Она приподнялась – и увидела Дэмиена. Его рука была протянута к ней, но пальцы дёргались, будто он хотел и помочь, и оттолкнуть. Глаза его были пусты, но пальцы сжались в кулаки – будто он боролся с чем-то, чего Алиса не видела. Только угол его рта дрогнул, как у человека, пытающегося вспомнить, как это – быть живым.

Дом горел. Огонь пожирал окна, как леденцы. Стёкла лопались, будто кожа. Пламя выползало по фасаду, как змея, возвращающаяся в гнездо. Над крышей клубился дым, внутри которого угадывалась… фигура. Женская. Стоящая. Наблюдающая.

Алиса заморгала. Нет. Показалось. Или не показалось.

Она схватилась за руку Дэмиена, и тут же отдёрнула. Его кожа обожгла. Не жаром – током. Как будто под кожей что-то шевельнулось в ответ.

Они посмотрели друг на друга. Первый раз – по-настоящему. И в этом взгляде что-то треснуло.

Их запястья были одинаковыми. Синие отметины. Узоры, будто вытравленные иглой. Один в один. Как зеркала, рисовавшие один и тот же шрам.

– Что это значит? – прошептала Алиса.

Он не ответил. Только медленно разжал ладонь. Внутри – осколок стекла. Сквозь него пламя казалось живым существом. А на его фоне – дым, складывающийся в силуэт. Тот самый.

– Она не отпустит, – сказал он. – Мы теперь часть её картины.

Сирены выли, как ребёнок, которого забыли в горящем доме. Голоса. Кто-то кричал: «Дети! Живы?!»

Алиса попыталась встать. Ноги дрожали. Мир накренился. Будто кто-то бил молотком по картине, висящей у неё в голове. В волосах – что-то холодное. Она провела пальцами и увидела на ладони чёрный пепел.

Он прилип к коже, будто знал, кому принадлежать. Как в сказке няни: «Пепел мёртвых всегда ищет того, кто их предал».

Пепел на ладони складывался в букву. «М».

Буква «М» не просто лежала на ладони. Она пульсировала, будто под ней билось крошечное сердце. Алиса вдруг вспомнила: так же пульсировала рама картины, когда мама кричала что-то про «пепел».

Алиса вскрикнула. И тут же зажала рот.

Дэмиен смотрел на неё. Лицо было неподвижным, но глаза… в них что-то стучало. Не страх. Не сожаление. Предчувствие. Как будто он знал, что всё только начинается.

Он подошёл ближе, коснулся её запястья, где узор пульсировал с каждой каплей крови.

– Это не конец, – прошептал он. – Она только начала собирать нас… – его голос дрогнул. – А я не хочу быть её кистью.

И в этот момент Алиса почувствовала: она больше не одна. И в этом взгляде – её собственное лицо, но с губами, обожжёнными в улыбке.

Кто-то смотрит изнутри. Через её глаза.

Сквозь неё. И ждёт, чтобы войти, когда она моргнёт.

ГЛАВА 1. ТЕНИ ПРОШЛОГО

Кисть скользила по холсту с точностью хирурга. Мазок – вдох. Линия – выдох. Всё, чтобы удержать внутри то, что рвалось наружу. Мышцы запястья сводило. Кончик кисти дрожал едва заметно, но для Алисы – как землетрясение. Воздух в комнате был плотным. В нём чувствовалось: здесь недавно происходило что-то неправильное. Не от пыли – от памяти. Льняное масло, старая древесина и… запах, как после выстрела. Сера. Расплавленный свинец. Он пробивался сквозь ладан, оставшийся от вчерашнего вечера. Ладан не для молитвы. Для защиты. От запаха, что возвращался, стоило только моргнуть. На мольберте – мадонна. Потускневшая, с выцветшим ореолом и глазами, в которых больше не было света. Левый угол холста обуглен. Алиса скребла его с осторожностью, как будто картина могла взорваться от лишнего прикосновения. Тампоном она сняла верхний слой лака. Под ним – налёт. Пепел с вкраплениями костяной пыли. Она сразу узнала материал: алхимический приём XIX века. Часть проклятой техники memento mori. Она судорожно выдохнула. Сердце застучало быстрее. Что эта картина делает здесь? Рама была неровной, будто дерево вспоминало огонь. Алиса провела по ней пальцем – занозы, как следы когтей. Прядь волос прилипла к виску. Она резко откинула её, потом прижала руку к запястью. Узор под свитером пульсировал – будто тень под кожей заметила то же, что и она. Знак будто оживал, как только в мастерской появлялся пепел. На столе лежал конверт. Тёмная бумага, печать – трезубец, обвитый змеёй. Она не придала значения. Пока. Пока не увидела такой же знак на двери галереи Дэмиена Рейнольдса. В мастерской было тихо. Старые каменные стены глушили звуки города. Место, где она работала, раньше было часовней. Теперь – как саркофаг для искусства. Свет просачивался сквозь узкие окна, освещая пыль в воздухе. Иногда казалось – это не пыль, а чьи-то взгляды. Книги стояли рядами, как свидетели. История живописи, пигментология, судебные дела о фальсификациях. Одна – открыта на главе об Эдгаре Вальтере. Её предке. Она не помнила, чтобы её открывала. Пигменты на столе были разложены в ряд. Алиса взяла баночку с серым порошком, понюхала. Защипало в носу. Привкус на языке – как от пепла. Или крови. Она вздрогнула.

