Юноша рухнул на скамью у очага и порадовался про себя, что никому вроде бы и дела до него нет. Хотя снаружи все еще ярко светило солнце, его пробрала дрожь – погреться у огня было очень кстати. Как давно не приходилось ему вспоминать обычаев материнской родни! Гай от души надеялся, что не выдаст себя какой-нибудь оплошностью.

– С моей сестренкой Эйлан ты тоже знаком; а рядом с ней – сестра моей матери Диэда, – продолжал светлокудрый бритт. Эйлан сидела подле Реис; а рядом с Эйлан – еще одна девушка в зеленом льняном платье; откинувшись к спинке скамьи, она прислушивалась к словам старика-барда. Гай изумленно охнул, изрядно насмешив Кинрика. В первое мгновение гостю показалось, что соседка похожа на Эйлан как две капли воды – как один дубовый листок на другой; но, присмотревшись, он заметил, что девушка, которую Кинрик назвал Диэдой, чуть старше, глаза у нее синие, а у Эйлан почти серые. Гаю смутно помнилось, что сверху, от края ямы, на него глядели два лица, но тогда он решил, что бредит.

– На самом деле их двое; они похожи друг на друга больше, чем близнецы, верно?

Кинрик был прав, но Гай внезапно преисполнился уверенности, что всегда и везде безошибочно узнает Эйлан – как узнал сейчас. Всю свою жизнь он будет одним из тех немногих, кто способен различить этих двух женщин – словно по наитию. В голове возник обрывок воспоминания, неразрывно связанный с огнем и болью, – Эйлан видела его, Гая, во сне!

Исподволь сравнивая девушек между собою, молодой римлянин подмечал множество мелких отличий: Диэда чуть выше, волосы ее зачесаны гладко и ровно, а у Эйлан выбиваются из-под повязки маленьким ореолом кудряшек. Лицо Диэды гладкое, бледное, с безупречными чертами, мрачновато-серьезное; а Эйлан розовеет нежным румянцем, словно в лице ее задержался солнечный свет.

Теперь девушки уже не казались ему такими похожими, а уж голоса их так и вовсе звучали по-разному. Диэда небрежно обронила какую-то любезность; голос ее был глубоким и певучим – совсем не таким, как у застенчивой, смешливой Эйлан.

– Стало быть, ты – тот самый недотепа из кабаньей ямы? – серьезно осведомилась Диэда. – По рассказам Кинрика я ожидала увидеть олуха не от мира сего, а ты, вижу, не такой уж и дикарь.

Гость ответил ни к чему не обязывающим кивком. Холодная, невозмутимая сдержанность странно не вязалась с образом девушки столь юной. К Эйлан Гай с самого начала почувствовал симпатию, а эта его, похоже, невзлюбила – хотя с чего бы?

Кинрик кивнул и обернулся к молодой женщине, что прошла мимо с кувшином молока.

– Майри, нашего гостя зовут Гавен. Или ты так увлеклась дойкой, что даже и слова привета ему не скажешь? – Женщина учтиво наклонила голову, но ответить не ответила. Она отвернулась; только теперь Гай заметил, что она вовсе не толстушка – она на сносях. Глаза ее покраснели от слез.

– Вот и вся наша семья – да, и еще моя маленькая сестричка Сенара, – промолвил Кинрик. Девчушка шести-семи лет, со светлыми, как у Эйлан, волосами застенчиво выглянула из-за юбки Майри, и, расхрабрившись, сообщила:

– Эйлан сегодня не пришла ко мне спать; мама говорит, она всю ночь с тобой просидела!

– Горжусь оказанной мне честью, – рассмеялся Гай. – Однако ж мало успеха имею я в глазах женщин, если самой хорошенькой до меня дела нет! А тебе-то почему, малышка, не хотелось за мной поухаживать?

Круглолицая, розовощекая девчушка напомнила Гаю его родную сестру: та умерла три года назад, ненадолго пережив мать. Гай здоровой рукой притянул девочку к себе; она тут же вскарабкалась на скамью рядом с ним и удобно устроилась под боком. Позже, когда старшие, Майри и Диэда, принесли еду, малышка потребовала, чтобы им с гостем досталась одна тарелка на двоих, и Гай, рассмеявшись, смирился с детским капризом.

Кинрик и Диэда вполголоса беседовали промеж себя. Гай попытался приступить к трапезе, но с перевязанной рукой это оказалось непросто. Эйлан заметила, как трудно ему приходится, подошла и села с другой стороны. Сняв с пояса маленький острый ножик, она незаметно разрезала все то, что лежало на тарелке, на мелкие кусочки, с которыми раненый вполне мог управиться, и потихоньку, так, чтобы никто кроме них троих не услышал, велела ребенку не докучать гостю. И, вновь засмущавшись, молча отошла к очагу. Гаю отрадно было наблюдать за девушкой.

Одна из служанок принесла к Майри годовалого ребенка, и молодая женщина без тени смущения расстегнула платье и принялась кормить сына грудью, одновременно болтая с Кинриком. Вот она с простодушным любопытством оглянулась на Гая и обронила:

– Теперь понимаю, зачем тебе понадобилось одалживать у меня мужнину запасную тунику и штаны. Родри-то ушел… – Молодая женщина прикусила язык и нахмурилась. – Думается, он не возражал бы ссудить свое добро гостю, хотя, чего доброго, еще скажет мне пару теплых слов, если узнает, что я отдала кому-то его сухую одежу, пока он там мерзнет в лесу. Гавен, скажи-ка: а что, все силуры такие же коротышки, как ты, – ни дать ни взять маленький народец, или, может, однажды ночью в постель к твоей бабушке забрался какой-нибудь римлянин?

Даже если бы Гай и придумал, что сказать, слова его потонули бы в общем громовом хохоте. Юноше вспомнилось, что у бриттов в обычае грубые шутки – воспитанный римлянин посчитал бы их дурным тоном. Правда и то, что силуры по меркам бриттов и впрямь малорослы, и притом смуглы, с тонкими чертами лица, в отличие от статных светлокожих белгов, – таковы были Кинрик, Эйлан, Диэда и Реис. Своего дядю, вождя силуров, Гай видел всего-то несколько раз, но тот запомнился ему как человек могучий и властный, невзирая на невысокий рост, – он был скор на ярость и смех, а предплечья его покрывали татуировки в виде драконов.

Гай, наконец, нашелся с ответом. В обществе римлян он не дерзнул бы произнести вслух ничего подобного, но здесь к такого рода подначкам, похоже, относятся иначе.

– Не знаю насчет бабушки и римлянина, госпожа Майри, но одежда твоего мужа мне как раз впору – и ты, я вижу, против такой замены нимало не возражаешь!

Кинрик, запрокинув голову, басовито расхохотался, а вслед за ним и все остальные. Даже невозмутимая Реис улыбнулась краем губ, но тут же снова посерьезнела, словно знала что-то такое, о чем не подозревала Майри. В приветливом радушии хозяйки вдруг почудилось некоторая принужденность. Она обернулась к Арданосу.

– Отец, не настало ли время для музыки?

Арданос взялся за арфу – и пристально поглядел на Гая. Юноша внезапно преисполнился уверенности, что старый друид отлично знает, кто он таков и откуда. Но с какой бы стати? Гай уродился темноволосым, в отца, но ведь и у силуров, равно как и у некоторых других западных и южных племен, волосы темные и вьющиеся. Гай готов был поклясться, что старикана в жизни не видел. Воображение разыгралось, не иначе… Скорее всего, этот пронзительный взгляд, в котором якобы читается узнавание, говорит просто-напросто о близорукости.

Старик-друид ударил по струнам раз, и другой, и отложил арфу в сторону.

– Не в настроении я сегодня, – промолвил он, обращаясь к одной из светловолосых девушек. – Диэда, дитя мое, может, ты для нас споешь?

На щеках у Эйлан заиграли ямочки.

– Я всегда рада тебе услужить, дедушка, но мое пение тебя вряд ли порадует!

Арданос досадливо рассмеялся.

– Ну вот, опять промахнулся! Эйлан, так это ты? Клянусь, вы с Диэдой нарочно меня морочите! Да вас не различишь, пока вы рта не открыли!

– А мне кажется, они не так уж и похожи, – мягко возразила Реис. – Конечно, одна мне дочь, а другая – сестра, но, по-моему, они совсем разные. Может, тебя зрение подводит?

– Да я никогда не знаю, кто из них кто – до тех пор, пока одна из них не запоет, – запротестовал друид. – Вот тогда их уже ни за что не спутаешь!

– Ну что ты так скривился, дедушка, словно яблоко-дичок надкусил? Я же не училась на барда! – укорила Эйлан. Все умолкли, и Диэда запела – безо всякого аккомпанемента:

Пташка загадку поведала мне:
Рыбы как птицы парят в глубине,
Птицы как рыбы плывут в вышине…

Пока все слушали песню, Реис поманила к себе Майри и тихо спросила:

– Кого еще забрали римляне, кроме мужа коровницы?

– Я ни про кого больше не слышала, матушка, но Родри сразу кинулся за ними вдогонку, я и расспросить его не успела, – покачала головой Майри. – Он сказал, что остальных позабирали по большей части на севере.

– Эта жирная свинья Карадак! Или мне следует сказать Клотин, как зовут его римляне! – взорвался Кинрик. – Если бы старый Клоп поддержал нас, римляне никогда не посмели бы прислать свои легионы в здешние края… но пока все переходят на сторону либо римлян, либо каледонцев…

– Молчи! – резко одернула его Диэда, прервав песню. – А не то, чего доброго, сам на север отправишься…

– Тише, дети, это дела семейные, вряд ли они интересны нашему гостю, – мягко укорила Реис. Но Гай отлично понимал, что она имеет в виду совсем другое: «Небезопасно вести такие речи, когда в доме чужой».

– В здешних краях сейчас спокойнее, чем когда-либо, – невозмутимо промолвил Арданос. – Римляне полагают, что они нас приручили, что с нас можно невозбранно налоги драть, а мы и не пикнем. Но их отборные войска ушли воевать с новантами – и порядка тут стало меньше.

– Без такого порядка мы бы отлично обошлись, – резко бросил Кинрик, но Арданос кинул на него предостерегающий взгляд, и юноша умолк.

Гай чуть подался вперед, оказавшись в круге света от очага. Он подозревал, что уж ему-то точно лучше помолчать, но любопытство взяло верх.

– Я только что из Девы, – медленно проговорил он. – Там ходят слухи, что император, возможно, отзовет Агриколу из Альбы^[4], несмотря на все его победы. Поговаривают, что невыгодно тратить силы и средства на то, чтобы и дальше удерживать эту бесплодную землю.

– Что-то не верится мне в этакую удачу! – презрительно рассмеялась Диэда. – Может, римляне и отрыгивают то, что съели, чтобы освободить место в животе для новых блюд, но ни один римлянин до сих пор еще не уступил ни дюйма завоеванной земли!

Гай открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.

– А что, Агрикола и впрямь так грозен? Он правда способен покорить всю Британию до северного моря? – спросила Реис.

Арданос поморщился.

– Слухи из Девы, возможно, содержат в себе зерно правды: сомневаюсь, что даже римские налоговые откупщики способны выжать хоть какую-то прибыль из тамошних волков и дикарей!

Диэда внезапно окинула Гая недобрым взглядом.

– Ты живешь среди римлян, – промолвила она, – может, ты нам расскажешь, зачем они уводят наших людей и что их ждет?

– Сенаторы провинции платят налог людьми. Полагаю, рабочих отправят на свинцовые рудники в Мендипских холмах, – неохотно отвечал Гай. – Что там с ними станется, я не знаю.

Но Гай знал. Им предстоит жить впроголодь; чтобы сломить их дух, в ход пойдет плетка; самых упрямых оскопят. Те, кто переживет долгий переход, обречены работать на рудниках до конца жизни. В глазах Диэды блеснуло торжество: она, конечно же, догадалась, что гостю известно больше, чем он готов рассказать. Юноша поморщился: Майри заплакала. До сих пор Гаю еще не доводилось сталкиваться с теми, с кого взимали налог рабочей силой; он и не думал, что однажды столкнется с этими людьми лицом к лицу.

– Неужели ничего нельзя сделать? – воскликнула молодая женщина.

– Только не в этом году, – вздохнул старик.

– Да тут уж ничем не поможешь, – примирительно сказал Гай. – Но вы же не станете отрицать, что рудники обогащают всю Британию…

– Проживем мы как-нибудь без такого богатства! – негодующе бросил Кинрик. – Римская верхушка богатеет, а те, кого Рим под себя подмял, страждут в рабстве.

– Но богатеют ведь не только римляне… – начал было Гай.

– Ты имеешь в виду предателей вроде Клотина?