Витя нагнулся над столиком, с ликованием отличника или победителя соревнования дернул футболку вверх. На тетрадку стекли, как змеи, золотые цепи, в них запутались перстни, сережки, массивный браслет. Отец присвистнул, подскочил к выходу, закрыл распахнутую настежь фанерную дверь, прищемив тюль. Мгновенно стало нечем дышать.

– Откуда? – просто спросил отец.

– Я стянул у грабителей, которые выносили вещи из чужой квартиры.

– Кот, едрить твою налево! – Отец схватил самый крупный перстень, повертел его в пальцах. – Тебя видели?

Витя пожал плечами, не отводя глаз от добычи. В тусклом свете из заставленного товарами окна золото выглядело сказочным сокровищем. Вернись сейчас продавщица в киоск, она бы обалдела. Отец выудил из-под столика тряпку и принялся пеленать украшения так, чтобы они не соприкасались. Витя с досадой подумал, что они уже могли поцарапаться у него за пазухой. От этой мысли приуныл и ссутулился.

– Что за квартира? – спросил отец, не глядя на сына.

– Не знаю, но богатая. Там техника всякая…

Отец то ли вздохнул, то ли застонал.

– Пап, это торчки обнесли соседей наверняка. Они бы толкнули за бесценок, спустили бы все на…

– Как ты проник в эту квартиру? – перебил отец, убирая сверток в пустой блок от сигарет.

– По пожарной лестнице. – Витя опустил взгляд на тетрадку, где только что лежало золото. – Хотел как лучше. Мы же можем вернуть хозяевам?

– Да кто нам теперь поверит? Остальное тоже с нас спросят.

Отец осторожно прошел между коробками и распахнул дверь. В будку ворвались тюлевая шторка и свежий ветер. Жара спала.

Золото исполняет желания! Вот Витя мечтал о приключениях на каникулах, и теперь они начались. Мама уже собирает их с отцом в большое путешествие. Скручивает глаженые футболки, заправляет друг в друга носки, в отдельный пакет укладывает трусы. Папа ходит по квартире с кипой бумаг и все бубнит себе под нос, точно актер, повторяющий роль. Витю от сборов отстранили, поэтому он сам похозяйничал на кухне: высыпал остатки «Несквика» в тарелку, залил молоком; затем устроился в спальне прямо на родительской кровати. Такие завтраки ему выпадали разве что первого января, когда можно делать примерно все, потому что родителям не до Вити. А сейчас они о чем-то спорили. Возможно, даже ругались, потому что папа обращался к маме по имени: «Сильва, ты не понимаешь!» Ну и дальше что-то шипящее. Хуже могло быть только, если бы он перешел на имя-отчество. Если в доме раздается «Сильва Александровна», значит, сейчас кто-то из родителей попросит Витю погулять или хотя бы сделать погромче телевизор.

Витя догадался, что лучше не ждать распоряжения, и сам прибавил звук. По телевизору показывали российского президента с американским. Российский приплясывал, выглядел счастливее нероссийского и внушал Вите доверие. Витя улыбнулся, мол, танцуй-танцуй, и отправил в рот ложку американского сухого завтрака. Скоро в спальню вошли родители и объявили, что пора ехать.

Витя, конечно, хотел спросить про золото, берут ли они его с собой или вернут ограбленным соседям. Но мама выглядела такой расстроенной, что мальчик решил не лезть. Она поцеловала его мокрым ртом в глаза и лоб, улыбнулась половиной лица и переключилась на отца. Тот, кажется, успокоился, глаза его были как ровное море.

– Пацана не будут шмонать, милая. – Он заключил маму в объятия.

Вите тоже захотелось в эти объятия, но он посчитал себя взрослым для таких нежностей.

В отцовской серебристо-серой тойоте, похожей на небольшого кита, пахло едой. У мальчика в ногах стояла хозяйственная сумка, собранная мамой. Внутри ароматный сервелат, четыре маленьких, но приятно увесистых кирпичика ржаного хлеба, еще теплые пирожки с ливером, упаковка приторного маслянистого печенья, коробка яблочного сока, две железные кружки и термос с чаем. Еще не выехали со своей улицы, а уже захотелось слопать пирожок. Холодные с застывшим жирком есть невозможно.

