Рейн Карвик: Тени горят ярче

ПРОЛОГ.

"Пепел и лилии"

Пожар начался не с огня.

Сначала был запах.

Запах, который царапал изнутри. Не гари – нет. Сладкий, как мамины духи, но горький на вдохе. Как если бы цветы решили умереть. Лилия и что-то едкое, металлическое. Алиса не знала слова «порох», но знала: этот запах был опасным. Как будто воздух стал стеклянным и мог порезать изнутри.

Она сидела на мраморной ступеньке у входа в зал, сжав в руках свою куклу. У той было чёрное пятно на коленке, как у неё самой – только у куклы оно было нарисовано, а у неё – настоящее. Платье белое, как у невесты. Или как у покойницы.

Вокруг плыли люди. Они смеялись, шептались, поднимали бокалы. Шампанское в них пузырилось – и вдруг, как будто закипело. Алиса не сразу поняла, что стало жарко.

Кто-то уронил фужер. Хруст. Как будто ледяная змея пролезла по полу. Никто не обернулся. Все продолжали двигаться – будто были тенями, уже мёртвыми.

Она увидела отца. Он разговаривал с женщиной в блестящем платье. Та не моргала. Её губы двигались, но звук выходил чужой – как будто кто-то говорил за неё изнутри.

Мама стояла чуть в стороне. Гладила кольцо на пальце. Знак – так Алиса это называла. Если мама вертит кольцо, значит, тревожно. Плохо. Значит, скоро – шёпот, потом – крик. Потом – тишина.

Кукла выскользнула из её рук. Упала лицом вниз.

Скрип. За спиной. Алиса вздрогнула.

Не дерева – металла. Как будто кто-то открывал дверь в подвал. Или гробницу.

Мальчик стоял у лестницы.

Он был почти как взрослый. В костюме. Слишком большом. Волосы – чёрные, как мокрый уголь. Глаза – как лёд, под которым плещется что-то дикое. Он смотрел не на неё. На тьму наверху лестницы.

– Там кто-то зовёт, – сказал он. – Она сказала твоё имя.

Голос был тихий, но Алиса услышала. Мама? Возможно. Там, вверху, действительно было что-то… знакомое. Как если бы её любимая колыбельная прозвучала, наоборот.

Она встала. Сделала шаг.

Мальчик – Дэмиен, она узнала позже – повернулся и пошёл первым.

Наверх.

Зал наверху был старым. Воздух – тяжёлым. Свечи дрожали. Не от сквозняка. От чего-то другого. Стены будто потели тенями. Пламя отбрасывало силуэты, которые не совпадали с людьми. Они шли вперёд. Или назад. Или раньше времени.

Картина висела в центре. Большая. Чёрная рама. Пыль на стекле. А под ней – женщина.

Она стояла в огне. Но не горела. Или горела – но как будто ей это нравилось.

Её лицо…

Алиса замерла.

Глаза – как у неё. Но зрачки – чужие. Глубокие. Тёмные. Как у мальчика. Как у Дэмиена.

Они стояли рядом. Смотрели. Дэмиен не моргал. Алиса не дышала. Губы женщины шевельнулись. Не как у живых – будто кто-то дёргал за невидимые нитки. Из уголка рта стекала капля краски. Или крови. Алиса вдруг поняла: это не огонь пожирает её. Это она пожирает огонь. Мама вошла в зал. Она шла быстро…

Мама вошла в зал. Она шла быстро. Платье на ней было лёгким, но двигалось, как тяжёлый шёлк. В руках – что-то белое. Бумаги? Или… часть картины?

Отец остановился возле неё.

– Это не она, – голос у мамы был тихим, но Алиса услышала. – Это не оригинал. Слой не тот. Цвет пепла другой.

Пепел? Откуда она знает, какого цвета пепел?

Картина дрогнула. Не тень. Сама ткань – как будто под ней что-то вздохнуло.

Внизу снова что-то разбилось. Потом – крик. Затем звук, будто стекло режет по коже. Протяжный. Хриплый. Как смерть, которая потеряла голос.

Пламя вспыхнуло с правой стороны картины. С рамки. Как по шву. Как по венам.

Алиса шагнула назад. Ударилась спиной о колонну. Хотела закричать, но во рту – пусто. Как будто язык исчез.

Мальчик стоял рядом. Он не двигался.

– Это она, – сказал он. – Женщина в пламени.

