– Ну хоть что-то стало понятно, – усмехнулся Миша (Анн Хари). – Вымысел вымышленного существа у меня в голове более-менее укладывается. А больше, извини, ни черта.

– Да у меня самого ни черта не укладывается, – признался эль-ютоканец. – Причём начиная с тебя. Но раз ты не вымысел вымысла, а Ловец и художник, надо нормально с тобой познакомиться. Прости, что только сейчас спохватился. Я как тебя с картиной увидел, вообще обо всём на свете забыл.

Но вместо того, чтобы представиться, он умолк и задумался. Натурально завис. Миша примерно догадывался, какие у искусствоведа сложности. Когда приходишь грабить мастерскую художника и нарываешься на хозяина, поди определись, то ли ты сейчас на работе, то ли просто в гостях. Поэтому подсказал:

– У нас с тобой друзья общие. Юрате и ребята из «Крепости», куда ты не раз заходил. Значит, то имя, которое ты назвал бы, встретив меня в каком-нибудь баре, наверняка подойдёт. А я Казимир. Это не настоящее имя, а прозвище, но оно драгоценное, так меня называют друзья. На самом деле в ТХ-19 я Миша. А дома моё имя звучит как-то иначе. Но я об этом знаю только теоретически, в университете когда-то учил. Так что, если ты однажды доберёшься до Лейна, или я до Эль-Ютокана, придётся, чего доброго, знакомиться ещё раз.

– Да, – кивнул тот, – у вас заковыристо с именами устроено. Наши учёные бьются над этой загадкой, но пока не смогли её объяснить. А я – Лийс. Хотя, если картины, которые я унёс из этого дома, твои…

– А чьи же ещё?! – почти возмутился Миша (и не «почти» Казимир).

– Тогда я Лаорги, – объявил эль-ютоканец так торжественно, словно проводил ритуал. И объяснил удивлённому Мише: – Это моё священное имя. Я не планировал его называть, но внезапно понял, что так будет правильно. Оно для самых чудесных встреч. А эта встреча и есть чудесная. С невозможным художником в немыслимых обстоятельствах. Как же мне повезло! – Помолчал, подумал, добавил: – Но вообще-то наши священные имена не подходят для дел и дружеских разговоров, так что в будущем называй меня Лийс.

– Договорились, – улыбнулся Миша (Анн Хари и Казимир).

Зря улыбался – Лийса больше не было рядом. И квартиры, и новой картины, вообще ничего. По пустой тёмной улице ехал такой же пустой троллейбус, через дорогу неприветливо блестели ставнями два закрытых (возможно, навеки) кафе.

– Так нечестно! – воскликнул он вслух, взмахнув разноцветными кулаками. – В самый неподходящий момент!

До сих пор его вопли не производили никакого впечатления на небесную канцелярию, или кто там заведует перемещениями между сбывшимся и несбывшимся. Хоть оборись, а останешься там, где есть.

Но на этот раз возмущение, как ни странно, сработало. Миша моргнуть не успел, как снова оказался в своей квартире перед незавершённым холстом.

– Извини, если это было слишком бесцеремонно, – сказал ему Лийс. – Просто не хотелось расставаться, едва познакомившись. Поэтому я твою стабильность слегка подкрутил.

– Слегка подкрутил стабильность, – восхищённо повторил Миша (Анн Хари). – Не понимаю, но всё равно хорошо.

– Это просто, – улыбнулся Лийс. И, спохватившись, добавил: – Для пограничника просто. Это азы, с которых нас начинают учить. Если к нам пришёл нежелательный гость, надо изменить его объективную стабильность до полной несовместимости с пограничным пространством, чтобы он естественным образом, без ущерба здоровью утратил способность там быть. А если гость хороший, но недостаточно опытный, надо максимально приблизить коэффициент его персональной объективной стабильности к нашему, это как за руку в дом провести. Короче, – вздохнул он, явно осознав, какой околесицей кажутся непосвящённому его объяснения, – делать гораздо проще, чем говорить.

– Да, – согласился Миша. – С самыми интересными штуками вечно так.