Витя смотрел в окно. Встает и щурится солнце, облака похожи на персиковый сок с мякотью. Все крыши яркие, поперек асфальта ложатся длинные синие тени. Незолотые купола в этом свете как будто золотые. Так и не полюбившийся город впервые показался Вите красивым, будто специально нарядился проводить.

Надо сказать, что и Витя выглядел не обычно. Конечно, причиной были новые ботинки на высокой рубчатой подошве. Стоили они целое состояние. Не потому, что папа много заплатил за них то ли в рокерском, то ли панковском московском магазинчике, а потому, что ночью спилил мощные платформы и набил их нутро расфасованным в пакетики золотым песком, зашил капроновой нитью и прошелся контрольно щеткой с обувным кремом в цвет ботинок – темный шоколад. В общем, с такой обувью не надеть спортивки или шорты. Хотя в джинсах жарковато.

– Ну что, Кот, по пирожку? – Папа заговорщически покосился на Витю.

– Давай! – радостно согласился Витя и полез в теплынь сумки.

– Холодные они невкусные, – со знанием дела заявил отец и требовательно протянул руку, оторвав от руля.

Витя вложил в раскрытую ладонь сначала салфетку в красный горошек, а уже сверху, точно в колыбельку, румяный пирожок. Папа ел быстро, набивая рот и причмокивая, Витя растягивал удовольствие, посасывая маленькие кусочки, как ириски. К тому же он очень не любил, когда после сухомятки на него нападает икота. Вот начни он сейчас икать, отец сначала бы молчал долго-долго, будто ему нет дела до сына, а потом крикнул бы что-то резкое и схватил Витю за плечо, мог даже внезапно притормозить, если сзади нет машин. Витя, конечно, испугался бы и перестал икать. Или другой способ: набрать побольше воздуха в легкие и не дышать. Витя так ярко это себе представил, что машинально сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Пространство вокруг как будто изменилось. Машина теперь ехала медленнее, облака на небе шевелились и превращались в разных животных. Витя даже приник к окну, чтобы рассмотреть горбатого воздушного мамонта.

– Не укачало тебя? – Папа прошелся салфеткой по рулю и затолкнул комок в карман двери.

– Нет! – на выдохе ответил Витя. – Да вон облако на мамонта похоже.

– А где бивни? – Папа, немного пригнувшись, исподлобья вгляделся в небо и заулыбался каким-то своим мыслям. – Контрабандисты спилили и продали, наверное.

Поскольку Витя уже не боялся икоты и спокойно дышал, машина снова набрала скорость, и белоснежный мамонт снова стал облаком.

– А чем его пилить?

– Да ножовкой по металлу. Ты не помнишь?

– Что?

– Ну, бивень! – Папа приставил кулак к носу и оттопырил указательный палец. – Ты мелкий был, парни-горняки нашли, сначала подумали, что бревно разливом воды вынесло. А когда поняли, решили никуда не заявлять, а то найдутся сразу желающие или на лапу получить, или прииск закрыть на полгода. Потом мы эту древность приволокли домой, стали пилить, вонища была страшная. Одного из парней, кстати, чуть не посадили за… – папа выдержал паузу и повысил тон: – контрабанду исторического наследия.

Тут Витя вспомнил своего друга из Штормового – якута Ухханчика. При первой встрече, это было еще до школы, Витя не сразу понял, что это мальчик. В кухлянке, отделанной яркой тесьмой, в платке, повязанном на голове в несколько слоев, со щеками цвета брусники, он был похож на якутскую версию матрешки. Скинешь с него мех, а там еще один такой пупс. Родители Уххана приезжали в Штормовой каждую осень навестить бабушку Феодору, бывшую библиотекаршу, и заработать на мужиках, что возвращаются с вахты по домам. Мама ворчала, бабушка этим торговцам нужна, только чтобы у них ночевать, мол, тоже мне родственники, не могут приехать летом и построить теплицу. Работа их была такая: папа Уххана выносил на улицу стол из поселковой библиотеки, мама Уххана стелила на него покрывало и раскладывала кольца, серьги, цепи, браслеты, подвески. Все из теплого, приятного для Вити золота. А самого Ухханчика отправляли к общежитию крикнуть вахтовикам, что приехали якуты с ювелиркой. Все работяги без исключения подтягивались к столу и обменивали часть зарплаты на подарки женам, невестам, дочерям.

