– Да, дорогая… – Николай Павлович сделал шажок, потом – ещё один, и Зина, которая уже оказалась впереди него, невольно потянула его за руку. – Нам и вправду следует поспешить… Вы уж простите старика: что-то я отвлёкся.

Улыбка его показалась Зине фальшивой, как деревянный гривенник. Но, пусть и шаркающей походкой, господин Полугарский всё-таки двинулся по парковой аллее в сторону пруда. И – поразительное дело: когда они в эту аллею вошли, Зина ощутила слабый аромат сосновой смолы и опавшей хвои, хотя росли здесь одни лишь столетние липы.

3

Усадебный пруд представлял собой почти идеально круглое водное пространство диаметром аршин в пятьдесят. Из него вытекал, весело журча, широкий ручей, и Зина подумала: именно на его бережку горничная Любаша видела бурмилу.

При взгляде на пруд дочка священника засомневалась: а хватит ли городовым длины бредня, чтобы протащить его через весь водоём? Но те оказались людьми опытными: не промахнулись с размерами. Когда Зина и Николай Павлович подходили к пруду, городовые уже полностью растянули бредень, держа его за два шеста-волокуши по краям. И теперь, сняв сапоги и подвернув до колен форменные штаны, брели по мелководью вдоль двух противоположных берегов пруда. Развёрнутую проволочную сетку они держали так, чтобы она изгибалась полукругом, собирая всё со дна.

Зине только раз в жизни доводилось видеть, как бреднем чистят пруд: в Живогорске, года три тому назад. Да и производилось это с совершенно иной, прозаической целью: избавить дно пруда от всяких посторонних предметов, туда попавших. Ничего более интересного, чем драный сапог и ведро с оторванной ручкой, из живогорского пруда извлекать не пришлось. А здесь было совершенно иное дело. И, когда они с Николаем Павловичем вышли на заросший травой берег, Зина принялась следить за происходящим с болезненным интересом.

Солнце припекало всё сильнее, и девушка всерьёз пожалела о забытой дома шляпке: даже сквозь кроны прибрежных деревьев жаркие лучи добирались до неё и будто прилипали к её чёрным волосам. Оглядевшись по сторонам, Зина увидела возле дальнего берега пруда бревенчатую купальню – ту, до которой её бабушка не добралась позавчера.

– Можно мне… – Зина повернулась к Николаю Павловичу, который выпустил её руку, но стоял на том самом месте, где они остановились, – ни шагу вперёд не сделал.

Девушка намеревалась спросить: «Можно мне укрыться от солнца в купальне?» Но фразу свою она не закончила. Во-первых, у бабушкиного мужа был такой несчастный и подавленный вид, что у Зины просто духу не хватило оставить его одного. А во‐вторых, она поняла, на кого Николай Павлович с потерянным видом глядит. Их появление возле пруда не осталось незамеченным, и теперь к ним шагал, бросив городовых без присмотра, Андрей Иванович Левшин.

4

Зине показалось, что титулярный советник страшно и непристойно гримасничает, идя к ним. И лишь полминуты спустя до неё дошло: это световые блики, пробивавшиеся сквозь ветви деревьев, создавали иллюзию беспрерывных преображений его лица. Но и тогда, когда Зина это уразумела, легче ей не стало. Она внезапно ощутила уже не смолистый аромат сосен – хоть и необъяснимый, но весьма приятный. Теперь ей померещился сильный запах свежей масляной краски. А ещё – и это уж точно не было плодом воображения – от подходившего к ним господина Левшина исходил тяжёлый дух гниющих водорослей и мокрой земли.

– Доброе утро, мадемуазель! – с поклоном произнёс Андрей Иванович, подходя. – Вижу, вы тоже спозаранку поспешили сюда.

На слове «поспешили» он сделал особенное ударение, пройдясь цепким взглядом и по непокрытой Зининой голове, и по её лишённым перчаток рукам. Уж он-то, бес, ничего не оставил без внимания!

– Впрочем, в этом месте всё следует делать с поспешностью, – продолжал между тем титулярный советник. – Говорят, здешний воздух таков, что предметы обихода вдвое быстрее приходят в негодность, чем везде. И строения тоже! Вы наверняка видели, в каком состоянии тут въездные башни? А они ведь даже не совсем в усадьбе.

