Эйлан цепенела от страха. Майри было не узнать. Лицо ее покраснело и распухло, она кричала в голос, словно бы сама того не сознавая. Затем вдруг задохнулась, выгнулась дугой и уперлась пятками в изножье кровати.

– Не могу… ох, не могу, – прохрипела она. А Кейлин все подбадривала и утешала роженицу ласковой, утешительной воркотней. Эйлан казалось, роды длятся уже целую вечность, хотя на самом-то деле утро только-только забрезжило.

Но вот Кейлин заговорила совсем иным голосом:

– Ну вот, кажется, пора… Эйлан, пусть она ухватится за твои руки – нет, не так! – за запястья. А теперь, Майри, тужься изо всех сил. Я знаю, ты устала, дитя, но все вот-вот закончится. Дыши – да, дыши резче, не сопротивляйся. Тише, тише, вот и все – посмотри-ка! – Майри обессиленно рухнула на постель; жрица выпрямилась, держа в руках невообразимо крохотный, красный комочек. Малютка барахталась в ее ладонях и тонко попискивала. – Посмотри, Майри, какая у тебя чудесная доченька!

И Кейлин положила младенца ей на живот. Пунцовое лицо Майри озарилось блаженной улыбкой.

– Хвала Владычице, – выдохнула жрица, глядя на них сверху вниз. – Уж и не упомню, сколько раз я такое видела – и всегда это настоящее чудо! – Тихое мяуканье сменилось пронзительным, требовательным воплем, и Майри рассмеялась.

– Ох, Кейлин, какая же она красавица!..

Жрица быстро и умело перевязала пуповину и обтерла младенца. Когда у Майри начал отходить послед, Кейлин передала ребенка девушке.

Казалось немыслимым, что такая хрупкая кроха – дитя человеческое: пальчики и ножки – тонюсенькие, как паучьи лапки, на головке – темный пушок. Измученная Майри забылась сном, а Кейлин повесила на шею малышки маленький металлический амулет и принялась ловко ее пеленать.

– Вот теперь эльфы ее не украдут, а мы ведь с нее глаз не спускали с тех пор, как она родилась, так что точно знаем: она не подменыш, – заявила Кейлин. – Но даже Добрый народец вряд ли высунется наружу в такой дождь. Так что видишь, даже от такого потопа есть польза.

Кейлин выпрямила натруженную спину – и осознала, что впервые за много дней сквозь низко нависшие плотные облака проглянуло водянисто-бледное красноватое солнце.

Длинненькое младенческое тельце казалось таким слабым и уязвимым. Пушистые волосенки обсохли и приобрели рыжеватый оттенок.

– Она такая крошечная… она выживет? – спросила Эйлан.

– Не вижу, почему нет, – отозвалась Кейлин. – Хвала богам, что мы не уехали отсюда прошлым вечером. Мне подумалось, что все-таки безопаснее было бы укрыться в Лесной обители; но тогда малышка родилась бы под деревом или в чистом поле, и мы, чего доброго, потеряли бы и мать, и дитя. Мои предвидения не всегда сбываются.

Жрица тяжело опустилась на скамью у очага.

– Ой, да уже белый день – не диво, что я так умаялась! Глядишь, скоро и мальчуган проснется, и мы покажем ему маленькую сестренку.

Эйлан все еще держала ребенка на руках. Кейлин подняла взгляд – и между двумя женщинами словно опустилась завеса – как будто из Иного мира дохнуло стылым туманом. Пелена заколыхалась, и Кейлин похолодела от неизбывного горя – внезапно она увидела Эйлан совсем иной: старше годами, в синем облачении Лесной обители, с синим полумесяцем на переносице – знаком посвященной жрицы. На руках она держала малое дитя, а в глазах ее плескалась такая неутешная скорбь, что у Кейлин разрывалось сердце.

Кейлин вздрогнула, до глубины души потрясенная этой безысходной тоской, и попыталась смахнуть слезы. Когда она снова подняла взгляд, девушка недоуменно смотрела на нее. Жрица непроизвольно шагнула вперед и выхватила у Эйлан дитя Майри; малышка тихонько мяукнула и снова заснула.

– Что случилось? – удивилась Эйлан. – Почему ты так на меня посмотрела?

– Просто сквозняк, – прошептала Кейлин. – Вдруг холодом повеяло, вот и все. – Но обе отлично видели, что пламя светильников даже не дрогнуло. «Мои предвидения не всегда сбываются, – напомнила она себе. – Не всегда…»

Жрица встряхнула головой.

