Повисло неловкое молчание. Миссис Шеридан крутила в руках свою чашку. Действительно, это было довольно бестактно со стороны отца…

Неожиданно она подняла взгляд. Стол был заставлен сэндвичами, тортами, профитролями – почти все нетронутое, и все это предстояло выкинуть. Вдруг ее посетила очередная отличная идея.

– Я придумала, – начала миссис Шеридан. – Давайте соберем корзину. И отправим этим несчастным созданиям что-нибудь из нашей превосходной еды. В любом случае это очень порадует детей. Вы со мной согласны? К вдове наверняка придут соседи и так далее, а тут все уже готово… Лора! – Она вскочила. Принеси большую корзину из шкафа под лестницей.

– Мама, ты серьезно считаешь, что это хорошая идея? – спросила Лора.

Как странно. Она вновь почувствовала свое отличие от других. Собрать объедки после их праздника. Неужели это может понравиться той несчастной женщине?

– Конечно! Да что же с тобой сегодня такое? Еще час или два назад ты настаивала на том, чтобы мы проявили сочувствие, а теперь…

И впрямь! Лора побежала за корзиной. Мама наполнила ее доверху.

– Отнеси сама, дорогая, – обратилась она. – Отправляйся прямо в чем есть. Нет, погоди, возьми с собой лилий. Люди из этого сословия так любят лилии.

– Стебли могут испортить кружевное платье, – заметила практичная Джоз.

Она сказала это как раз вовремя.

– Тогда только корзину. И, Лора! – Мать вышла за ней из павильона. – Ни в коем случае не…

– Что мама?

Нет, лучше не вбивать такие мысли в голову ребенку!

– Ничего! Ступай.

Когда Лора вышла за ворота сада, уже начало смеркаться. Мимо, словно тень, пробежал огромный пес. Дорога блестела, а в низине стояли во мраке небольшие лачуги. И так тихо после сегодняшнего шумного дня… Лора спускалась с холма, шла туда, где лежал мертвый человек, и не могла этого осознать. Почему не могла? Она остановилась на миг, и ей показалось, что поцелуи, голоса, звяканье ложек, смех, запах примятой травы каким-то образом были внутри нее. Там не хватало места ни для чего другого. Как странно! Она подняла взгляд на бледный небосвод, и на ум пришла единственная мысль: «Действительно, праздник удался на славу».

Она пересекла широкую дорогу. Начался переулок, закопченный и мрачный. Мимо спешили женщины в шалях и мужчины в твидовых кепках. Мужчины прислонялись к столбам, дети играли на пороге домов. Из маленьких убогих лачуг доносился низкий гул. Кое-где мерцал свет и тень, похожая на краба, двигалась в окне. Лора склонила голову и поспешила дальше. Она пожалела, что не надела пальто. Как блестело ее платье! А большая шляпа с бархатной лентой – если бы только на ней была другая шляпа! Смотрели ли на нее люди? Должно быть. Зря она пришла, она знала, что это ошибка. Может, стоит вернуться?

Нет, слишком поздно. А вот и тот самый дом. Должно быть. На улице мрачно толпились люди. У ворот сидела на стуле старуха с костылем и пристально наблюдала за происходящим. Под ногами у нее лежала газета. Стоило Лоре приблизиться, как голоса умолкли. Толпа расступилась. Как будто ее ждали, как будто знали, что она придет.

Лора ужасно нервничала. Перекинув бархатную ленту через плечо, она спросила у стоявшей рядом женщины:

– Это дом миссис Скотт?

– Да, девочка моя, – ответила та, странно улыбнувшись.

Ох, как же ей захотелось очутиться подальше отсюда! Она произнесла «Господи, помоги», прежде чем пройти по узенькой тропинке и постучать в дверь. Только бы оказаться подальше от этих пристальных взоров, только бы прикрыться чем-нибудь, хоть одной из этих женских шалей. Она решила просто оставить корзину и уйти. Не дожидаясь, пока ее опустошат.

Дверь отворилась. Невысокая женщина в черном вышла из темноты.

– Миссис Скотт? – спросила Лора, и, к ее ужасу, женщина сказала:

– Проходите, пожалуйста, мисс.

И Лора оказалась в узком коридоре.

– Нет, – ответила Лора. – Я не буду заходить. Я всего лишь хотела бы оставить вот эту корзину. Мама передала…

Невысокая женщина в темном коридоре, кажется, не расслышала ее слов.

