– Вы мне нравитесь, сэр Кай, – честно ответила она. – Я не стану ничего обещать, но и отрицать тоже: вы очень интересный человек. Постарайтесь выжить, и мы непременно вернёмся к этому разговору.

Крестоносец коротко кивнул, подавляя улыбку, и некоторое время оба ехали молча. Кай прислушивался к себе и не мог понять, что же на самом деле чувствует к прекрасной баронессе, знакомство с которой оказалось столь неожиданным. Ева фон Штрауб ему нравилась; она не могла не нравиться. Кай восхищался её утончённой, почти небесной красотой, любовался белокурыми локонами, с удовольствием слушал мелодичный голос и серебристый смех. Однако он ни разу не бывал влюблён; а потому сказать с уверенностью, что испытывает к этой девушке, не мог. Ухаживать за женщинами он и вовсе не умел, так что решение поговорить с Евой начистоту оказалось интуитивным: по крайней мере, теперь он знал, на что рассчитывать.

Ева терзалась чуть меньше: в свой двадцать один год девушка научилась отличать любовное влечение от обыкновенной симпатии. Молодой крестоносец ей нравился, и смотрела она на него с интересом – но, увы, не тем, с которым влюблённые девушки смотрят на своих будущих мужей.

Впрочем, оба имели достаточно лёгкий нрав, чтобы быстро возобновить оборвавшийся разговор: Ева заговорила о палестинских красотах – к которым, как оказалось, девушка причисляла и пустыни тоже – о погоде, о недостатке воды и растительности, и Кай с радостью подхватил благодатную тему.

Спустя несколько минут оба уже смеялись над возникшим каламбуром двух смешанных языков – английского и франкского – и им в спины уже нёсся разгневанный рёв Штрауба:

– О здоровье так весело разговорились, а, Ева?!

Кая тотчас оттеснили назад, и до самого конца путешествия Гуго не доверял честь сопровождать сестру никому, кроме себя. Это, впрочем, ничуть не смутило ни Еву, время от времени оборачивавшуюся, чтобы задать крестоносцу вопрос, ни Кая, отвечавшего с неменьшей готовностью.

Дорога выдалась спокойной. Встречавшиеся им на пути воинские патрули буравили взглядом всю компанию, порой задерживали и задавали вопросы, однако неизменно отпускали: с рыцарями английского войска общался Кай, с франками и госпитальерами – Гуго. Привалов не делали, да и всякие разговоры вскоре прекратили: главные собеседники выбились из сил. Ева – в силу девичьей слабости и болезни, Кай – из-за воспалившихся ран.

Ближе к вечеру крестоносец едва держался в седле, растревожив неизбежной тряской плечо и бедро, и мечтал поскорее увидеть стены уже близкого города. Беспокоила юного лорда и разбитая голова: в ней то и дело звенели адские колокола, а перед глазами вставала мутная пелена.

Сабир, всю дорогу молчавший, и обыкновенно не сводивший глаз с леди Штрауб, теперь занялся спутником: поддержал, когда тот бессознательно накренился в седле, влил несколько капель воды из фляги в побелевшие губы.

К Акре подъехали, когда вечерние сумерки упали на землю. И хотя до темноты оставалось время, они оказались последними, кого стража пустила в город. Проехав до ближайшей площади, Гуго фон Штрауб натянул поводья, оборачиваясь к спутникам.

– Всё, крестоносец, – обратился он к Каю, – здесь наши пути расходятся. Благодарен тебе за помощь и сопровождение, но дальше мы пойдём сами. Прощаемся быстро: Ева уже спит в седле.

– С вами всё будет в порядке? – внимательно глядя на уставшую девушку, спросил Кай. – Помощь не нужна?

– За собой смотри, – буркнул госпитальер, однако отнюдь не сердито. – Как сам-то?

Юный лорд слабо улыбнулся, дёрнул здоровым плечом.

– Выживу.