– Ну вот. Когда я увидел, что ты исчезаешь, временно изменил твою объективную стабильность до совместимой с данным пространством, как сделал бы на границе, если бы ты пришёл к нам во сне. Прости, что без разрешения, но я подумал, тебе самому обидно вот так внезапно исчезнуть, толком не поговорив.

– Да не то слово! Знал бы, что ты можешь помочь мне здесь задержаться, сам бы заранее попросил. Слушай, а как эту стабильность подкручивать? Можешь меня научить?

– Не могу. Для этого надо быть эль-ютоканцем. Тогда просто видишь, что и как надо делать. А тому, кто не видит, ничего и не объяснишь.

– Жалко. Мне тут сильно времени не хватает. Обычно час-полтора, и привет. Пару раз за работой аж на целых три часа задержался, но оно как-то само получилось, по заказу этот рекорд не могу повторить. Ладно, сейчас-то я здесь! И спасибо. А это надолго?

– Точно не знаю, – признался Лийс. – До сих пор я в пространствах такого типа с другими людьми не работал. Я вообще не уверен, что пространства, подобные этому, есть! Но по идее, не должно быть проблем. Пока я рядом, твоя объективная стабильность должна оставаться в заданных мной параметрах. Ну, я на это надеюсь. А как получится – поглядим.

– Тогда такое предложение. Я сейчас отмою руки и пойдём погуляем. Ты согласен? Было бы хорошо! Давно мечтаю пройтись тут спокойно, без спешки. Заодно отведу тебя в лучший на свете бар.

– Только мой руки подольше, пожалуйста, – серьёзно ответил Лийс. – Моё желание ещё раз увидеть картины не уменьшилось от того, что ты разрешил их забрать.

* * *

– Это лучшая в мире кофейня, – сказал Лийсу Миша, погладив закрытую дверь. – Хозяин гениальный бариста, я его обожаю. Причём он тут иногда появляется, вот тебе и «никаких изменений». Жалко, прямо сейчас его нет. А через дорогу пекарня. Я у них часто булки таскаю. И сейчас утащу.

– Это здание мэрии, – сказал Лийсу Миша, указывая на разноцветный, больше похожий на гигантскую авангардную скульптуру дом. – Я не застал те времена, когда её строили. Но друзья рассказывали, что эскизы заказали нескольким художественным школам, выбрали из каждого по фрагменту и поручили архитекторам придумать, как их соединить. Идея так всем понравилась, что потом по детским рисункам целый спальный район построили. Ты там бывал? Ой, сходи как-нибудь обязательно! Не могу гарантировать, что понравится, но будет зашибись интересно. Ты же не по какому-то одному, а по многим современным искусствам специалист. Район называется Новый, карты города есть почти в каждой кофейне. Далековато, но ты-то здесь можешь находиться подолгу, в отличие от меня.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – наш Бернардинский сад. Справа Тутовая аллея, слева Платановая. А почему ты не удивляешься? Ай, ну да, ты же нашу географию, наверное, плохо знаешь. Вильнюс, который сбылся, вообще-то северный город. Что говоришь? А, бывал там зимой? Ну, значит, про климат всё понял. А здесь холодных зим больше нет… то есть, не было. Не могло бы быть. Я не знаю, как об этом несбывшемся городе грамматически правильно говорить. Ладно, я хотел не о том, а о платанах с тутовником. Друзья рассказали, что зимы стали мягкими из-за них. Лет сто назад учёные узнали о том, какую власть над миром имеют деревья. Даже одно старое дерево способно на многое. А целая роща южных деревьев вполне может климат в городе изменить. И они рискнули поставить эксперимент. Посадили здесь платаны с тутовником. Молодые, но всё-таки не юные саженцы. С невероятными предосторожностями их с юга перевезли. Первые несколько зим при деревьях неотлучно дежурили ведьмы с какими-то хитрыми отопительными приборами. Чтобы всё сразу – и согреть, и уговорить. А лет через десять климат в городе стал ощутимо меняться. Морозов, говорят, с тех пор практически не было. Ну может, раз в год пару дней. Когда я здесь жил, платанов в городе было больше, чем лип и клёнов. И даже чем диких слив. А тутовник только здесь, в Бернардинском. Ну и, конечно, во дворах попадается, там, где кто-то из жильцов посадил.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – самая главная в городе лавка. Как минимум для меня. Здесь продаются кисти холсты и краски. То есть, больше не продаются, можно брать просто так. Ты не против, если я там немного пороюсь? Когда ещё будет время спокойно выбрать, а не хватать, что близко лежит.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – моё любимое зеркало. У меня здесь вечно времени ни на что не хватает, но я всё равно по дороге из лавки специально сюда сворачиваю, чтобы в нём отразиться. И ты давай отразись. Как – где? Да вот же прямо перед тобой! Ну да, совсем маленькое, но, если отойти от стены на два шага и встать на цыпочки, вполне можно вместить пол-лица. Надпись смог разобрать? Не понимаешь? Серьёзно? А, чтобы знать английский, тебе надо оказаться на территории, где это распространённый язык, и тогда само получается? Слушай, удобно! Я до сих пор в «Крепости» половину разговоров не разбираю, потому что, когда учился, балтийскую группу не брал. А переводится так: «На той стороне – реальность, где всё такое же самое, за исключением этого зеркала на стене». Дурацкая шутка, но у меня от неё всегда поднимается настроение. Нет, не моя. Я не знаю, чья.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – портовые краны. Красавцы! А ночью с подсветкой – вообще чума. Знал бы ты сбывшийся Вильнюс получше, страшно бы удивился. Там же нет и не может быть порта, Нерис – слишком мелкая для судоходства река. А здесь её ведьмы уговорили. Понятия не имею как. Вроде, у них есть… была, не была власть над миром, как у наших адрэле, только как-то иначе оно работало, основная сила у них не в словах.