– Сюда, пожалуйста, мисс, – угодливо произнесла она, и Лора последовала за ней в маленькую убогую кухню с низким потолком, освещенную закопченной лампой. У огня сидела женщина.

– Эмма, – произнесло маленькое существо, впустившее ее в дом. – Эмма! Это молодая госпожа. – Она повернулась к Лоре и многозначительно сказала: – Я ее сестра, мисс. Вы ведь извините ее, правда?

– О, конечно! – сказала Лора. – Пожалуйста, не мешайте ей. Я только хочу оставить…

Но в этот момент женщина, сидевшая у огня, обернулась. Ее лицо, одутловатое, покрасневшее, с опухшими глазами и губами, выглядело ужасно. Казалось, она не понимала, что Лора делает здесь. Что это все значит? Почему эта незнакомка стоит на кухне с корзиной? Что все это значит? И бедное лицо снова сморщилось.

– Хорошо, моя милая, – произнесла ее сестра. – Я поблагодарю молодую госпожу. – И она вновь принялась за свое: – Вы уж не серчайте на нее, мисс. – И ее лицо, тоже одутловатое, исказилось в жалкой попытке изобразить угодливую улыбку.

Лора хотела только одного – выйти отсюда, уйти. Она снова оказалась в коридоре. Дверь открылась, и она прошла прямо в спальню, где лежал мертвый мужчина.

– Вы ведь хотели взглянуть на него, не так ли? – сказала сестра Эммы и, обойдя Лору, подошла к кровати. – Не бойтесь, милая. – Теперь ее голос звучал ласково и льстиво, и она с нежностью стянула простыню. – Он выглядит как живой! Никаких следов. Не бойтесь, моя дорогая.

Лора подошла ближе.

Там лежал молодой человек, крепко спавший – так крепко, так глубоко, что казалось, он находится где-то далеко-далеко от них обеих. О, так далеко, в таком спокойном месте. Он видел сон, от которого не очнуться. Его голова тонула в подушке, глаза были прикрыты; они ничего не видели под опущенными веками. Он полностью отдался своему сну. Какое значение имели для него садовые вечеринки, корзинки и кружевные платья? Он был так далек от всего этого. Он был красив, прекрасен. Пока они смеялись, пока играл оркестр, это чудо свершилось. «Счастлив… счастлив… Все хорошо, – как будто говорило это спящее лицо. – Все так, как и должно быть. Я доволен».

Но, так или иначе, Лоре не удалось сдержать слез, и она не могла покинуть комнату, не сказав ему хоть что-то. Она по-детски всхлипнула.

– Простите мне мою шляпу, – сказала она. И, не дожидаясь Эмминой сестры, вышла из дома. Она вернулась к воротам по тропинке, стараясь не смотреть на темные людские фигуры. На углу переулка она встретила Лори. Он вышел из тени.

– Лора, это ты?

– Да.

– Мама уже начала волноваться. Все в порядке?

– Да, вполне. Ох, Лори! – Она взяла его за руку и прижалась к нему.

– Ты же не плачешь? – спросил ее брат.

Лора кивнула. Она плакала.

Лори обнял ее за плечи.

– Не плачь, – произнес он своим теплым, любящим голосом. – Это было настолько ужасно?

– Нет, – всхлипнула Лора. – Это было так чудесно. Но, Лори… – Она остановилась и подняла глаза на брата. – Разве жизнь, – заикаясь, произнесла она, – разве жизнь не… – Но что такое жизнь, она объяснить не могла. Неважно. Он все понял.

– Так и есть, дорогая, – сказал Лори.

Блаженство

Несмотря на то что Берте Янг уже исполнилось тридцать, у нее все еще случались такие моменты, когда хотелось помчаться вприпрыжку, начать пританцовывать по тротуару, катать обруч, подбрасывать что-нибудь в воздух и снова ловить или стоять и смеяться – ни над чем, совершенно ни над чем – просто так.

Что делать, если вам тридцать, но сто́ит свернуть за угол собственной улицы, как вас вдруг охватывает чувство блаженства – абсолютного блаженства! Вы словно проглотили яркий кусочек позднего полуденного солнца, и оно горит в груди, рассыпаясь искрами по каждой вашей частичке, вплоть до кончиков пальцев…

Неужели нет иного способа выразить это, кроме как будучи «пьяной и неприличной»? До чего же глупа цивилизация! Зачем же тогда тело, если его нужно держать взаперти в футляре, как ценную скрипку?