– Будем надеяться, реки еще не вернулись в свои берега и по дорогам не пройти и не проехать, – промолвила она. Мысль о разбойниках ненадолго вытеснила из головы жуткое видение – к вящему облегчению жрицы.

– Как ты можешь так говорить, Кейлин? Ведь мой отец непременно захочет как можно скорее приехать полюбоваться на новорожденную внучку, и матушка тоже. Тем более если Майри и впрямь потеряла мужа…

Кейлин вздрогнула.

– Я так сказала? Ну, в любом случае погода от нас не зависит: я в жизни не слыхивала, чтоб кто-нибудь, хотя бы и сам архидруид, мог повелевать солнцем и дождем. Но я не могу избавиться от мысли, что на дорогах можно повстречать не только твоих близких. Пойдем-ка, – добавила она, – младенца нужно приложить к материнской груди. – И Кейлин с перепеленутой малышкой на руках отошла к кровати роженицы.

Глава 8

Над римским лагерем в Деве который день подряд лил нагоняющий тоску дождь. Солдаты сидели по казармам, играли в кости, чинили снаряжение или наведывались в винную лавку, чтобы скоротать вечер за выпивкой. Повсюду царила беспросветная сырость. В один из таких унылых дней Мацеллий Север послал за сыном.

– Ты хорошо знаешь местность к западу отсюда, – начал он. – Сможешь провести по дорогам отряд к селению Бендейгида Врана?

Гай ощутимо напрягся, не замечая, как с его плаща из промасленной кожи на плиточный пол стекают капли.

– Да, но, отец…

Мацеллий с легкостью прочел мысли сына.

– Я не предлагаю тебе шпионить за домом твоего спасителя, мальчик мой, но под Сегонцием видели разбойников из Гибернии. Если грабители проберутся вглубь страны, все тамошние бриттские поселения окажутся в опасности. Я ведь о бриттах и забочусь, хотя боюсь, они-то посмотрят на дело иначе. Но раз уж я должен выслать вооруженный отряд, чтобы выяснить, что происходит, не лучше ли, если его поведет друг, а не ненавистник кельтов и не какой-нибудь олух, который только что прибыл из Рима и всерьез считает, будто бритты до сих пор бегают по лесам, с ног до головы размалеванные синей краской?

Гай почувствовал, что краснеет. Он терпеть не мог эту отцовскую привычку разговаривать с ним, как с неразумным ребенком.

– Я в твоем распоряжении, отец, – и в распоряжении Рима, – сухо добавил он, мгновение помолчав. Вежливая формула в его устах прозвучала до крайности цинично: Гай почти ожидал, что отец ответит издевательской усмешкой. «Каким бессовестным лжецом я становлюсь! Ну да я, по крайней мере, понимаю, что лицемерю. Неужели к тому времени, как я доживу до отцовских лет, я так привыкну к личине благодушного превосходства, что поверю, будто это и есть мое истинное лицо?»

– Или ты опасаешься, что не сумеешь сдержаться, потому что Бендейгид отказал тебе в руке своей дочери? – продолжал отец. – А я ведь тебя предупреждал, что так будет.

Гай сжал кулаки и до боли закусил губу. Ему никогда еще не удавалось взять верх в спорах с отцом; юноша знал, что у него и сейчас нет ни шанса. Однако ж слова Мацеллия были что соль на свежую рану.

– Да, предупреждал и был прав, – процедил Гай сквозь стиснутые зубы. – А теперь подбери мне любую племенную телку, какую сочтешь нужным, – любую девицу с широкими бедрами и хорошей родословной, да хоть эту твою Юлию, – и я исполню свой долг.

– Ты – римлянин, и я надеюсь, ты будешь себя вести так, как римлянину подобает, – произнес Мацеллий уже мягче. – Ты поступил достойно – поступай так же и впредь. Да во имя Юноны, мальчик мой, девушка, которую ты любил, чего доброго, в опасности! Даже если ты не можешь на ней жениться, неужто ты не хочешь оградить ее от беды?

На это, разумеется, Гаю ответить было нечего, но юношу замутило от ужаса, который не имел ничего общего с физическим страхом. Он отдал честь и вышел.

