В то лето, когда ей исполнилось семнадцать, они с Тоддом смирились с положением вещей: Тодд работал долгие часы – ранним утром – на местном поле для гольфа, а Эбигейл трудилась долгие часы вечером в качестве хостес в гостинице «Боксгроув Инн». Их отношения превратились в серию текстовых сообщений в редкие часы, когда они оба были свободны. А когда Эбигейл не подрабатывала в гостинице, она, как всегда, помогала в театре своих родителей. Тем летом Лоуренс и Амелия Баскин ставили пять спектаклей вместо обычных трех, включая новую версию «Смертельной ловушки» Айры Левина. Закари Мейсон приехал из Нью-Йорка – все актеры приехали из Нью-Йорка, – чтобы сыграть Клиффорда Андерсона. Несмотря на ее многочисленные увлечения звездами телевидения и киноактерами, Эбигейл не осознавала, насколько ее привлекает определенный типаж, пока не увидела Закари. Высокий, худой, с высокими скулами и взъерошенными волосами, он напомнил Эбигейл Алена Делона из фильма «На ярком солнце», на котором она тогда была просто помешана. Когда, готовя комнату для читки сценария, Эбигейл впервые увидела Закари, ее сердце затрепетало, как у героини слащавого дамского романа. Должно быть, это отразилось на ее лице, потому что он посмотрел на нее и рассмеялся, затем представился и помог ей подготовить комнату. Капелька внезапной влюбленности мгновенно испарилась, когда Эбигейл поняла, насколько он похож на всех других начинающих актеров, которые приезжали сюда на лето. На нем были узкие джинсы и шарф с кисточками, дважды обмотанный вокруг шеи, хотя на дворе был июль, и Эбигейл могла разглядеть татуировку на внутренней стороне его предплечья, которая выглядела (хоть она и не могла прочесть все слова) как какой-то шекспировский текст.

– А, ты их дочь, – сказал он.

– Они давно не воспринимают меня как дочь. Я их бесплатный стажер.

– Ты просто копия твоего отца. – Эбигейл услышала это впервые, так как большинство людей говорили ей, что она похожа на мать, – наверное, потому, что та, как и Эбигейл, была высокой и темноволосой. Но сама она считала, что похожа на отца. Тот же высокий лоб, тот же разрез глаз, такая же короткая верхняя губа.

– Это хорошо? – спросила Эбигейл.

– Напрашиваешься на настоящий комплимент?

– Конечно напрашиваюсь. А ты как думал?

В коридоре за стенами конференц-зала царила суета, кто-то бегал туда-сюда, слышались разговоры. Закари быстро наклонился к Эбигейл и сказал:

– Ты очень красивая, но тебе, похоже, всего шестнадцать, а мне двадцать два, так что я намерен остановиться на этом.

– Мне семнадцать, – сказала Эбигейл, когда зал начал заполняться.

«Смертельная ловушка» шла две недели, оказавшись одной из лучших постановок того лета. Эбигейл видела ее дважды и была рада, что Закари был не просто хорош, а почти великолепен. Тут сказалось и то, что в том же спектакле был занят и Мартин Пилкингем, звезда мыльных опер, который каждое лето играл в Боксгроуве как минимум одну роль. Закари и Мартин прекрасно сработались на сцене. Из города даже приехали репортеры, чтобы написать на спектакль рецензию. Ее заголовок гласил: «Постановка в Беркшире стоит поездки туда».

Где-то в середине сезона Эбигейл сидела на крыльце в кресле-качелях, перечитывая «Красного дракона», когда по тротуару прошествовал Закари. Проверив свой телефон – оказалось, что уже позже, чем она думала, – Эбигейл окликнула его. Он с явным удивлением обернулся. «По крайней мере, он не шел целенаправленно мимо моего дома в надежде увидеть меня», – подумала она, спускаясь по ступенькам крыльца. Хотя почему это так важно, она не знала. Тем вечером они прошли вместе не менее двух миль. Становилось прохладно; Закари рассказывал ей обо всех ролях, которые он почти получил во всяких телешоу и в рекламе. Когда он проводил ее до дома, Эбигейл бросилась к нему в объятия и поцеловала. Он ответил на поцелуй, и его руки почти полностью подняли ее над землей.

– Не знаю, – сказал он хриплым голосом.

– А я знаю, – сказала Эбигейл и почти побежала к входной двери, чтобы лишить его шанса придумать какую-нибудь отмазку.

Вечеринка по случаю завершения сезона, как и все вечеринки по случаю завершения сезона в Боксгроуве, проходила в подвальном помещении «Боксгроув Инн». Эбигейл пришла туда пораньше, чтобы помочь Мари, барменше, расставить тарелки с закусками, а Мари в свою очередь налила Эбигейл что-то похожее на спрайт, но с водкой. Накануне вечером, после предпоследнего спектакля, Закари и Эбигейл снова уединились в его гримерке. В какой-то момент Эбигейл подумала, что они собираются заняться сексом, и затронула тему презервативов.

– Ты хочешь сделать это прямо здесь, прямо сейчас, в моей гримерке? – спросил Закари. Он уже знал, что Эбигейл девственница, потому что они обсуждали это.

– Мне все равно, где мы это сделаем; я просто хочу, чтобы это было с тобой, – сказала Эбигейл.

– Давай поговорим об этом еще немного, хорошо? – сказал Закари. – Ты на сто процентов уверена? Я через три дня возвращаюсь в Нью-Йорк, и мы с тобой…

– Тебе нужно письменное согласие? – спросила Эбигейл и рассмеялась. Сексуальные домогательства были во всех новостях, и она ценила желание Закари убедиться в ее согласии. Но при этом была готова.

– Я обдумываю это, – сказал он, но тоже рассмеялся.

После вечеринки по случаю окончания сезона Эбигейл планировала пойти домой с родителями, а затем вернуться, чтобы встретиться с Закари в его комнате в гостинице, однако ее родители вместе ушли с вечеринки раньше времени.

– Честно говоря, я устала, Эбигейл, – сказала ее мать. – Но ты оставайся. Ты молодая.

Эбигейл не хотела слишком близко подходить к родителям, чтобы те не почувствовали запах водки в ее дыхании, и лишь помахала им на прощание, когда они поднялись по лестнице на улицу. После этого она вернулась в кабинку, где Мартин Пилкингем развлекал гостей и хлестал скотч. Она знала его всю свою жизнь и воспринимала как родного дядю, даже больше, чем ее настоящих дядей.

Ближе к закрытию, когда бар почти опустел, Закари, держа в руке пинту «Гиннесса», потянул Эбигейл в темный угол паба. Он коснулся ее лица, и она почувствовала в его дыхании запах алкоголя.

– Это кажется неправильным, но при этом таким правильным, – произнес он.

Именно его ладонь на ее лице, а не сами слова, стала причиной того, что эта фраза прозвучала так, как будто он выучил наизусть сценарий, из-за чего Эбигейл почувствовала слабость в коленях. Закари взял ее за руку, и они прошли по извилистым коридорам гостиницы в его комнату.

Она больше никогда не видела Закари, если не считать эпизода в сериале «Закон и порядок: Специальный корпус» и отвратительного инди-фильма ужасов под названием «Призраки». На следующий день после вечеринки по случаю окончания сезона Эбигейл пошла на пробежку со своей подругой Зои и рассказала ей обо всем. Но на самом деле она хотела рассказать это Тодду. В конце концов, он был ее другом, и ей казалось неправильным, что она не может поделиться с ним этим знаменательным событием.

Эбигейл договорилась с Тоддом встретиться на следующий день за обедом, после его смены на поле для гольфа, и рассталась с ним, сказав, что, по ее мнению, в последний год обучения в старшей школе им лучше быть каждому самому по себе. Он как будто испытал облегчение.

Глава 3

– Уменя было четверо мужчин, – сказала Эбигейл бородатому парню, чьего имени она все еще не знала. – Не так уж много, я знаю. Примерно среднее количество, наверное.

Он натягивал свитер-кардиган, и Эбигейл пожалела, что у нее нет чего-то теплого, чтобы самой накинуть на плечи. В костре все еще тлели угли, но жар, который он излучал, давно остыл. Тем не менее ночь была слишком идеальной, чтобы думать о том, чтобы пойти внутрь. Небо было в россыпи звезд, а воздух напоен ароматом лаванды, росшей по краю патио.

– Я всегда слышал, – сказал он, – что, когда мужчина говорит вам, сколько у него было женщин, нужно уменьшить это число вдвое, а когда женщина говорит, со сколькими мужчинами она спала, то это число нужно удвоить.

– То есть ты думаешь, что у меня было восемь мужчин?

– Нет, я так не думаю. Я думаю, ты говоришь правду.

– Вообще-то да. Мне нечего терять. Я больше никогда тебя не увижу.

– Да, скорее всего. Это немного грустно.

Эбигейл подвинулась вперед в своем кресле, чтобы быть ближе к умирающему костру.

– Ты замерзла? – спросил он.

– Немного. Но не настолько, чтобы пойти внутрь.

– Хочешь мой свитер?

– Да, если ты серьезно, – неожиданно для себя ответила Эбигейл.