Дочка священника не могла понять, шутит полицейский дознаватель или говорит всерьёз. И не успела ещё придумать, что ей ответить, когда со стороны пруда долетел возглас одного из городовых:

– Что-то зацепили, ваше благородие!

А его товарищ тут же его поддержал:

– Что-то крупное да тяжёлое!

Господин Левшин, не говоря более ни слова, бесцеремонно повернулся спиной к Зине и Николаю Павловичу, крикнул во всё горло: «Тяните!», а затем бегом устремился к городовым.

Зина повернулась к Николаю Павловичу, боясь, что тот окончательно потеряет присутствие духа. Но – странное дело: с господином Полугарским случилось нечто совершенно противоположное. Лицо его оживилось, он стоял, постукивая себя пальцами по губам и сосредоточив взгляд на двух городовых, которые с усилием вытягивали отяжелевший бредень.

– Не может быть… – шептал он едва слышно – явно не к Зине обращался. – Неужто это всё – не сказки?..

И тут до них донёсся ещё один возглас – потрясённый. Причём на сей раз издал его господин Левшин. В этом сомнений быть не могло.

5

Обгоняя друг друга, Зина и Николай Павлович почти бегом устремились туда, где возле бредня, облепленного ряской, истекало водой на берегу что-то тёмное, продолговатой формы, длиной аршина в два с половиной.

– Вам, барышня, лучше бы на это не глядеть! – попытался предостеречь девушку один из городовых, но та просто обошла его сбоку и шагнула к тому, что лежало на земле: к извлечённому из воды человеческому телу.

Господин Левшин склонился над ним, согнув спину и уперев руки в колени. Зине даже подумалось: а ну как его сейчас вырвет? Сама-то она на утопленников насмотрелась – когда их отпевал в церкви её папенька. И подобным зрелищем её было не напугать – так она думала. Конечно, если бы из пруда выловили тело её бабушки Варвары Михайловны, это могло бы Зину потрясти по-настоящему. Однако она поняла с первого взгляда: городовые подняли со дна пруда мужчину, а не женщину.

Впрочем, и господин Левшин явно не планировал расставаться со своим завтраком или тем паче падать в обморок. Поза его объяснялась другим – вблизи дочка протоиерея Тихомирова это сразу поняла. Вперив взгляд в утопленника, полицейский дознаватель рассматривал его напряжённо и с выражением величайшего недоверия на лице. Казалось, титулярный советник тоже вот-вот начнёт шептать, как давеча – Николай Павлович: «Не может быть!..»

И только тогда, когда Зина подошла к мертвецу вплотную, до неё дошли две вещи. Во-первых, никакой это был не утопленник. В том смысле, что с жизнью он расстался отнюдь не вследствие утопления. Вся правая половина его лица выглядела так, будто его шандарахнули по голове кувалдой. А во‐вторых, обезображенное это лицо девушка уже видела – не далее как минувшей ночью. Только одежду его она тогда не успела толком рассмотреть – слишком была потрясена тем, что услышала от ночного гостя. И теперь с отвращением отметила: его сюртук, брюки и рубашка превратились в подобие истрепавшихся обносков, какие и нищие на паперти постесняются надеть. Притом что лицо незнакомца – в той части, что не была изуродована, – имело такой вид, будто он скончался не далее, чем накануне. И в воде не находился вовсе.

Но более всего девушку поразило то, что она увидела на груди мертвеца – под его обратившейся в рубище сорочкой. Да, дочка священника знала, что мужчины иногда делают себе чернильные наколки. Однако рисунок на коже утопленника являлся простой татуировкой не в большей степени, чем, к примеру, Волга является просто широкой рекой. При виде этого рисунка у Зины внезапно закружилась голова, в точности как вчера – на станции. И девушка вновь пожалела, что пренебрегла маменькиным пузырьком с нюхательной солью.