Алиса посмотрела на него. Его рука тянулась к ней. Он схватил её запястье. Сильно.

В этот момент боль пронзила её руку. Как иголки. Как раскалённая проволока. Она открыла рот – и одновременно с ней закричал он.

Не от боли. От узнавания.

Боль ударила в запястье – и вдруг Алиса узнала этот узор. Она рисовала его вчера на песке. А Дэмиен – сегодня на оконном стекле. Как будто кто-то водил их руками годами.

На полу – пепел. Он летел в воздухе, как снег. На нём – отпечатки. Маленькие. Голые ступни. Кто-то танцевал. Или звал.

– Беги, – прошептал он.

Но его пальцы не отпускали. Они вжимались в её кожу, оставляя следы – круги, линии. Тот же узор, что был на раме картины.

Алиса не могла оторваться. Как будто запястье стало дверью – и он держал её с другой стороны.

Пламя двигалось не спеша.

Не как в кино. Не как на костре. Оно расползалось по раме, по стеклу, по воздуху – как будто вспоминало, что делать. Как будто само выбирало, кого сжечь.

Снизу раздался ещё один взрыв – не громкий, но резкий. Как трещина в чашке. Крики усилились. Мужские. Женские. Детские. Но наверху, в этом зале, стояла тишина. Зал словно оторвался от мира. Или был похоронен заживо вместе с ним.

Мама остановилась прямо перед картиной. Бумаги в её руках заплясали от жара. Лицо у неё было очень бледным – таким бледным, что Алиса на секунду подумала: мама уже мертва, просто ещё не поняла.

– Оригинал был написан в 1867-м, – сказала мама. Её голос был глухим, будто из другой комнаты. – На холсте из костяной пыли. На пепле.

Отец потянул её за руку.

– Пора уходить, – резко.

– Если она проснулась, мы не успеем, – ответила она и посмотрела прямо в лицо женщины на картине.

Воздух перед картиной дрогнул – будто пространство сжалось в точку. А потом разорвалось. И в этот момент – женщина моргнула.

Картина не дрогнула. Стекло не лопнуло. Но в огне, на холсте, ресницы опустились и поднялись. Алиса видела это. Дэмиен тоже.

Мама отступила. Бумаги из её рук вспыхнули. Она не закричала. Только прикрыла лицо ладонью – и её кожа сразу покрылась волдырями.

Папа схватил её. Оттолкнул от картины. Она упала. Горящее платье задело пепел у стены – и вдруг весь пол заледенел огнём.

Алиса рванулась вперёд. Дэмиен удержал её.

– Ты не поможешь, – сказал он. – Она уже выбрала.

– Кто?

Он не ответил. Глаза его были широко раскрыты. Лоб в испарине. Но голос – спокойный. Почти сонный. Будто он давно знал, что всё закончится именно так.

Мама лежала на полу. Шевелилась. Рот двигался, но звука не было. Папа пытался затушить пламя пиджаком. Оно не гасло. Наоборот – охватывало его руки, ползло по горлу, как змея.

Они горели молча. Пламя лизало их кожу, но не пожирало – лепило. Как художник, который переделывает набросок. Красиво. Так красиво, что Алису стошнило.

Пепел танцевал вокруг них, кружился. И вдруг Алиса поняла – это не просто пыль. Это кто-то. Кто-то невидимый. Множество "кто-то". Они шептали, но слов не было.

Алиса пошатнулась. Дэмиен подхватил её за плечи.

– Не смотри, – сказал он. – Если запомнишь, она останется с тобой навсегда.

Алиса хотела закричать, но во рту пересохло, как будто язык прилип к нёбу. Она посмотрела.

И увидела.

Тени двигались сами. Не как люди. Не как отражения. Они жили своей жизнью. Двое в углу – мать и отец? Нет. Что-то другое. Они стояли в той же позе, что и женщина на картине. Горели – но не исчезали.

Потом одна из теней подняла руку и провела по воздуху – как кистью. Прямо над Алисой. На потолке вспыхнул символ. Круг, в нём – буква. Или шрам. Или имя.

Алиса почувствовала – что-то запеклось у неё на руке. Посмотрела. На коже появилось красное пятно. Форма – знакомая. Она рисовала это раньше. В тетради. На парте. На стекле.

– Она запомнила нас, – сказал Дэмиен.

