспешно, словно во время беседы за вечерним чаем:

– Представьте себе, эти господа, – он посмотрел вслед Андрею Ивановичу Левшину и его спутникам, – хотели начать своё исследование, не дожидаясь, пока Наталья Степановна уедет в храм Божий! Я еле-еле сумел убедить их повременить с этим. И к тому же они настаивали, чтобы я отрядил им в помощь лакея Фёдора! А ведь он всегда ездит кучером с тётушкой!

Зина от нетерпения уже едва не подпрыгивала на месте: видела, что спины троих мужчин вот-вот скроются за парковыми деревьями. Она и самой себе не сумела бы объяснить, почему ей так важно присутствовать при обследовании усадебного пруда. Но причина этого явно состояла не в любопытстве и даже не в страхе за судьбу бабушки Варвары Михайловны. Дочке священника нужно было увидеть там что-то. А что именно – она могла понять только тогда, когда увидела бы.

– Николай Павлович, но ведь сейчас-то Наталья Степановна уже уехала? – прервала она разглагольствования бабушкиного мужа. – Так давайте мы с вами поспешим на пруд!

Николай Павлович вздрогнул и для чего-то огляделся по сторонам, хотя никого, кроме них двоих, перед домом сейчас не было. Даже усадебная челядь, которой, по мнению Зины, следовало уже приступить к ежедневным хозяйственным хлопотам, никак себя не проявляла.