С чернильного рисунка на Зину глядел – как будто прямо ей в глаза – востроносый мужик с длиннющими усами и бородой. Точнее, усы и бороду носила только одна его голова, поскольку у мужика их оказалось две. Нижняя, глядевшая на Зину с груди мертвеца, была хоть и жуткой, но всё-таки человечьей. А вот вторая голова, как бы нахлобученная поверх первой наподобие шапки, представляла собой морду гигантского медведя со стоявшими торчком округлыми ушами. Веки бурмилы были опущены – хоть этому следовало порадоваться! – зато зубы верхней челюсти впивались прямо в лоб человечьей голове. Казалось, что медведь откровенно зубоскалит – беззвучно хохочет, потешаясь над людьми, глядящими на него. И от удовольствия, какое ему приносит это зубоскальство, даже глаза зажмурил.

Тут-то девушка и поняла: свои силы она переоценила. У неё вдруг резко подогнулись колени, и, не окажись рядом Николая Павловича, за рукав которого она успела ухватиться, Зина наверняка упала бы. Но это оказалось ещё не самое худшее. Внезапно ей послышался голос, на сей раз принадлежавший отнюдь не её баушке.

Зине сперва померещилось: к ней обращается тот, двухголовый – с синей наколки. Но нет: эти шелестящие слова как будто произносил сам воздух вокруг неё: «Изжаритесь… Заживо… Все…» Девушка заозиралась по сторонам, пытаясь понять: слышал ли кто-то ещё эту дикую, несуразную угрозу? Но на лицах четырёх живых мужчин, что находились сейчас возле пруда, не отразилось даже намёка на испуг или удивление.

Впрочем, дочка священника не была уверена, что и сама слышала именно слова – что она не приняла за них шелест ветра в древесных кронах. Кто и кого пугал возможностью изжариться – оставалось под вопросом. А вот что солнце успело изрядно напечь Зине непокрытую голову – это не вызывало сомнений. И от жары чего только не могло ей почудиться!

А потом луч солнца, проскользнув сквозь ветви деревьев, коснулся татуированного мертвеца. И Зине померещилось: она всё-таки не устояла на ногах – упала. Поскольку окружающий пейзаж вдруг содрогнулся. Вода в пруду как бы подпрыгнула: совершенно без брызг – зеркальная водная гладь переместилась вверх-вниз, оставшись при этом абсолютно неподвижной. Схожее движение совершила и купальня на противоположном берегу, с той разницей, что свой отдельный прыжок совершило каждое составлявшее её бревно. А потом, повисев одно мгновение в неестественно знойном воздухе, все брёвна вернулись в прежнюю позицию. И деревья поблизости: ивы, липы, берёзы и ели, – хоть и не пытались прыгать, но как бы встали на цыпочки – потянулись вверх от собственных корней, – после чего уронили сами себя обратно. И словно бы испустили вздох, изнурённые проделанной работой.

Зина ахнула – и тут же поняла, что парковый ландшафт содрогнулся не только у неё одной перед глазами. Николай Павлович, за руку которого она всё ещё хваталась, другой рукой с усилием тёр лоб – будто пытался стряхнуть с него что-то. Двое городовых стояли, разинув рты и запрокинув головы так, что с них попадали форменные фуражки. Однако сильнее всего содрогание пейзажа явно повлияло на Андрея Ивановича Левшина.

Полицейский дознаватель, когда Зина перевела на него взгляд, уже не стоял, склонившись над утопленником. Он медленно, будто крадучись, шёл к ним с Николаем Павловичем. И в правой его руке поблёскивал никелированной сталью маленький пистолетик, дуло которого титулярный советник направлял точно в грудь господину Полугарскому.

Глава 6
Под стражей

20 августа (1 сентября) 1872 года.

Воскресное утро

1

Зина поняла, что ошиблась. Это не господин Левшин шёл крадучись – это воздух вокруг словно бы загустел. При полном безветрии он обратился в подобие болотной трясины или зыбучего песка, препятствуя скорым движениям. Девушка уразумела это, когда сама сделала шаг вперёд, становясь между полицейским дознавателем с пистолетом и своим приёмным дедом. Тот попытался удержать её, но Зина не поддалась – хотя и не была уверена, что её манёвр подействует.