«Нет, со скрипкой я не то имела в виду, – подумала Берта, взбегая по ступенькам и пытаясь нащупать в сумке ключ (она, как обычно, забыла его) и хлопая крышкой почтового ящика. – Это не то, что я имела в виду, потому что…»

– Спасибо, Мэри. – Она вошла в переднюю. – Няня уже вернулась?

– Да, мэм.

– И фрукты доставили?

– Да, мэм. Все на месте.

– Принесите фрукты в столовую. Я разберусь с ними, прежде чем подняться к себе.

В столовой было темно и довольно прохладно. Но Берта все равно сбросила пальто: она не могла больше терпеть его тугую застежку. Холодный воздух окутал руки. Но в ее груди все еще горело то яркое пламя, из которого летели маленькие искры. Это было почти невыносимо. Она едва осмеливалась дышать, боясь раздуть его еще сильнее, но все же дышала – глубоко-глубоко. Она едва осмелилась взглянуть в холодное зеркало, но все же взглянула, и в нем отразилась женщина, сияющая, с улыбающимися дрожащими губами, с большими темными глазами, в которых читалось ожидание чего-то… чудесного, что должно произойти… что, как она знала, должно произойти… непременно.

Мэри принесла поднос с фруктами, а еще – стеклянную чашу и голубое блюдо, очень милое, с необычным блеском, словно его окунули в молоко.

– Включить свет, мэм?

– Нет, спасибо. Мне хорошо видно.

Перед ней лежали мандарины и яблоки клубнично-розового цвета, парочка желтых груш, гладких, как шелк, чуть-чуть белого винограда, покрытого серебристым налетом, и большая гроздь фиолетового, выбранного в тон новому ковру в столовой. Да, это звучало довольно надуманно и нелепо, но именно поэтому Берта его и купила. В лавке ей пришла в голову мысль: «Нужно взять фиолетового винограда, чтобы ковер перекликался со столом». И тогда это показалось вполне логичным.

Когда она разделалась с фруктами, возведя две пирамидки из ярких круглых предметов, то отошла подальше от стола, чтобы оценить эффект: он действительно оказался очень любопытным. Темный стол словно растворился в сумрачном свете, стеклянная чаша и голубое блюдо, казалось, парили в воздухе. Конечно, в ее нынешнем настроении это выглядело особенно красиво… Она залилась смехом.

– Нет, нет. Это уже похоже на истерику. – Она схватила сумку и пальто и взбежала по ступенькам в детскую комнату.

Няня за низким столиком кормила Малышку Би после ванной. На крохе было белое фланелевое платьице и голубая шерстяная кофточка. Темные нежные волосы убраны в смешной пучок. Подняв голову и завидев маму, малышка принялась подпрыгивать.

– Милая, сначала доешь, как полагается хорошей девочке, – сказала няня, скорчив уже знакомую Берте гримасу: мать снова пришла в неподходящий момент.

– Как она себя вела, Нэнни?

– Она была очень послушной весь день, – почему-то шепотом сказала Нэнни. – Мы ходили в парк, там я села на скамью и достала малышку из коляски, к нам подошел огромный пес и положил голову мне на колени, а она дергала его за уши. Видели бы вы!

Берта хотела поинтересоваться, не опасно ли позволять ребенку хватать чужую собаку за уши. Но ей не хватило смелости спросить. Она молча наблюдала за ними, держа руки по швам, словно маленькая бедная девочка перед богатой подругой с куклой в руках.

Малышка снова подняла на нее взгляд и не отводила его, после чего улыбнулась так обворожительно, что Берта не сдержала слез:

– Ох, Нэнни, позвольте мне докормить ее, пока вы будете наводить порядок после купания.

– Мэм, не стоит передавать ее из рук в руки, пока она ест, – снова прошептала Нэнни. – Это обеспокоит ее и, скорее всего, расстроит.

Какой абсурд! Почему малышку нужно держать пусть и не в футляре, как в случае с редкой скрипкой, но в руках другой женщины?

– Но мне это очень нужно, – сказала она.

Явно обидевшись, Нэнни уступила ребенка.