– Уж постарайся, – проворчал Штрауб. – Заходи к нам, когда будешь в городе в следующий раз. Спросишь в местном Странноприимном ордене – уверяю, брата и сестру Штрауб они запомнят. Да и Ева, скорей всего, в тамошнем госпитале занятие найдёт – ей только волю дай с обездоленными повозиться. Ну, Бог тебе в помощь, крестоносец! – ладонь Гуго хлопнула Кая по спине, потрепала по плечу. – Славный ты малый! Даром что англичанин… А ты, – обернулся Штрауб уже к Сабиру, – следи за ним, мавр нечестивый! Уж не знаю, отчего сэр Кай тебе так доверяет, но будь добр, оправдай доверие! А не то шею сверну, если только попадёшься…

Сабир ухмыльнулся, поймал брошенный ему кошель с монетами и кивнул Каю, задавая направление. Юный лорд едва успел попрощаться с Евой: её поводья перехватил брат, отводя лошадь в сторону, а сами они свернули в ближайший переулок.

– Ты не поверишь, что я узнал про нашего рыцаря! – вдруг выпалил Гуго, как только они остались одни. – Англичанин-то, оказывается, лорд и наследник огромного состояния!

Ева вздрогнула: сон как рукой сняло. Недоверчиво вгляделась в сияющего Гуго, глянула в сторону уже пустого переулка, в котором скрылись их спутники.

– Да-да-да! – подтвердил Штрауб. – Твой сэр Кай – младший сын лорда Ллойда, который из-за непослушания старшего брата получит всё до последней щепотки его земли! Знаешь, сестрёнка, теперь я куда благосклоннее смотрю на продолжение вашего знакомства! Как он тебе, понравился-то, а? Ну, чем не жених?! Морда гладкая, сам ладный! Правда, тощий немного, но это поправимо… молод да богат – чего тебе ещё надо? Кабы только выжил с таким-то спутником… уж в следующий раз я буду с ним поласковее, можешь не сомневаться! Ха-ха!

– Это тебе Сабир сказал? – дрогнувшим голосом уточнила девушка. – Он?

– Он, он, – закивал рыжий рыцарь. – По большому секрету! Сэр Кай ему как-то сам рассказал, тоже под честное слово… Честное слово араба! Ох, не дружит с головой этот твой англичанин, Ева! Хорошо хоть, у тебя с этим проблем нет – уж если наше поместье в кулаке держала, то с целым замком совладаешь как пить дать! Верно говорю?!

Ева промолчала, предоставляя брату право высказываться за двоих. Гуго не знал всей правды: сэр Кай никому до неё не признавался в своём положении. И то, что ассасин прекрасно разбирался в тонкостях семейного наследия Ллойдов, вызывало не просто глухую тревогу – самую настоящую панику. Была б её воля – развернула б коня, погналась бы вслед за молодым крестоносцем, предупредила бы о подлых замыслах палестинского проводника…

Впрочем, о замыслах его леди Штрауб не имела ни малейшего представления. И искать английского рыцаря среди тёмных переулков малознакомого города было уже поздно. Как и предупреждать его о чём-либо…

Оставалось лишь молиться и уповать на Божью милость – больше Ева, увы, ничем не могла помочь крестоносцу. За несколько лет походов она встречала разных людей, – и всё же ни одного, похожего на сэра Кая. Ей отчаянно хотелось повернуть время вспять, задержать юного лорда и не отпускать его до тех пор, пока её саму не перестанет глодать мучительная тревога. Видимых причин для беспокойства не было, и всё же успокоиться Ева не могла: ей казалось, будто только что она упустила последнюю возможность изменить чужую судьбу.

***

Следующий день выдался довольно спокойным. Сабир выбрал наиболее безопасную дорогу из возможных, и Каю понравилась его идея двигаться вдоль береговой полосы: так они оставались на подконтрольных крестоносцам территориях, не опасаясь нападений со стороны сарацинов. Они уже прошли Хефу, Цезарею и Арсуф, и сейчас подбирались к Яффе – последнему оплоту христиан на пути в Иерусалим. Там они планировали пополнить припасы и выдвинуться тотчас, без перерыва на отдых и сон – время было дорого.

– А расскажи, друг мой Кай, – с усмешкой допытывался ассасин, – ещё раз про эти ваши обычаи? Ну, про то, как вы дереву кланяетесь да на картинки креститесь…

– Не расскажу, – нахмурился крестоносец. – Снова поглумишься.

