– Это решать ее отцу, а не тебе! – запальчиво возразил Гай.

Мацеллий хмыкнул.

– Попомни мои слова, ее отец посмотрит на такой союз примерно так же, как и я, – как на катастрофу для нас обоих. Забудь ее и обрати свои помыслы к какой-нибудь достойной молодой римлянке. Мое положение достаточно высоко, чтобы женить тебя на ком угодно по твоему выбору.

– При условии, что ее зовут Юлия Лициния^[14], – с горечью парировал Гай. – А что, если дочь Лициния не пойдет за того, в чьих жилах течет бриттская кровь?

Мацеллий пожал плечами.

– Я завтра же напишу Лицинию. Если эта молодая римлянка воспитана в надлежащем духе, она, конечно же, смотрит на замужество как на свой долг перед семьей и государством. Но тебя я женю всенепременно – прежде, чем ты осрамишь нас всех.

Гай упрямо покачал головой.

– Посмотрим. Если Бендейгид согласится отдать мне дочь, я женюсь на Эйлан. Я поручился ей своей честью.

– Нет, исключено, – отрезал Мацеллий. – Больше скажу: насколько я знаю Бендейгида, он воспримет твое сватовство примерно так же, как я. «Проклятье, – подумал Мацеллий, – беда в том, что сын слишком похож на меня. Неужто он полагает, что я пойду у него на поводу?» Мальчуган, небось, считает, что отец неспособен его понять – юнцы всегда уверены, что только они одни и знают, что такое настоящая любовь, – но, по правде сказать, Мацеллий понимал сына даже слишком хорошо. Он пылко любил Моруад, при одном взгляде на жену в крови у него бушевал пожар, но Моруад, узница за каменными стенами, не была счастлива. Римлянки насмехались над нею, а свои же соплеменники осыпали проклятьями. Он не допустит, чтобы сын его жил, мучаясь сознанием, что он принес любимой женщине только горе.

Мацеллий выгодно вложил деньги, накопленные за годы военных кампаний: он был достаточно богат, чтобы наслаждаться довольством и покоем по выходе в отставку. Но вот сыну этих средств уже не хватит: Гай должен сам сделать карьеру. Он предаст память Моруад, если позволит ее сыну испортить себе будущее.

– Отец, – продолжал Гай таким тоном, какого отец никогда от него прежде не слышал, – я люблю Эйлан; и я женюсь только на ней и ни на ком другом. А если ее отец не отдаст ее мне, на Риме свет клином не сошелся, знаешь ли.

Мацеллий пепелил сына негодующим взглядом.

– Ты не имел права брать на себя такое обязательство. Брак заключают в интересах семьи; если я пошлю просить для тебя ее руки, я поступлю вопреки собственному здравому смыслу.

– Но ты сделаешь это для меня? – настаивал Гай. И Мацеллий против воли смягчился.

– Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет. Я могу послать гонца к Бендейгиду. Но когда он тебе откажет, чтоб я больше ни слова об этом не слышал. Я сразу же напишу Лицинию – и ты женишься еще до конца года.

«А ведь когда-то отцы были вольны в жизни и смерти даже взрослых сыновей – как не пожалеть о таких временах!» – подумал про себя Мацеллий. Этот закон по-прежнему записан в книгах – да что толку-то? За последние несколько сотен лет ни один отец не воспользовался официально своим правом, и Мацеллий, понятное дело, первым не станет – он слишком хорошо себя знал. Ну да ему и не придется. Пусть удар нанесет отец Эйлан – он справится куда лучше.

Глава 7

После отъезда Гая яркое солнце Белтайна спряталось в тучах; небеса плакали день и ночь, словно лето вообще раздумало приходить. Эйлан бродила по дому словно привидение. Дни шли; от Гая вестей не было. Отправляясь в Лесную обитель, Диэда пожурила девушку: мол, зря она не отдалась Гаю. Может, тогда Гай не позабыл бы о ней? Или, напротив, сразу выбросил бы ее из головы?

В конце концов, великие праздники колеса года существуют в некоем собственном времени. Та ночь, когда они с Гаем сидели рядом и любовались кострами, – она как сон о потустороннем мире. В такое время открываются двери между мирами и все кажется возможным – даже брак между дочерью друида и римским офицером. Но теперь, среди привычной обстановки и звуков отчего дома, девушка засомневалась в себе, в своей любви и больше всего в Гавене – или Гае… наверное, теперь ей следует называть его так.

