Евгений Сухов: Возвращение Явленной

Часть 1
Подлинный образ

Глава 1
1918 год. Август
Первым будет расстрелян комиссар

С утра зарядил слепой дождь, – поливал невесть как и без разбору. Сначала он пролился на Ховрино^[1], а затем широкой волной двинулся далее, к центру Москвы. Не добравшись самую малость до окраин, неожиданно отступил в Сокольники^[2], где бедокурил без малого часа три. В какой-то момент показалось, что дождик иссяк, уж слишком он напоминал немощного девяностолетнего старца: то прекратится на короткое время, как будто бы задремлет, а потом, проснувшись, начинает сызнова. Тучевые облака, покружив по окрестности, переместились к южным окраинам столицы и принялись поливать Сабурово^[3], Нагатино^[4], Бирюлево^[5], а потом добрались-таки до центра столицы и обихаживали ее мостовые до самых сумерек.

Из автомобиля «Mercedes 28/95 PS»^[6], подъехавшего к Троицким воротам, широко распахнув дверцу, вышел нарком по военным делам Лев Троцкий^[7]. Перешагнув небольшую лужицу, по которой мелко частил дождь, он прошел в Кремль мимо браво вытянувшихся часовых. Повернув направо, зашагал вдоль кремлевской стены по Дворцовой улице в направлении Кавалерского корпуса, где после переезда в Москву разместился вместе с Ульяновым-Лениным^[8].

Поднявшись по широкой мраморной лестнице на третий этаж, Лев Давидович распахнул дверь и едва не столкнулся с Марией Ульяновой^[9], занимавшей в квартире Ильича небольшую комнату.

– Мария, не подскажете, где сейчас Владимир Ильич?

– Он в своем кабинете, Лев Давидович, ждет вас.

Поблагодарив, Лев Троцкий уверенной поступью направился по ковровой длинной дорожке: миновал гостиную, библиотеки, зал заседания и вышел к кабинету вождя. Деликатно постучавшись, распахнул дверь.

В кабинете Владимира Ленина царила скромная и деловая обстановка: на противоположной стороне от двери возвышался громоздкий застекленный шкаф, заполненный книгами. У самого окна на зеленой табуретке стоял такого же цвета деревянный горшок, из которого тянула к потолку длинные веерообразные ветки пальма.

В кабинете с паркетным полом стояли два стола: небольшой, с плетеным стулом перед ним, за ним любил работать Ильич (на нем стояла настольная лампа с зеленым абажуром, черный телефонный аппарат по левую руку и две чернильницы – по правую); к нему был придвинут стол побольше и повыше, покрытый кумачовой скатертью, по обе стороны от него располагались удобные массивные кресла, обтянутые темно-коричневой кожей.

Владимир Ильич стоял у деревянной этажерки рядом с окном и, раскрыв на ней толстую тетрадь, что-то быстро писал. Увидев вошедшего Троцкого, энергично заговорил:

Проходите, Лев Давидович, как у нас обстановка на фронтах? Есть какие-то новости?

– Владимир Ильич, дела на фронтах оставляют желать лучшего. Немцы стоят по линии Псков – Нарва. Но особенно тяжелое положение на востоке. Продолжает бунтовать чехословацкий корпус, собранный из бывших австро-венгерских военнопленных. Их части разбросаны вдоль сибирской железнодорожной магистрали и активно противодействуют на местах органам власти. А если быть откровенным, то чинят самый настоящий произвол! Грабят, расстреливают, терроризируют население. Неповиновение, начавшееся на востоке, сейчас медленно продвигается на запад. Чешским корпусам удалось захватить Омск, Новониколаевск, Петропавловск и Томск, где они установили свою власть. Подняли восстание в Иркутске и в Барнауле. С юга активно напирает Деникин. Если его армия соединится с полками белочехов^[10], то нашей республике будет грозить смертельная опасность.

– Что вы можете сказать про нашу Рабоче-крестьянскую армию? – живо поинтересовался Ленин. – Насколько хорошо она организована?

– Не хотелось бы вас разочаровывать, но армии как таковой не существует. Всюду разброд и шатание, – в голосе Льва Троцкого звучали металлические нотки. – Прежняя армия прекратила свое существование еще в первой половине этого года, а новая еще даже не создана. На мой взгляд, мы совершили большую ошибку, формируя Рабоче-крестьянскую^[11] армию на принципах всеобщего равенства с выборностью командиров, отказавшись при этом от мобилизации. Наша армия продолжает оставаться малочисленной, в нее никто не желает идти. Вспомните, как мы в апреле набирали бойцов по принципу добровольности… В армию тогда записались всего двенадцать тысяч человек – в основном безработные, позарившиеся на обязательный паек. Им и воевать-то особо не хотелось.

– Что вы предлагаете? – Владимир Ильич отложил ручку в сторону.

– Следует ввести в армии строжайшую дисциплину и привлечь на службу грамотных царских офицеров – от поручиков до генералов. В Красной армии есть, конечно, самородки, которые умеют командовать и вести за собой людей, но их немного, и с ними в гражданской войне не победить.

– А вы не подумали о том, что командиры из бывших царских офицеров могут принять сторону классового врага? – возразил Ленин.

– Я много думал об этом… Следует ввести институт комиссаров. Если военспец сомневается в своих действиях, то он должен быть отстранен, а если симпатизирует нашим врагам, то немедленно расстрелян!

– Вот что, Лев Давидович, сейчас белые подходят к Симбирску^[12], существует серьезная угроза потерять город. А нам бы этого очень не хотелось… Поезжайте немедленно на фронт и наведите там должный порядок! Надо заставить солдат сражаться во что бы то ни стало! Партия дает вам самые широкие полномочия. На Казанском вокзале сейчас без дела простаивает бывший поезд царя. Можете им распоряжаться по своему усмотрению. Он вам будет нужнее, чем кому-либо. И жду от вас результатов в самое короткое время!