Сабир фыркнул, перехватывая поводья поудобнее, глянул лукаво на молодого рыцаря. Дорога сблизила их – достаточно, чтобы немногословный и застенчивый Кай поделился с ним своими мыслями, и чтобы сам Сабир начал их тут же высмеивать. Издеваться оказалось тем интереснее, чем необычнее реагировал юный лорд: он не раздражался, не гневался, не обижался, не сыпал упрёками, не выискивал новых доказательств, которые так удобно разбивать тем, кто равнодушен ко всякой религии. Нет; Кай ничего подобного не делал, и тем самым лишь подогревал любопытство ассасина. Когда последний уж сильно упорствовал в богохульстве, молодой рыцарь умолкал надолго, не подавая голоса по два часа кряду, но по-прежнему не злился, только всё больше грустнел, так что Сабиру в конце концов надоедало разговаривать самому с собой. Даже самые каверзные вопросы крестоносец оставлял без ответа, лишь раз обронив, что заговорит тогда, когда ассасин действительно захочет выслушать. Как юному лорду удавалось при всей настойчивости Сабира сохранять спокойствие, тот не знал. На прямой вопрос о том, ненавистны ли Каю такие разговоры, рыцарь ответил просто:

– Я люблю Бога, а ты хулишь Его в моём присутствии. Как я должен себя чувствовать, Сабир?

Ассасин кривил губы, усмехался, но на некоторое время всё же оставлял молодого крестоносца в покое. Началась же подобная забава тоже с подачи Сабира. Глядя на выбившийся из-под белого балахона нательный крест Кая, он спросил, не натирает ли ему бечёвка, и в чём вообще смысл носить кусок дерева на шее?

– Святой Иоанн Дамаскин говорил, – улыбнувшись, ответил тогда Кай, – что мы поклоняемся кресту, какого бы он ни был вещества, потому, что он есть знамение Христа распятого. Так же поклоняемся мы и изображению Сына Божьего, Который есть живой образ Бога невидимого. Поклоняемся не веществу, а Творцу вещества. Ведь честь образа восходит к первообразу, и кто кланяется образу, тот поклоняется и изображённому на нём…

Сабир перебил его тотчас, не давая закончить фразы, рассмеялся, забрасывая вопросами и нехитрыми шутками, после которых Кай замолк надолго, не решаясь больше высказывать мысли вслух. Сабир бы восторжествовал, если бы не понимал, что спутник слишком юн, чтобы быть искушённым спорщиком, и вёл слишком уединённую жизнь, чтобы побороть в себе скверную привычку держать язык за зубами.

Так мало-помалу они продвигались на юг. Дорога приближала их к Яффе, и ассасин уже ощущал смутное беспокойство: как только они выйдут за пределы христианских владений, дальнейшая их судьба станет непредсказуемой. Сэр Кай, несмотря на арабский балахон и бронзовый загар, имел ярко выраженную европейскую внешность: капюшон скрывал платиновые волосы, но никак не черты молодого лица, на котором сияли внимательные, ярко-зелёные глаза. Сам Сабир чувствовал себя превосходно как у береговой полосы, так и в глубине палестинских пустынь: знаток нескольких языков и успешный воплотитель различных образов, он считал своей родиной все здешние земли. Ассасин повсюду был одновременно своим и чужим; и потому платил людям их же монетой – безразличия и жестокости – до самой встречи с молодым крестоносцем. И хотя Сабир знал, чем закончится совместное путешествие, интерес к неожиданному попутчику погасить, к своему неудовольствию, не мог.

Возможно, этому способствовало невероятно быстрое заживление его собственной раны, над которой юный лорд поколдовал ещё в начале пути. Сабир не признавался, но от глубокого ранения не осталось и следа буквально на следующее же утро – чудо, которого ассасин объяснить не мог, а потому тщательно, но безрезультатно старался забыть.

– Подождёшь у ворот, – обратился к Каю ассасин, когда вдали показались высокие стены Яффы. – Наберёшь воды в колодце, напоишь коней. Я раздобуду всё остальное.

Кай молча кивнул: в их паре всё решал Сабир. Юный лорд не жаловался: он привык к подчинению. В детстве – Роланд, после – наставники в монастыре, затем отец, и вот теперь – стыдно признать – палестинский убийца Сабир.

Ассасин поглубже натянул капюшон, скрывая смуглое лицо от подозрительных взглядов вооружённых всадников, и сгорбился в седле, пропуская их мимо себя. С приближением к городу боевые отряды встречались им всё чаще; чувствовалось всеобщее напряжение. Кай то и дело вспоминал брата и сестру Штрауб: Гуго поступил верно, покинув Тир, но, по мнению крестоносца, продвинулся недостаточно далеко, чтобы уйти от опасности.