Огонь добрался до стен. Дерево трещало. Свечи плавились. Воск капал на пол, будто слёзы. Где-то внизу обрушился потолок.

– Нам нужно идти, – сказал он.

Но никто не двигался.

Потому что в центре зала – между ними и дверью – теперь стояла она.

Женщина с картины. В пламени. В том самом платье, которое пело. Волосы – как копоть. Глаза – как у Алисы. Только темнее. Только глубже. Её губы растянулись. Не в улыбку. В ту же гримасу, что была на картине. Алиса поняла: это не конец. Это приглашение.

Алиса не помнила, как они побежали.

Только пепел. Он поднимался с пола, обвивал щиколотки, лез в глаза. Пах как старые книги и чьи-то волосы. За каждым шагом – хруст. Не стекла. Не дерева. Как будто они наступали на кости.

Женщина в пламени стояла у двери. И в то же время – нет. Она двигалась, как дым: казалось, что стоит, но оказывалась ближе. Её взгляд был неподвижен, но Алиса чувствовала, как он скользит по позвоночнику, будто ледяной палец.

– Вон туда, – прошептал Дэмиен.

Он тянул её влево, к узкому коридору за колоннами. Она не сопротивлялась. Только оглядывалась, вцепившись в его руку так, что пальцы побелели. Её кожа на запястье горела, как будто узор, оставшийся там, был выжжен изнутри.

Дым повис под потолком. Красный. Не от жара – от злости. Как если бы сама комната злилась, что их упускают.

Где-то грохнуло. Пол треснул. Пыль хлынула в лицо. Алиса упала. Колено ударилось о пол – боль ударила в виски, но было не до слёз. Пепел под кожей зашипел, как на раскалённой сковороде.

– Поднимайся, – голос Дэмиена – всё тот же: спокоен, неуместно ровен. Глаза его были пусты, будто он читал инструкцию, написанную на стене дымом. – Она рядом.

Алиса поднялась. Пошатнулась. И вдруг увидела: у стены – силуэт. Женский. Чужой. Но… повторяющий её движения. Рука тянется вверх – и в пепле поднимается другая. Пальцы складываются в знак. В тот самый, что горел на потолке.

Они добежали до окна. Рама была обуглена, но стекло – целое. Почти.

– Мы не выберемся, – выдохнула Алиса. Голос сорвался, словно был сделан из золы.

– Выберемся, – Дэмиен отпустил её. Подошёл к раме. – Только не через дверь.

Он достал что-то из внутреннего кармана. Маленький серебряный крестик. Размахнулся и ударил по стеклу. Оно треснуло. Паутина. Потом – глухой звон.

Дым дёрнулся, как живой. Окно взорвалось наружу. Поток воздуха влетел внутрь, сдувая огонь в стороны. На миг стало тихо.

И в этой тишине – голос.

Женский. Но не маминым. Слишком низкий. Слишком медленный.

– Оглянись.

Алиса не хотела. Но шея сама повернулась. Как будто кто-то тянул за волосы изнутри.

В коридоре, где они только что были, стояла она. Женщина в пламени. На губах – пепельная улыбка. В руке – кукла.

Та самая. С чёрным пятном на коленке.

– Пора прощаться, – прошептала Дэмиен. И вытолкнул Алису в окно.

Они падали сквозь пепел и крики. Ветер выл, вырывая из рук последнее – её имя, её страх. И вдруг – хруст. Как будто кто-то сломал кукле шею прямо у неё за спиной. Её память. Алиса поняла: та ночь не закончится. Она будет падать всегда.

Они упали в сад за особняком. В цветы, что когда-то были пионами.

Теперь – чёрные, как сгоревшие письма. Их лепестки хрустели под телами, будто бумага, пропитанная солью. Воздух пахнул дымом и чем-то сладким – будто пионы сгнили за одну ночь.

Алиса ударилась о землю, и гравий впился в щёку, как сотня иголок. В ушах звенело – не от падения, а от того шёпота, что преследовал их в горящем доме. Она попыталась вдохнуть – в горле стоял дым, словно кто-то вдавил ладонь в её рот изнутри. Дэмиен пахнул не дымом, а камфорой и старыми страницами. Как будто он годами сидел в запертой комнате, где воздух пропитан чернилами и пылью.

Сердце колотилось так, что больно было дышать. В висках – молотки. А в груди – ком. Не страха. Ярости. Почему я?