– И мне ты рад тоже из-за одиночества. Проплыви я мимо – ты бы нагнал, окликнул, навязал бы свою компанию.

– Кто ты такой, Оди? Я уже начинаю ненавидеть тебя…

– Я? Хм… я тот, кто знает тебя, Мумнба. Хочешь, я расскажу тебе кое-что еще?

– Нет… – медленно привстав, Рыбак покачал головой. – Не хочу больше слушать. Каждое твое слово – как удар ножом. Я хочу теперь подумать о многом. Потом я буду спать. Долго. А потом опять буду думать… Я… я благодарен тебе, чужак.

– О… когда меня вдруг опять называют чужаком, то это сигнал к тому, что меня вот-вот пошлют нахер…

– Уходи, – попросил Рыбак. – Пожалуйста.

– Ладно, – кивнул я. – Но только если отдашь раба, подаришь запас копченой рыбы, расскажешь, как быстрее добраться до Церры, где там лучше всего остановиться, а еще мне нужны деньги и пара бутылок этого самогона…. Что скажешь, Мумнба? Разве это не щедрое предложение с моей стороны?

Несколько раз мигнув, Рыбак задумчиво уставился на меня, перебирая в пальцах рукоять навахи. Столь же молча сверху на нас таращился эсклаво Имбо Сесил, держащий бутылку за горлышко так, как ее держат перед тем, как швырнуть в чью-нибудь голову. И мне даже было интересно – а в чью именно голову он хочет метнуть бутылку?..

Глава вторая

Налегающий на шест Сесил первые десять километров помалкивал, лишь изредка жадно поглядывая на лежащий у моих ног сверток с рыбой и самогоном, подаренный Рыбаком Мумнбой. Щедрый и таящий на всех застарелую обиду старик, ненавидящий одиночество, но купающийся в нем уже долгие годы, попутно готовясь защищать родину от враждебных посягательств. Чем не сурвер?

Когда мы миновали вообще необжитые территории, служащие охотничьими зонами, что было видно по ловушкам для птиц и рыболовным сетям в протоках между зданиями, Сесил заработал шестом активней, засверкал улыбочкой, у него опять масляно заблестели глаза, а сам он, отмывшийся от дерьма и грязи в соленой океанской воде и натянувший старые рваные шорты, выпрямился и даже обрел некую горделивую осанку.

– Я ведь особых кровей! – так он, как ему показалось, внезапно и резко начал беседу, одновременно повернувшись ко мне и улыбаясь, опять же, как ему самому казалось, с некоей весомой значимостью.

Я задумчиво молчал, полулежа на корме глубоко ушедшего в воду плота и крутя в пальцах случайно замеченный среди камней сувенир. Я выдернул его из грязи, отмыл в воде, рассмотрел хорошенько, и в голову со вспышкой вернулось еще несколько кусочков воспоминаний. Сама найденная мной безделушка раздавалась бесплатно и по законам тех лихорадочных агонизирующих лет была создана по всем правилам «полезной рекламы» – любая другая материальная в средние времена Эпохи Заката была запрещена на законодательном уровне по всему умирающему цивилизованному миру.

– В жизни не все пошло так, как хотелось, амиго, – Сесил продолжал смотреть на меня со становящейся все отчетливее видимой горделивостью. – Но без дела я не сидел! О нет! Я за многое брался! Принимал на себя! Брал поручения весомых людей! Да, мало что у меня получилось… Но я старался! Так уж вышло…

Я поморщился, не пытаясь скрыть брезгливость. Очередной дерьмоед, проповедующий столь удобную ему систему вербальной самозащиты, могущей влегкую оправдать любую неудачу, любой провал. Очередной способ прикрыть свою некомпетентность.

– Но в чем-то я получше других! – Сесил все еще бубнил, сам не замечая, как начинает говорить все громче и как у него сходятся на спине лопатки, возвращая ему полузабытую за время рабства идеальную осанку. – А моя семья – одна из старейших! Боковая ветвь, но мы все же родичи тем, кто правит! Да, да, амиго! Так и есть! Я и за тебя могу замолвить пару словечек там, в Церре! Я всегда умел разговаривать с людьми! Словечко тут, кивок там, встреча за стаканчиком с нужным человечком здесь… да, порой я перегибал со стаканчиками, но я всегда старался, как лучше! Я старался! Понимаешь, амиго?

– Не понимаю, – усмехнулся я и, подбросив на ладони древний пластиковый сувенир, лениво поинтересовался: – Знаешь скольких таких, как ты, я убил?

– А? Таких, как я, сеньор? Не понимаю…

Шест в его руках дрогнул, он инстинктивно сместил ладони чуть ниже, перехватывая ближе к центру, чтобы в случае чего суметь быстро выдернуть его из воды и без замаха ударить меня, снося с плотика. И снова ему показалось, что он это проделал незаметно и искусно. И даже не уловил, как куда-то пропала его горделивая поза, как он снова согнулся дугой, съежился испугано.

– Не понимаешь, – повторил я. – Уверен, что не понимаешь, эсклаво?

– Я больше не раб, сеньор, – напомнил он и с силой налег на шест, проталкивая нас через узкий проход между двумя накренившимися и столкнувшимися верхними этажами зданиями, теперь уже навечно стянутыми удавками лиан. – Я получил свободу!

– Ты больше не раб, – кивнул я. – Да, Сесил. Ты снова свободный кусок дерьма, готовящийся вернуться к главному занятию своей жизни – пачкать и портить все, к чему прикоснешься, не забывая регулярно приговаривать свою сучью мантру при каждом очередном провале порученного дела: «но я старался, так уж вышло». Да, Сесил?

– Я… Послушай, сеньор Оди, ты ведь меня не знаешь…

– На заре молодой, а ныне похороненной и пытающейся возродиться из наслоений дерьма цивилизации каждый гоблин хорошо знал: если он возьмется за дело – за любое, сука, дело! – то он обязан либо выполнить его, либо сдохнуть! Просрешь дело, на которое сам и вызвался, – и вождь без раздумий перережет тебе глотку, а тело бросит в пыли между шатрами. Чтобы другие видели, как ты корчишься на земле, как хрипишь и плюешься кровью, как твои выпученные глаза медленно угасают… И чтобы никому и в голову, сука, не пришло в следующий раз браться за дело, если не уверен, что сумеешь его завершить. И чтобы никому в голову и прийти не могло, что самые поганые в этом мире словечки «Я пытался!» имеют какую-то волшебную силу и могут защитить от лезвия ножа… Нет, сука! Не могут! Но так было раньше… а сейчас дерьмоеды вроде тебя, не хотящие напрягаться по-настоящему, не хотящие прикладывать все силы без остатка, не хотящие бежать за подраненным оленем так далеко и долго, чтобы в конце выплюнуть окровавленные легкие на песок, но оленя догнать, убить, а затем сдохнуть на нем же, зная, что племя теперь не умрет с голоду… сейчас дерьмоеды вроде тебя процветают. Снова. Снова, с-сука… и снова это меня бесит. Я никогда не понимал и не понимаю, почему таких, как ты, просравших все подаренные им шансы, наплевавших на все обязательства… я не понимал и не понимаю, почему таких, как вы, оставляют в живых.

Сесил испугался. Вот теперь он испугался по-настоящему. Шест в его руках подрагивал, плечи мелко дрожали, но мы продолжали плыть между полуразрушенными зданиями, и плот шел в два раза быстрее, чем прежде. Сесил мечтал добраться до цивилизации… мечтал добраться до свидетелей… Почему? Потому что он наконец-то ощутил исходящую от меня угрозу. Но при этом он все еще не понимал причину моей злости. И сейчас он сделает очередную попытку оправдаться…

– Каждый может ошибиться! – он даже улыбнулся, нервно расчесывая покрытое красными струпьями бедро. – Каждый заслуживает второго шанса, сеньор Оди!

– Не всегда, – ответил я, продолжая крутить в пальцах сувенир. – И это тоже ложь, выдуманная для оправдания ленивых и трусливых ублюдков. Не всегда надо давать второй шанс, Сесил! Если тебе доверили пристрелить предателя племени, а ты дрогнул и отпустил врага, который уже завтра вернулся с подкреплением и вырезал половину племени – ты заслуживаешь второй шанс?

– Но… это уже совсем другое!

– Ну да, – с кривой усмешкой кивнул я. – Это уже совсем другое, да?

– Совсем другое! Мне такого не поручали, сеньор! Мерде! Я бы не дрогнул! У меня как-то была хорошая наваха, и я бы без раздумий вонзил ее в сердце предателю! Я бы не дрогнул! Тут ты неправ, сеньор Оди!