– Сегодня ты просто реставратор, – шепнула она. – Не свидетель. Не сосуд.

Стук кисти по холсту вернул её в рутину. Раствор. Лупа. Мазок. Ещё один. Только не думать. Не видеть. Мадонна на холсте внезапно моргнула. Не глазами – всем лицом. Будто краска на секунду стала кожей. Алиса отпрянула. Посмотрела снова. Всё было на месте. Но в ореоле – крошечная трещина. В форме буквы "М". Та самая, что пульсировала у неё на запястье.

Она сглотнула. Снова наклонилась. Лупа увеличивала микротрещины, как шрамы. Она знала эти трещины. По памяти. По запаху. И вдруг – удар. Дверь архива взорвалась внутрь, как будто невидимый кулак ударил по ней из темноты. Полки с книгами ахнули в ответ. Кисть выскользнула из её руки, и капля краски брызнула на запястье.

Пятно – густое, тёмное. Как ожог. Или клеймо.

Алиса вскочила. Сердце застучало где-то в горле. У двери – никого. Только еле заметное движение тени у самого пола. Сквозняк? Нет. Воздух не шевелился. Она захлопнула дверь. Осталась стоять. Прислушивалась. Тишина. Натянутая, как струна перед ударом смычка. В зеркале на стене – её отражение. Но глаза… не её. Темнее. Старше. В них кто-то был. Свет мигнул. Один раз. Второй. Лампочка качнулась. Алиса щёлкнула выключателем, оставив настольную лампу. Жёлтый круг света обнял её стол. Всё остальное – поглотила темнота. Тень у двери дрогнула. Пульс участился. Воздух сгустился. Узор под свитером зашевелился. Как будто кто-то проводил пальцем по коже изнутри.

И тут – звонок. Один удар. Ровный. Точный. Как выстрел в храме.

Звонок стих. Тишина стала густой, как дым перед вспышкой. Алиса поняла: это не дверь открылась. Это захлопнулась ловушка. Дверная ручка повернулась без стука. Слишком медленно, будто кто-то проверял: не заперто ли? Алиса оторвалась от холста, вскинула взгляд. Вдох – короткий, как перед прыжком в холодную воду. Пальцы замерли над краской. Кончики – ледяные. Дверь распахнулась. Не резко – с холодной уверенностью. Как будто за ней не человек, а приговор. Он вошёл без приглашения. Словно знал: место уже принадлежит ему. Рост выше среднего. Тёмное пальто, строгое, как монашеская ряса. Костюм серого цвета, безукоризненный. И трость – из чёрного дерева, с набалдашником в виде змеиной головы. Её глаза были двумя крошечными рубинами, которые следили за Алисой, куда бы она ни двинулась. На лакированных ботинках не было даже пыли. Почти. Левый ботинок был чуть темнее – как будто он наступил в что-то липкое по дороге. Кровь? Краска? Или чернила, которыми подделывают подписи? Но больше всего – глаза. Серые, как сталь. Холодные, но не мёртвые. В них что-то двигалось. Не страх, не злость. Сила, привыкшая быть запертым зверем.

– Алиса Вальтер? – голос, как стекло, натянутое над пропастью.

Она не ответила сразу. Взгляд – в зеркало на стене. Его отражение не дрожало, не искажалось. И даже свет не смел исказить линии его силуэта.

– Смотря кто спрашивает.

Он шагнул внутрь. Медленно. Уверенно. Как хирург перед разрезом. За ним осталась лёгкая дорожка влаги на каменном полу – с улицы шёл дождь. Он не стряхивал капли. Не замечал. Или не считал нужным.

– Дэмиен Рейнольдс. Антиквар. Исследую наследие, которое предпочло быть забытым. – Он говорил чётко, как будто репетировал. – И, боюсь, у нас с вами пересекаются интересы. Он подошёл к рабочему столу. Осторожно положил на него длинный свёрток. Его пальцы на секунду задержались на ткани – будто проверяли, не обожжёт ли её прикосновение. Ткань – бархат, чёрный, с алой нитью, перевязанной в идеальный узел. Сургучная печать – трезубец, обвитый змеёй.

Её дыхание сбилось. Пальцы невольно сжались. Левое запястье – будто вспыхнуло. Узор под кожей пульсировал, откликаясь. Он не торопился. Как будто знал: она всё равно заглянет внутрь.

– Что это? – её голос прозвучал тише, чем хотелось бы.

– То, за что вас могут посадить. Или – спасти.

Он слегка отступил. Дал ей пространство. Пространство для выбора. И ловушку. Алиса медленно развязала нить. Ткань соскользнула – как саван. Под ней – холст. Старый, покрытый лаком. Изображение – до боли знакомое. Пальцы дёрнулись. Внутри – крик. Но он не вырвался наружу.

Картина была почти её. Почерк – узнаваемый. Пигменты – те, с которыми она работала год назад. Даже микротрещины – идентичные. Но это не была её рука. Кто-то скопировал не только стиль – её страхи, её сны. Это было… интимно.

– Это подделка, – её голос дрогнул, будто по холсту провели ножом.

– Все картины – подделки, мисс Вальтер, – он провёл пальцем по краю холста. – Даже оригинал. Особенно оригинал.

– Я. Этого. Не. Делала.

– Тогда кто? – Его взгляд скользнул вниз – будто знал, где искать. – Ваш отец?

Её сердце оборвалось. Как будто в груди раздался внутренний звон. Старый. Из детства. Из того дня, когда всё сгорело.

– Оставьте отца в покое.

– Я бы с радостью. Но, увы, это он первым украл оригинал. Картина принадлежала дому Вальтеров. А теперь – всплывает в галереях по частям. Вопрос не в морали. В контроле. Он подошёл ближе. Алиса невольно сделала шаг назад. Его тень коснулась её стоп, как ледяная вода. У неё зазвенело в ушах.

– Помогите мне. Найдите оригинал. И уничтожьте остальные. Пока это не сделал кто-то менее… рациональный. Например, Виктория Ланген.

При этом имени воздух в мастерской словно выгорел. Алиса почувствовала вкус пепла на языке – тот самый, что остался после последней встречи с Викторией. Мёртвой Викторией.

– Она… она мертва, – вырвалось у Алисы.

– Её тело – да. Но её коллекция – жива. И скоро выйдет на аукцион. С этой "вашей" работой как центральным лотом.

Тик-так. Часы в углу комнаты тикали громче. Или это пульс. Или они совпали.

– Вы можете молчать. А можете выбрать. Сейчас.

– Почему я?

– Потому что вы помните, как горит ложь.

Он посмотрел на её руку. Чуть прищурился.

– Ваше запястье… интересно. Оно всегда так реагирует на правду?

Он не улыбался. В этом и была угроза. Потому что он верил. В то, что говорит. В то, что всё уже решено.

– Я дам вам время. До полуночи. После – всё становится необратимым.

На пороге он обернулся:

– Кстати. Вы проверили сегодня зеркало? Там кто-то ждёт.

Губы Алисы сами сложились в ответ: – Она всегда ждёт. И только потом она осознала – эти слова сказала не она. Они просто вырвались. И он исчез, оставив после себя лишь каплю дождя на полу. Она была красноватой. Как кровь. Или старая краска. Он вышел без звука. Дверь захлопнулась с грохотом, от которого задрожали кисти в стакане. Последняя упала на пол, оставив кляксу в форме трезубца. Холст остался лежать на столе. Теперь он казался тёплым. Как живой. Тишина вернулась, но теперь в ней звенел невидимый колокол – будто где-то разбили стеклянный купол. Узор на запястье завершил трансформацию: две змеи сцепились в восьмёрку, образуя знак бесконечности. Или петлю. Алиса вдруг поняла: выбор у неё был только на бумаге. В реальности эта игра началась пятнадцать лет назад. И первый ход сделал не он.