Мама Ухханчика ловко пересчитывала коричневыми пальцами деньги вахтовиков и вручала им подарочные мешочки, широко улыбалась ярким ягодным ртом. Если покупатель был щедрым, он получал еще и подарок: собачек или олешек, вырезанных из кости. Папа Ухханчика был умелый резчик, про него поговаривали, что он незаконно скупает мамонтовые бивни. Когда подваливали оптовики, папа Ухханчика сидел рядом с товаром и выглядел грозно, наверное, чтобы никто из мужиков не вздумал любезничать с его ягодкой-женой. Для устрашения или от нечего делать он возился с волчьими шкурами или точил нож, ручка которого, пожелтелая, украшенная жутковатыми рожами, наверняка была сделана из бивня мамонта. Ухханчик тоже учился резьбе, правда, отец из материала доверял ему пока только коровьи кости. Витю Ухханчик прозвал Алтын. Сначала Витя противился, но потом узнал, что это слово значит «золотой». И в благодарность подарил Ухханчику небольшой самородок, напоминающий спящего щенка.

Интересно, похож ли тот мамонт, бивень которого пилил отец, на мамонтенка Диму – все дети Штормового знали, что мультик придумали как раз после того, как старатели нашли хорошо сохранившуюся мумию мамонта близ ручья Дима, – а вдруг это вообще была его мама, – и что стало с мужиками, и где папина часть бивня… а может, он ее отцу Ухханчика продал? Хотелось расспросить папу, но он вдруг посерьезнел, будто капитан пиратов, погруженный в планы будущих приключений.

Под вечер они оказались в какой-то деревне. Проехали по разбитому асфальту мимо странной церквушки: от обычного коровника ее отличал только куполок на ножке, торчавший из крыши точно опенок. Миновали ряд аккуратных бело-красных кирпичных домиков. Папа сказал, что они переночуют у дяди Леши: «Помнишь, брат мой двоюродный?» А утром пройдут границу, встретятся с литовцами, старыми папиными друзьями, вместе отправятся в институт сплавов… Там надо будет подождать экспертизу. А уже потом им дадут доллары за сокровища, которые хранятся у Вити в ботинках. Витя проговаривал этот план у себя в голове так, как если бы он сам его и придумал.

Дом дяди Леши тоже был кирпичный. Только не нарядный, а серо-бежевого застиранного цвета. Над деревянным низким забором, покосившимся вправо, тускло желтели маленькие окна, в одном была видна трехрогая люстра с мутными плафонами. Должно быть, дядя увидел машину и потому так быстро выскочил. Гостям он обрадовался. Раскинул длинные руки для объятий и стал один в один огородное пугало за его спиной. Витя засмеялся от такого сходства и ускользнул от дядькиной ласки. Мужики орали и хлопали друг друга по плечам. Дядькина шевелюра казалась париком, сделанным из папиных волос.

– Платошины! – Папин брат переключился на Витю. – Здорово, бандит!

– Какой же это бандит? Здравствуйте, молодой человек! – Откуда-то появилась – или она давно тут стояла? – женщина в огромной фуфайке и калошах на босу ногу.

– Здравствуйте, – Витя кивнул незнакомке и подал руку дяде для пожатия.

– О, крепкая рука, мужи-ы-ык! – Дядька осклабился, обнажив во рту золотую коронку. – Ну, проходите.

Хозяин затопал первым, Витя с папой за ним, а женщина замешкалась, закрыла калитку за гостями. Пугало вблизи оказалось не таким уж похожим на дядю Лешу. На нем был женский наряд. Блестящая сиреневая кофта, синяя плиссированная юбка, шляпа натянута на изображающий голову мешок и полями касается места, которое у человека считалось бы грудью. Там, словно гирлянда, болтались разноцветные бусы.

На участке перед домом в косо сколоченном вольере томились три жирные свиньи, похожие на бегемотов. Рядом с их тушами валялись опрокинутые кастрюли и ведра.

– У тебя тут свиноферма! – удивился отец.

– Поневоле, – устало вздохнула женщина.

– Ха, ты не поверишь! – дядя Леша сделался еще более радостным, чем когда приветствовал гостей. – Здесь неподалеку перевернулась фура со свиньями. Этих красоток удалось во двор загнать. Пока еще ничего не приспособили для них. Ну да дело наживное.

– На охоту ходишь? – поинтересовался отец, не сводя глаз с бегемотиц.

– Нет, – отрезал дядя Леша, посерьезнел и поспешил к крыльцу.