– Вот тебе другой пример, – кивнул я. – Представь, что ты раб, прикованный ко лбу каменной гимнастки, а твоего хозяина нет дома. Представь, что хозяин сказал тебе четко и ясно: вот веревка активации ловушки, дернешь ее, когда любой, я повторяю, когда любой чужак вздумает вплыть в здание. И дернуть веревку ты должен в нужный момент – чтобы упавшая сверху глыба раздавила к херам чужака. И у тебя есть только одна попытка. И вот ты дергаешь гребаную веревку, камень падает, но ты дернул слишком рано, и ловушка сработала впустую. Чужак выжил. И теперь ты плывешь с этим самым чужаком на его плоту где-то в руинах и рассуждаешь о том, что каждый заслуживает второй шанс… или третий… или четвертый, а там можно дать и пятый шанс в очередной раз обосравшемуся упырку… верно?

– Дерни я вовремя – и ты бы умер, сеньор, – напомнил Сесил.

– Нет, – возразил я. – Плот мой ты, быть может, и расхерачил бы. А вот я сам выжил бы и отстрелил тебе яйца.

– Вот видишь, сеньор Оди! Вот видишь! Значит – я не облажался!

– Но шанс меня убить у тебя все же был, – заметил я. – Крохотный, но был. И прихлопни ты меня, выполни порученное тебе дело – заслужил бы чуток уважения старого Рыбака Мумнбы, а он ведь гоблин с непростым прошлым. Мог бы замолвить за тебя пару словечек… Но ты облажался, Сесил. Снова облажался. Опять. Провалил порученное тебе дело.

– Но ведь все сложилось к лучшему, сеньор!

– Но тебе было поручено не о будущем рассуждать. Тебе было сказано вовремя дернуть сраную веревку. А ты поторопился…

– Но я старался!

– Ни хера ты не старался, – буркнул я. – Раз я жив – значит, ты не старался. А раз ты здесь – на плоту со мной – значит, ты просрал еще одну вакансию. В буквальном смысле.

– Не понимаю…

– Убей ты меня, докажи свою полезность – и старый Мумнба, быть может, оставил бы тебя при себе. Сытное спокойное будущее. Редкие вылазки в город и вечера в кантине…

– Всю жизнь ловить рыбу на окраине и спать на вонючей подстилке? – рожу Сесила перекосило так сильно, что даже плот чуток курс изменил. – Не для это этого меня мама рожала!

– Да уж, – согласился я. – Не для этого. Рыбаком не каждый может стать. А вот лить понос в воду – каждый сможет. Тут ты и пригодился, да?

– Я еще поднимусь, сеньор! И поднимусь скоро! – он опять выпрямился, заулыбался, с силой заработал шестом, заставляя плот с плеском идти по ковру из красных водорослей. – Уже сегодня я начну! Верну все потерянное! И уже знаю, с чего начну!

– И я знаю, – хмыкнул я.

– Знаешь?

– Конечно, знаю. Ты предсказуемый, Сесил. И не умеешь сдерживать эмоции. То, как ты внимательно слушал наш с Рыбаком разговор, чавкая там, наверху, то, как ты сейчас поглядываешь на меня, когда думаешь, что я не замечаю… ты ведь уже решил меня сдать кому-то из своих весомых знакомых там, в городе. Ты уже понял, что чужак я явно непростой, говорю странные вещи, прибыл неизвестно откуда и везу на своем плоту неизвестно что. Ты уже представил себе, как вприпрыжку добегаешь до важного знакомого и ему, только ему и только в мохнатое ухо шепчешь важную инфу о подозрительном чужаке и его подозрительных разговорах с вроде бы исчезнувшем наконец с радаров старым телохранителем. Ты обязательно расскажешь, с радостными всхлипываниями и ухмылками, про то, что у старого Рыбака, оказывается, есть целый арсенал и подготовленные огневые точки там, на окраине, что у него где-то большая богатая кладовка и наверняка там найдется тяжелый мешок звонких песо. Так, может, старому Рыбаку пора поделиться? Ты уже представил, как тебя за это хвалят, дают приличную одежу, отсыпают сколько-то монет, и ты снова во весь опор несешься… нет, не к просранной тобой семье, чтобы поделиться с ними деньгами, а в ближайшую кантину, где тут же закажешь самую дорогую жратву с бухлом и начнешь всем вещать, что Сесил наконец-то вернулся, уже пригодился и вот-вот начнет подниматься все выше и выше…

– Я… – побелевший Сесил попытался выдавить из горла что-то еще, но не сумел и замер на носу плота неподвижным изваянием.