– Конечно! – огрызнулась она, неприятно задетая словами отца. – Можно подумать, тут не люди работают и не могут лишний прибор поставить или наоборот.

– А то, что он обувь всегда ставит носками к двери? – не отступал отец.

– Он с детства так привык, мне его мама рассказывала. Зато удобно – сразу обулся и вышел.

– Анфиса, ты напрасно так яростно защищаешь Гришу, я ведь не нападаю. Просто… ты ждешь ребенка, а…

– Папа! – перебила Анфиса. – Я не желаю продолжать этот разговор! У Гриши нет никакого расстройства, это все просто особенности характера, не более. И перестань намекать на то, что наш ребенок может быть нездоров, это не так!

– Хочешь я попрошу Ильина поговорить с Гришей? Просто побеседовать неформально, это ни на что не повлияет, – не сдавался, однако, Леонид Николаевич.

– Ильина?! Пап, ну, ты не услышал, что ли? Гриша нормальный, нор-маль-ный! – отчеканила Анфиса по слогам. – И в консультациях твоего ассистента не нуждается, какими бы они ни были – формальными или нет! И оставь уже Гришу в покое, очень тебя прошу!

Она не хотела признаваться отцу, что и сама замечает за мужем такие странности. Гриша пересчитывал даже кусочки сахара в сахарнице, мог точно сказать, сколько их там было утром, когда он закончил завтракать. Пересчитывал спички в коробке – вроде как между делом, думая о чем-то, но делал это всякий раз, едва коробок попадал в поле его зрения.

Сперва это ее не очень настораживало, но теперь, когда отец сказал ей об этом открыто, Анфиса задумалась.

«А что, если это действительно проявление психического расстройства? И наш ребенок может унаследовать это… Почему мы не обсудили с Гришей такую возможность? Почему он скрыл, если действительно болен? Но с другой стороны, он ведь проходил медкомиссию при поступлении… Нет, папа просто излишне придирчив, он привык подозревать всех в психическом нездоровье, это такая профессиональная деформация…»

Эти мысли начали преследовать Анфису днем и ночью, она стала внимательнее присматриваться ко всему, что делал муж, и с каждым днем находила все новые симптомы, но заговорить об этом с Гришей не решалась.

«Как я могу сказать любимому человеку – иди, проверься у психиатра? Ну, вот если бы мне такое сказали, что я бы почувствовала, что сделала? – думала она, сидя утром в трамвае и прислонившись лбом к стеклу. – Это ведь обидно, да что там – просто оскорбительно… Но с другой-то стороны, я ведь должна как-то себя успокоить, я же теперь не только за себя, я же и за ребенка несу ответственность… надо с мамой посоветоваться, пожалуй».

Не то чтобы Анфиса очень уж надеялась на задушевный разговор или – тем более – совет от матери, они никогда не были особенно откровенны друг с другом, но и носить в себе такой груз она тоже больше не могла.

Тамара Андреевна ее выслушала, помолчала и произнесла:

– Олеся связалась с какой-то дурной компанией, по-моему. Не ночует дома…

Анфиса не верила своим ушам – она впервые за много лет пришла поговорить о себе, а мать снова переводит разговор на сестру. Она тяжело поднялась из-за стола, оставив чашку с недопитым чаем и нетронутый кусок торта на блюдце, и вышла в коридор, начала одеваться.

– Анфиса! – донеслось из кухни. – Ты так и не сказала, как мне быть с Олесей. Может, ты с ней поговоришь?

«Разберись уже хоть с чем-то сама! – рвалось у Анфисы из глубины души. – Это твоя дочь, а не моя! И это вы ее так воспитали, что теперь даже рот открыть боитесь! А у меня своих проблем полно, как выяснилось, и даже поговорить о них мне не с кем, я сама должна все решать, со всем разбираться и за все отвечать!»

Но она по привычке ничего не сказала, вышла на лестничную площадку и закрыла за собой дверь. Почему-то заболел живот, Анфиса машинально положила на него руку и пробормотала:

– Не волнуйся, малыш, я никогда не заставлю тебя нести ответственность за мои решения. Даже если я рожу потом тебе сестру или брата, ты не будешь заменять им меня, обещаю.

Полина

Она не любила эту часть работы – наблюдать за тем, как происходит задержание. Ей всегда казалось, что ребята из ОМОНа действуют жестко, даже если подозреваемые представляли реальную опасность.

Полина понимала, что на самом деле все не так страшно, как выглядит, что кто-то из задерживаемых может оказать сопротивление, ранить или даже убить кого-то из сотрудников, потому все действия оправданы, а излишнюю жесткость всегда пресекает тот же Якутов, но внутри все равно оставалось это неприятное ощущение.

Сегодня все прошло как раз по этому сценарию, если не считать трех выстрелов, прозвучавших из крайнего домика – того, где, по сведениям Лисина, ночевали отец и сын. Якутов брал их сам, вместе с двумя бойцами они ввалились одновременно в окна и дверь и через пару минут уже выкидывали на улицу скрученных мужчин.

– Ты смотри, падаль малолетняя, – пробурчал оказавшийся рядом с Полиной Дергунов.

– Это что – молодой стрелял? – удивилась она.

– А то! – сплюнул оперативник. – Снять бы штаны – да по голой заднице ремнем!

– Никого не зацепило?

– Нет. Он в дверь стрелял, Якутов успел спиной к стене встать, а то бы аккурат в броник прилетело.

– Да ладно, не гони, – отмахнулся подошедший Александр. – Нормально. Все, Дмитриевна, они твои, с кого начнешь?

– А вот с молодого и начну, его сейчас хорошо колоть, он напуган. