Приподняв волевой раздвоенный подбородок, Озол терпеливо дожидался ответа от нахмурившегося наркома. Немного поодаль, за спинами людей в кожаных куртках, стоял весь полковой комитет. Костлявое лицо Льва Троцкого напряглось, темные глаза налились кровью, кожа на скулах натянулась и словно была готова треснуть по морщинам.

– Арестовать предателя революции! – приказал Троцкий. – Под трибунал его!

Комиссары в кожанках немедленно бросились исполнять приказ: вывернув председателю полкового комитета руки, они без всякой жалости поволокли его в сторону каменного сарая, исполнявшего функции гауптвахты.

Повернувшись к собравшимся, Троцкий хорошо поставленным голосом заговорил с жаром:

– С этой минуты мы будем беспощадно и со всей революционной строгостью бороться с разного рода паникерами и трусами! Сегодня же будет издан приказ, что комиссары и командиры отрядов вправе расстреливать на месте каждого дезертира и труса! А теперь – разойтись! Командирам заняться боеготовностью красноармейцев.

Поезд, усиленный по правилам военного времени, сопровождали отряд латышских стрелков, моряки Балтийского флота, эскадрон кавалеристов, пулеметчиков и самокатчиков. В свою свиту Троцкий включил людей разных политических взглядов: комиссаров, подготовленных для агитационной работы, а также бывших царских генералов и старших офицеров, которым в ближайшие дни предстояло занять командные должности в Красной армии. Некоторые из «бывших» уже дважды изменили данной присяге, сначала – Николаю Второму, затем – Временному правительству, а потому не видели ничего дурного в том, чтобы послужить нарождающейся власти. Но были среди них и те, кто, оставаясь верным данной присяге, был призван на службу в Красную армию по принуждению.

Первое впечатление наркома Троцкого от Красной армии было обескураживающим, главный вывод был таков: эта рыхлая и пестро одетая людская масса без знаков различия не имеет никакого понятия о воинской дисциплине и – что хуже всего – совершенно не боеспособна!

И вот сейчас находящиеся здесь офицеры – такие разные по политическим взглядам, возрасту, званию – должны были готовиться к тому, чтобы победить в предстоящем сражении, прекрасно осознавая, что без них эта Рабоче-крестьянская армия обречена.

Приехав в Свияжск, находившийся на линии рассредоточения Восточного фронта, бывшие военспецы принялись служить новой власти с таким рвением, какое от них никак не ожидалось и каковое не обнаруживалось в прежние годы при царе-батюшке. Казалось, что они и сами немало удивлены этим. Общая картина рабоче-крестьянского воинства была удручающей: это были не воинские подразделения, скрепленные присягой, долгом и дисциплиной, а обыкновенные крупные разбойные формирования, пожелавшие отправиться к театру военных действий исключительно ради наживы. И вот из этой аморфной массы, состоявшей из мобилизованных из окрестных сел крестьян, бандитов-партизан, дезертиров, оставивших линию фронта, теперь начали уверенно лепить роты, батальоны, полки, применяя как кнут, так и пряник. Ежедневную муштру на плацу и полковые учения чередовали с жаркой баней, сытым пайком, крепким табаком и несмолкающей коммунистической агитацией, которая вскоре стала приносить положительные результаты.

Красная армия, построенная по царскому образцу, где даже интенданты со снабженцами были из старой армейской школы, но впитавшие в себя новую идеологию, каковой никогда прежде не существовало, теперь лихо вышагивала по плацу и горланила революционные песни. Философия большевизма, вдруг неожиданно понравившаяся большинству, приобрела собственное лицо. Оно было молодым, дерзким, с неизменной улыбкой, в которой сквозила смелость, граничащая с безрассудством.

Собранные полки выстраивались во что-то новое, чего прежде не видела ни одна армия мира, и была способна взять не только близлежащие города, но и пройти до Ла-Манша. Именно здесь, в небольшом городке Свияжске, ковалась не только будущая победа, но и создавалась армия со стальным характером, равных которой не было.

Лев Троцкий, вдохновленный успехами, последующие несколько дней разъезжал на бронепоезде по всему Восточному фронту, не забывая про самые отдаленные закоулки, и громкими пламенными речами вдохновлял мобилизованных на революционные подвиги.

Яркий, энергичный, пламенный оратор, умевший увлекать аудитории, он сумел из аморфной массы беженцев, дезертиров, паникеров создать твердый кристалл, о который разбивались гаубичные орудия. Глядя на его хищное скуластое лицо, на котором читалась нерушимая вера в собственное высокое предназначение, мало кто сомневался в том, что победа будет за большевиками. Масштабы мобилизации с его появлением заметно выросли, из близлежащих сел активно стекалась беднота, чтобы воевать за правое дело. Армия на Восточном фронте после прибытия Троцкого выросла в два раза, но каждый понимал, что это всего лишь начало великих дел.

Троцкий, словно дразня артиллеристов, подъезжал на бронепоезде к самой Казани и, не опасаясь быть расстрелянным из орудий, прикладывал ладонь ко лбу, пряча глаза от яркого солнца, и рассматривал высокие крепостные стены с белыми башнями, выбирая наиболее благоприятные участки для предстоящего штурма.

Вызывающая безрассудность не могла продолжаться долго. Около Зеленодольска, близ длинного изогнутого оврага с широко распахнутым зевом, заросшим густым кустарником, спецпоезд народного комиссара по военным и морским делам попал в серьезную засаду. Тысячный отряд каппелевцев, ударив из трех пушек, пошел в атаку. Второй петроградский полк, несший охрану поезда, не удержал натиска белых и бросился бежать, силой захватил пароход и на нем благополучно добрался до Свияжска. Брошенный бронепоезд был захвачен отрядами белых и уничтожен. Охране Троцкого, – небольшому отряду латышей и балтийским матросом, – удалось отбить атаку белых, и нарком по военным делам сумел невредимым добраться до штаба фронта.

Рассерженный и разочарованный трусостью и предательством большевиков, возглавлявших петроградский полк, Троцкий собрал военно-полевой суд, на котором по его решению были расстреляны командир полка, его комиссары, а также остальные коммунисты. В этот же день нарком издал приказ, который гласил, что в случае самовольного отступления с позиций «первым будет расстрелян комиссар части, вторым – командир»^[15].

Насаждалась дисциплина, какой не было со времен расцвета Древнего Рима.

Глава 2
Багровый закат

На третий день после прибытия красного комиссара Троцкого на Восточный фронт подполковник Каппель предпринял попытку захватить не столь хорошо укрепленный Свияжск. Отобрав лучшие офицерские батальоны, он лично руководил операцией и, не опасаясь шальной пули, находился на самых опасных участках сражения. Поначалу ему сопутствовала удача, он едва не захватил штаб 5-й армии, но подошедшие части красных при поддержке артиллерии Волжской флотилии заставили подполковника Каппеля отступить.

Костью в горле оставалась линия Казань–Москва, занятая большевиками. Сил, чтобы прорвать этот участок, у армии Каппеля не было. И дело было не только в превосходящих силах большевиков, но и в жесточайшей военной дисциплине, о которой всего месяц назад и слыхом не слыхали. В немалой степени усилению армии способствовало прибытие на фронт Троцкого, каленым железом выжигавшего любое сомнение и свободомыслие.

Планы дальнейшего продвижения на Москву, о чем так мечтал подполковник Владимир Каппель, были сорваны тревожными сообщениями из Симбирска. На город наступал командарм Михаил Тухачевский^[16], и положение Народной армии^[17], занявшей Казань, резко ухудшилось. Пришлось немедленно возвращаться в Симбирск и после двухдневных напряженных боев, переиграв Тухачевского тактически, заставить его отступить на восемьдесят верст.

Вернувшись в Казань, Каппель уже понимал, что наступательный порыв, которым были заряжены его офицеры, пошел на спад. Хватило бы сил удержать Казань. А там… там видно будет!