А хуже всего – никто словно бы не замечал ее горя. Майри решила вернуться в собственный дом и ждать там возвращения мужа, а Реис хлопотала по хозяйству от зари дотемна – с приходом лета работы заметно поприбавилось. Эйлан могла бы довериться Диэде, но та уже ушла в Лесную обитель, где, должно быть, изо всех сил пытается справиться с собственной сердечной болью и сожалениями. Небеса плакали, сердце Эйлан плакало вместе с ними, и всем было все равно.

Наконец настал день, когда девушку позвали к отцу. Бендейгид сидел у остывшего очага в пиршественном зале – хотя хмурое небо и заволокли тучи, погода стояла теплая и нужды разводить огонь не было. В лице друида читалось негодование – и одновременно веселое изумление, что отчасти смягчало его обычную суровость.

– Эйлан, – мягко проговорил он, – я подумал, что тебе следует об этом знать: у меня просили твоей руки.

«Гай! – сразу подумала она. – Как я смела в нем усомниться?»

– Но, разумеется, на это предложение я согласием ответить не могу. Много ли ты знаешь о юноше, который называл себя Гавеном?

– Что ты имеешь в виду? – Отец наверняка слышал, как неистово бьется ее сердце.

– Он назвал тебе свое настоящее имя? Сказал, что его отец – Мацеллий Север, префект лагеря в Деве?

Теперь за внешней мягкостью Бендейгида угадывался гнев. Пытаясь сдержать дрожь, девушка кивнула.

– Что ж, по крайней мере, он тебя не обманывал. – Отец вздохнул. – Но выбрось его из головы, дочка. Ты еще не достигла брачного возраста…

Эйлан протестующе вскинула голову. И как это ей не приходило на ум, что скорее ее собственный отец воспротивится такому браку, нежели Гай откажется от своей любви!

– Я подожду, – прошептала девушка, не смея поглядеть отцу в глаза.

– Я не привык тиранить своих детей, Эйлан, – продолжал между тем Бендейгид. – По правде сказать, я всегда обращался с вами слишком мягко. Если бы ты меня боялась, ты бы со мной так не говорила. Но этот брак невозможен, дочка, – нет, подожди, – приказал он. – Я еще не закончил.

– А что тут можно добавить? – воскликнула Эйлан, поморщившись от боли: железные пальцы отца сомкнулись на ее запястье. – Ты ведь отказал ему, так?

– Я хочу, чтобы ты поняла, почему я ему отказал. – Голос Бендейгида смягчился. – Я ничего не имею против мальчика: будь он одним из наших, я бы охотно отдал тебя ему в жены. Но масло с водой не соединить, равно как и свинец с серебром, и римлянина с бритткой.

– Он только наполовину римлянин, – запротестовала девушка. – Его мать была из племени силуров. Пока он гостил здесь, все принимали его за бритта.

Ее отец покачал головой.

– Тем хуже. Он – ублюдок, рожденный в браке, законность которого я не признаю, – и в жилах его течет кровь предателей, ведь силуры были предателями еще до того, как из-за моря пришли римляне: они угоняли наш скот и браконьерствовали в наших охотничьих угодьях. Это не просто сумасбродство, это чистой воды безумие – выдать тебя замуж за сына наших исконных врагов. Я даже поговорил об этом с Арданосом, и хотя он уверяет, что такой брак стал бы залогом мира, как будто ты – дочь одной из наших королев, а он – сын цезаря, я-то знаю, что тому не бывать.

Глаза девушки расширились при мысли о том, что за нее вступился сам архидруид – вот уж от кого она ничего подобного не ждала! А Бендейгид между тем продолжал:

– Судя по тону его письма, Мацеллию Северу все это нравится ничуть не больше, чем мне. От такого брака ничего хорошего ждать не приходится: вы оба будете разрываться надвое между преданностью своим и чужим. Если Гай готов ради тебя отречься от Рима – мне такой родич не нужен. Но если он останется верен империи, тогда от тебя отрекутся твои же соплеменники, а я не хочу для тебя такой участи.

– Ради него я вынесу все что угодно, – прошептала Эйлан, не поднимая глаз.