«Наверное, я просто-напросто боюсь снова оказаться с ними со всеми лицом к лицу, – размышлял про себя Гай. Его небольшой конный отряд, выделенный из состава ауксилии, рысью вылетел из ворот крепости и, разбрызгивая грязь, промчался вниз по холму. – В каком-то смысле я и в самом деле предал их доверие, а они все были так добры ко мне». В предотъездной суматохе, отбирая и снаряжая солдат, юноша кое-как справлялся со своими чувствами, но теперь тошнотворные опасения нахлынули с новой силой.

С тех пор, как Гай уехал из дома Бендейгида, Кинрика он видел только однажды… Как-то раз на ярмарке в Деве юноша обернулся и узнал светловолосого молодого великана: тот выторговывал себе меч в кузнечной лавке. Кинрик так увлекся разговором с оружейником, что Гая не заметил, и, невзирая на все свое воспитание, Гай позорно сбежал. Ведь встреча эта произошла вскоре после того, как доставили ответ от Бендейгида. Если домочадцам друида известно о предложении Гая, юноша сгорел бы со стыда; а если никто ничего не знает, то Кинрик, увидев своего приятеля в форме римского трибуна, конечно же, решил бы, что их предали, – а что еще он мог подумать?

Гай гадал про себя, кто перевел послание Бендейгида на латынь. Юноша бросил в огонь вощеные дощечки, но каждое слово накрепко врезалось в его память. Короткое письмо не оставляло места сомнениям. Друид не считал возможным выдать дочь за Гая, потому что она еще слишком молода, а Гай – римлянин по происхождению.

Гай твердо решил выбросить всю эту историю из головы. В конце концов, он – римлянин, он привык подчинять своей воле разум и тело. Но это оказалось не так-то просто. В течение дня юноше удавалось обуздывать свои мысли, но прошлой ночью ему снова приснилось, будто они с Эйлан вместе плывут на белом корабле к западу. Но даже если на западе и впрямь есть какая-то земля, где можно укрыться от враждебного мира, Гай понятия не имел, как похитить девушку, даже если она сама того желает… да и захочет ли Эйлан с ним бежать? Он вовсе не собирался бросать вызов всем своим родичам, не говоря уже о семье Эйлан. Ничего из этого не выйдет, кроме горя для них обоих.

Чего доброго, Эйлан уже с кем-то помолвлена, невзирая на все уверения Бендейгида, что девушка якобы слишком молода. В конце концов, большинство римлянок в ее годы уже замужем. Что ж, отец волен, если хочет, обручить его с кем угодно! Дочь Лициния вроде бы тоже совсем юна, так что, может статься, ему не придется надевать хомут на шею прямо сейчас. Лучше вообще выбросить женщин из головы, думал про себя Гай. Видят боги, он честно пытался. Но снова и снова, при виде серых глаз и отблеска светлых волос – порою в какой-нибудь галльской рабыне, – перед внутренним взором Гая вновь оживал облик Эйлан, ясно, как наяву, и на глаза юноши наворачивались слезы.

Гаю очень хотелось расспросить Кинрика о том, как поживает его семья. Но когда римлянин собрался наконец с духом, молодой великан уже исчез. А учитывая обстоятельства, может, оно было и к лучшему.

Эйлан внезапно проснулась и заморгала, пытаясь вспомнить, где находится. Может, ребенок заплакал? Или ей что-то приснилось? Но Майри с младенцем мирно спали на кровати в стенной нише с другой стороны от очага. Эйлан пошевелилась, и ее маленький племянник Вран завозился во сне и теснее прижался к ней. Жрица Кейлин неподвижно лежала у самой стены. Эйлан, устроившаяся на краю постели, поближе к огню, спала плохо, урывками. Снилось ли ей хоть что-нибудь, она не помнила – знала только, что пробудилась и неотрывно глядит на алые искорки в очаге: дрова уже прогорели до углей.

– Я тоже слышала, – прозвучал в темноте негромкий голос Кейлин. – Снаружи кто-то есть.

– В такой час? – Девушка прислушалась, но вокруг царило безмолвие: лишь со свесов крыши падали капли да потрескивали головешки в очаге.

– Тише, – поспешно одернула ее жрица.

Кейлин выскользнула из постели и бесшумно проверила запор на двери. Щеколда была надежно задвинута до конца, но спустя мгновение Эйлан снова услышала разбудивший ее звук: кто-то надавил на дверь снаружи, и засов чуть прогнулся.