– Слушай, – сказал Лийсу Миша. – Я вот чего не пойму. Вроде мы с тобой так отлично гуляем. А что город пустой, и время стоит на месте, так я здесь не впервые, уже привык. Но на меня порой накатывают приступы ужаса. Не какие-то конкретные опасения, а просто иррациональная жуть. В книгах ТХ-19 часто описывают, как люди боятся темноты; я в детстве читал и не понимал, чего там бояться? В темноте всё такое красивое и необычное, зашибись. Да и позже не то чтобы понял, просто принял как данность, что их психика так устроена, и это иногда способствует созданию необычных волнующих книг. А теперь эта сраная психика почему-то у меня самого так устроена. Причём начала бояться, не дожидаясь наступления темноты. Был бы один, вспомнил бы, как здесь крестятся…

– Так называемое крестное знамение? – оживился Лийс. – Я учил на курсах повышения квалификации! Был уверен, в жизни не пригодится. Если хочешь, могу показать. Тебе троеперстие, двоеперстие, именословное перстосложение или простой латинский обряд?

– Чего? – опешил Миша (Анн Хари, который хоть и получил лучшее в Сообществе Девяноста Иллюзий гуманитарное образование, этих слов до сих пор не знал). И поспешно добавил: – Не надо, пожалуйста, перстосложения, всё не настолько плохо, говорю же, это если бы я был один. Я бы, собственно, и не жаловался, но подумал, лучше спросить: а ты здесь не чувствуешь страха? Необъяснимого ужаса перед тьмой, которая якобы хочет тебя поглотить?

– Нет, я ничего такого не чувствую, – ответил Лийс. И вдруг рассмеялся: – Я понял! Ты же просто к такой слабой объективной стабильности не привык! А я привык. Я даже частичное воплощение переношу вообще без проблем. Давно в музее работаю. А перед этим служил на границе. Естественно, мне нормально обладать объективной стабильностью зыбкого миража. А твоему организму такое в новинку. Отсюда и страх.

– А потом моя стабильность снова станет нормальной? – на всякий случай уточнил Миша (Анн Хари). – А то мне дома голову оторвут, если вместо меня вернётся какой-то зыбкий мираж.

– Да конечно станет. Я же внёс временные изменения. А постоянные, кстати, и не умею. Мы, пограничники, никого не стабилизируем навсегда. Но если ты страдаешь от приступов иррационального ужаса, могу вернуть твою обычную объективную стабильность прямо сейчас.

– Ну уж нет! – возмутился Миша. – Лучше ещё пострадаю. Какая, к лешим, стабильность, если мы пока даже до «Исландии» не добрались. А я тебе обещал.

* * *

• Что мы знаем обо мне?