Весьма неожиданным известием для Владимира Каппеля явилось то, что большинство частей Красной армии возглавляли боевые царские офицеры, с которыми он когда-то окончил Николаевскую военную академию Генерального штаба^[18]. Одним из них был подполковник Коркунов – его ближайший друг, блестящий офицер, из семьи потомственных военных, получивший свой первый орден Святой Анны 3-ей степени за успехи в изучении военных наук. В феврале пятнадцатого года за храбрость, проявленную во время Праснышской операции, он был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом.

Другим его знакомым, с которым он учился во 2-м кадетском корпусе в Петербурге, был неунывающий Александр Андреевский. За годы службы судьба не раз сводила их вместе. Свела и в этот раз… Только сейчас им придется воевать друг против друга.

Но более всего Кеппеля удивило появление в рядах красных командира 5-го армейского корпуса генерала от кавалерии Александра Ивановича Литвинова^[19], при котором он с четырнадцатого по пятнадцатый год исполнял обязанности оберофицера для поручений, до тех пор, пока не был отправлен на фронт. Поговаривали, что Литвинов, прежде чем согласиться служить большевикам, провел месяц в заключении, вот только присягать им категорически отказался, заявив, что присягу дают единожды в жизни.

По данным разведки, Рабоче-крестьянская Красная армия в ближайшие дни намеревалась занять села Верхний и Нижний Услон с господствующими высотами над городом, откуда они станут обстреливать Казань из артиллерии. Сил, чтобы противостоять нашествию красных, превышающих их по численности в четыре раза, у Каппеля не имелось. А дальше, под прикрытием Волжской флотилии, большевики непрерывным пулеметным огнем уничтожат расчеты Народной армии и закрепятся под Кремлем. Была надежда вызвать подкрепление из Симбирска, но в это самое время значительно активизировалась армия Тухачевского, всерьез рассчитывая завладеть Симбирском. Казанскому гарнизону предстояло воевать без поддержки против значительно превосходящих сил противника.

В создавшейся ситуации существовало два выхода: положить под стенами казанского Кремля всю армию или благоразумно отступить, сохраняя ее боеготовность для дальнейших боев с красными.

Поднявшись из кресла, подполковник Каппель открыл шкаф и из-под вороха старого белья бережно извлек Казанскую икону Божьей Матери. Четырнадцать лет назад пропажа святыни в царской России была воспринята как национальная трагедия. И вот теперь святой образ находится в его кабинете, и о его существовании знают только два человека: он сам и Агриппина Хрисанфовна Шамова^[20]. Было бы очень прискорбно, если бы святыня не пережила нынешнее лихолетье. Кроме России, придется спасать и ее главную святыню.

Владимир Оскарович некоторое время рассматривал икону: святой лик Божьей Матери был обрамлен серебряной многосоставной ризой-окладом с огромным количеством мелких и средних бриллиантов, имевшей вставки из крупного морского жемчуга и цветного стекла. На яркой позолоте, покрывающей серебряный оклад, он вдруг увидел накладные клейма, которые ранее не приметил и на которых мастеровитые ювелиры изобразили сцены из Библии. Владимир заглянул в выразительные скорбные глаза Богородицы – может, подскажет, выручит из беды, укроет материнской заботой… Но родительский образ, смежив уста, хранил молчание. Оставалось надеяться, что в том, другом мире она скажет доброе слово в защиту белого воинства и помолится за всех грешных.

Аккуратно положив икону на стол, подполковник Каппель вызвал штабс-ротмистра Георгия Починкова, занимавшего при штабе армии должность полкового адъютанта. Они оба окончили Николаевское кавалерийское училище с разницей в семь лет. Владимир Оскарович ходил уже в обер-офицерах, когда Починков был зачислен в юнкера.

По неписаному правилу офицерского братства выпускники одного училища могли называть друг друга на «ты». Никого не удивляло, когда поручик, обращаясь к седовласому генералу по имени и отчеству, называл его на «ты».