Не успела она договорить, как он снял свитер и протянул его ей. Она заметила, какой он худой и мускулистый под узкой фланелевой рубашкой. Она просунула руки в свитер, еще хранивший тепло его тела. Одно из тлеющих поленьев в костре громко треснуло. В джинсах снова зажужжал телефон. Пришло сообщение от Кайры:

Ты в порядке?

Эбигейл быстро напечатала ответ:

Все отлично. Собираюсь ложиться спать. Увидимся на завтраке?

Прямо на винограднике стоял отель, двенадцать номеров, и именно там остановились участницы девичника Эбигейл. У нее был свой номер люкс; Кайра делила номер с Рейчел, а Зои – со своей сестрой Пэм, которая приехала из Сиэтла.

– Итак, почему ты здесь? – спросила Эбигейл, мгновенно поняв, что уже задавала ему этот вопрос, а может, даже дважды. Провела языком по зубам – самый лучший способ узнать, насколько она пьяна.

– Я здесь на «все еще холостяцкой» вечеринке моего друга Рона, – сказал он, изобразив пальцами кавычки. – Его помолвка только что распалась, и я здесь, чтобы отпраздновать с ним это событие. Он отключился около пяти часов назад.

– Верно. Ты мне это говорил. А ты из Сан-Франциско, и ты актер. Видишь, я все помню.

– Я актер-любитель, в общественном театре, но на самом деле я плотник. Этим я зарабатываю на жизнь.

– Мебельное производство, – пафосно произнесла Эбигейл.

– Верно, – подтвердил он.

– Держись за эту работу, – сказала Эбигейл. – У театра нет будущего. – Чуть не ляпнула, что у театра нет мебели. Она действительно была пьяна.

– Почему ты так говоришь?

– Мои родители двадцать лет владели провинциальным театром, и это почти разорило их. Точнее, разорило, я имею в виду… финансово, конечно, и эмоционально. Они обанкротились два года назад, и теперь им до конца жизни сидеть в долгах. Мой отец работает в кинотеатре AMC, и хотя они всё еще живут вместе, оба говорят мне, что разводятся.

– Сочувствую.

– Поживем – увидим, – сказала Эбигейл, понимая, что ее слова звучат легкомысленно, хотя в душе ей было не до шуток. Недавно она навестила родителей, и, похоже, они жили раздельно: отец съехал, а мать направила всю свою энергию на то, чтобы на пару со своей лучшей подругой Патришей открыть художественную галерею.

– Но двадцать лет – это не пустяк. Управлять бизнесом или быть в браке. Они занимались тем, что любили, – или тем, что, как мне кажется, они любили, – и создавали искусство. Это не всегда… про успех или деньги.

– Нет, для них это никогда не было ради денег, но потом все стало только ради денег – лишь потому, что у них их не было. И, наверное, я просто становлюсь циничной, но я думаю обо всех тех пьесах, которые они ставили каждое лето, и теперь их просто нет, лишь несколько фотографий и, возможно, несколько смутных воспоминаний… Все их труды были впустую. Мне грустно.

– Так чем занимаешься ты?

– Я в издательском бизнесе. Еще одна умирающая отрасль.

– А я и не знал.

– Я работаю в независимом издательстве, которое в основном издает поэзию, так что в моем случае она определенно умирает.

– Вероятно, – сказал он и добавил: – Ты поклонница поэзии?

Эбигейл рассмеялась – вероятно, из-за конструкции этой фразы, как будто у поэзии есть поклонники, словно у спортивных команд или телесериалов.

– Я читаю поэзию, – сказала она. – Если твой вопрос об этом. И не только по работе.

– Что ты читаешь?

«Кого ты читаешь», – мысленно поправила она, а вслух ответила:

– В последнее время я увлекаюсь Дженни Чжан. Но мой любимый поэт – Эдгар Аллан По.

Мужчина посмотрел вверх, словно пытаясь что-то вспомнить, а затем произнес:

– «И всегда луч луны преподносит мне сны о пленительной Аннабель Ли…»^[1]

Эбигейл рассмеялась.

– Ты смотри какой – цитируешь поэзию при свете костра… – Она умолчала, что он слегка переврал цитату.

– Мне повезло. Это одно из немногих стихотворений, которые я знаю.

– Уж поверь мне: в наши дни нужно цепляться за любую возможность процитировать стихотворение. Это умирающее искусство.

– И это говорит человек, работающий в поэтическом издательстве…

– Я держусь из последних сил. На самом деле это хорошая работа.

Мужчина улыбнулся или, скорее, ухмыльнулся. Он действительно был красив, несмотря на браслет в стиле нью-эйдж и отбеленные зубы.

– Когда я спросил тебя, чем ты зарабатываешь на жизнь, я подумал, ты скажешь, что управляешь хедж-фондом или типа того – ну, из-за того, как ты рассказывала о родителях…