Симбирск отстоять не удалось, он пал 7 августа 1918 года, а уже на следующий день нарком Лев Троцкий с командой из двухсот пятидесяти человек выехал на Восточный фронт, ситуация на котором усугублялась с каждым часом.

Бывший царский поезд по приказу военного министра был оснащен радиостанций, типографией, телеграфом, при нем имелся самолет и гараж, рассчитанный на несколько автомобилей, а также синематограф со съемочной группой и настоящая баня.

Уже в пути Льву Давидовичу сообщили, что под натиском белочехов и соединений подполковника Владимира Каппеля^[13] формирования Рабоче-крестьянской Красной армии были вынуждены оставить Казань. После кратковременной остановки личный бронированный железнодорожный состав народного комиссара военно-морских дел РСФСР Льва Троцкого направился в Свияжск, где расположился штаб Восточного фронта.

Именно там решалась судьба революции.

Среднее Поволжье находилось под контролем Комуча^[14] и белочехов. Главной задачей Красной армии было не потерять стратегический мост через Волгу близ Свияжска. К нему были стянуты боевые части красных, а также суда Волжской флотилии. Сюда же, на станцию Нижние Вязовые 10 августа прибыл бронепоезд наркома Льва Троцкого, на закопченой броне которого белой краской было написано: «Клином красных бей белых!»

В окружении охраны из сорока человек, одетых так же, как и он сам, в красные кожаные бушлаты, буденовки и сапоги, они выглядели настоящими «демонами революции», не ведающими ни страха, ни жалости к кому-либо.

Сразу после прибытия Троцкого в Свияжск к нему на доклад явился комендант бронепоезда Алексей Попов. Вытянувшись в струнку перед наркомом, он четко и строго по уставу доложил о своем выходе из Казани. Этот офицер с безукоризненной выправкой, имевший за плечами серьезную армейскую школу, смотрелся полным контрастом развалу и деморализации, царившим в армии.

Последние две ночи нарком не сомкнул глаз. До места назначения добирались с боями: бронепоезд многократно подвергался авиационным налетам и артиллерийским обстрелам со стороны белых, и его экипаж порой был вынужден принимать участие в боевых действиях и отбивать пулеметные атаки. А еще Троцкому пришлось лично сочинять агитационные листовки, которые тут же печатались в типографии поезда. Ему смертельно хотелось спать, но никто из его окружения ни на секунду не должен был усомниться в его слабости. Каждый из них должен видеть, что нарком создан из металла и кожи, замешанной на доброй порции пороха.

Троцкий посмотрел на большой сруб, возвышавшийся на пригорке, с широкими окнами, украшенными резными синими наличниками; затем перевел взгляд на крутой склон, поросший деревьями, переходящими на верхушке пригорка в густой ельник. Предполагалось, что именно здесь он передохнет в ближайшие несколько часов, но насущные дела требовали его непременного присутствия.

Презрительно отвернувшись от коменданта бронепоезда, Троцкий едко поинтересовался:

– Каковы потери экипажа бронепоезда?

Алексей Попов заметно расслабился. Кажется, гроза прошла стороной, – нарком не так суров, как о нем рассказывают в войсках.

Его плечи, словно смахнув с себя напряжение, слегка опустились, и он с облегчением произнес:

– Слава Богу, обошлось без жертв. Нет ни раненых, ни убитых.

Охрана, красной кожаной стеной отделявшая наркома от остальных командиров, бдительно посматривала по сторонам.

Лев Троцкий посмотрел на торчавшие неподалеку кусты, сквозь которые просматривалось сельское кладбище с почерневшими от времени крестами с поржавевшими табличками, и, чуть закинув голову назад, с вызовом глянул на коменданта. Тот в ответ немигающими глазами уставился на наркома, мысленно проклиная свой двухметровый рост. Очки на суховатом лице Троцкого зловеще блеснули:

– Отсутствие раненых и убитых означает одно… Что вы покинули Казань без боя!

– Товарищ нарком, мы пробивались через батальон, грамотно защищались. Это подтвердит кто угодно…

– Или почти без боя, – прервал Троцкий. – Вы должны были умереть во имя мировой революции!

– Товарищ Троцкий, я сделал все возможное, чтобы сберечь людей. Это были в основном рабочие, которые никогда прежде не держали в руках оружие, их смерть не принесла бы пользы нашей революции. Важно другое: обучить их, а потом идти с ними в бой!

Вы отстраняетесь от должности коменданта бронепоезда и пойдете рядовым в пехоту!

Плечи Попова снова судорожно поднялись, отчего он стал казаться еще выше, в линзах наркомовских очков он увидел свое отражение:

– Для меня это не наказание, а награда. Я готов служить в Красной армии и рядовым. Разрешите идти?

– Ступайте.

Четко развернувшись, комендант бронепоезда строевым шагом отошел от наркома.

Следующим докладчиком был латыш по фамилии Озол – председатель полкового комитета 4-го Латышского советского полка. Невысокий, кряжистый, как столетний дуб, с грубоватым деревенским лицом и крепкими крестьянскими ладонями, он, не заботясь о строевой выправке и отринув должный пиетет, принялся как равному рассказывать Троцкому, что его полк устал от военных действий и солдатам требуется немедленная замена, что они должны отдохнуть и восстановить силы. Стараясь поймать взгляд наркома, председатель полкового комитета говорил с большим жаром:

– Товарищ нарком, говорю вам со всей большевистской прямотой, если вы нам откажете в нашем законном праве провести ротацию уставших революционных солдат, то мы покинем свои боевые позиции, что приведет к гибельным последствиям для Восточного фронта.