– Да-да, в безумии своем ты согласна на все, – неумолимо произнес отец. – Юность всегда готова бросить вызов целому свету. Но наша кровь – не кровь предателей, Эйлан. За каждое мгновение, что ты проведешь в его объятиях, предавая свою родню, ты расплатишься невыносимой болью: вóроны втайне исклюют твое сердце. – Голос его смягчился. – Более того, не ты одна, но все твои близкие вынуждены будут рвать одну связь за другой.

Эйлан, ты вот что должна понять: я не держу зла на Гавена, он был гостем в моем доме, и я погрешил бы против истины, заявив, что юноша меня обманул, – ведь никто не спросил его о настоящем имени. Если я и питаю к нему недобрые чувства, так только за то, что он тайком настроил тебя против твоей родни.

– Он вел себя благородно и порядочно и со мною, и с тобой, – еле слышно отвечала Эйлан.

– Я разве спорю? – откликнулся Бендейгид. – Но тот, кто задал вопрос, должен смириться с ответом. У меня честь по чести попросили твоей руки; я ответил честь по чести и прямодушно. И хватит об этом.

– Человек менее благородный поступил бы со мною так, что ты был бы только рад от меня избавиться, – сдавленным голосом произнесла девушка.

Лицо друида потемнело от гнева. Впервые на своей памяти девушка всерьез испугалась отца. Бендейгид рванул дочь к себе и ударил ее по губам – хотя и не сильно.

– Довольно, – рявкнул он. – Я сказал, довольно! Если бы я чаще бил тебя в детстве, сейчас мне не пришлось бы отвечать ударом на такую бесстыдную речь.

Бендейгид разжал руки, и Эйлан рухнула на скамью. Еще десять дней назад, если бы отец заговорил с ней так грубо, она бы разрыдалась; сейчас ей казалось, что она никогда больше не прольет ни слезинки.

– Ты не станешь женою римлянина, пока я жив; да и после тоже, насколько это от меня зависит, – твердо заявил он. – А если ты скажешь, что не соблюла себя и теперь либо вынуждена идти замуж за этого сына предателей-полуримлян, либо притащишь мне в подоле ублюдка, который станет звать меня дедом, никто в целой Британии меня не осудит, если я утоплю тебя своими руками. И нечего так смущенно краснеть, дочка, минуту назад ты о скромности и не вспоминала!

Эйлан предпочла бы посмотреть в лицо отцу, стоя на ногах, но колени у нее подгибались и подняться она не смогла.

– Ты в самом деле считаешь меня такой бесстыдницей?

– Не я первый произнес срамные слова, – парировал ее отец. Но голос его тут же смягчился. – Ох, дитя, дитя, я говорил в гневе, – признал он. – Ты – хорошая девушка, ты – истинная моя дочь; прости меня, родная. И забудем уже этот разговор. Завтра ты отправишься на север, к сестре: Майри вот-вот родит, нужно, чтобы при ней был кто-то из женщин, а мать поехать не может: у нее в эту пору дел невпроворот. Похоже на то, что мужа Майри схватили римляне, когда он отправился вдогонку за отрядом, забравшим наших людей на рудники. Так что, даже если бы все сложилось иначе, не те нынче времена, чтобы предлагать мне римлянина в зятья.

Эйлан молча кивнула. Бендейгид обнял ее за плечи и ласково произнес:

– Я мудрее тебя и старше тебя, Эйлан. Молодежь ничего, кроме себя самих, не замечает. По-твоему, я не видел, как ты убиваешься? Я-то думал, ты скучаешь по Диэде; и разгневан я на этого ублюдка-полуримлянина главным образом за то, что он причинил тебе столько боли.

Девушка снова кивнула, неподвижно застыв в его объятиях: ей казалось, она где-то бесконечно далеко, на другом конце света. Бендейгид предостерегал, что, если она выйдет за Гая, ворон исклюет ей сердце, и девушка решила было, что это – просто поэтический образ. Но теперь она поняла, что отец сказал чистую правду: сердце пронзала острая боль, как если бы в него и впрямь впился вороний клюв.

Почувствовав ее упрямое отчуждение, отец раздраженно бросил:

– Твоя мать права: ты и в самом деле засиделась в девушках. Зимой я подыщу тебе мужа – одного из наших.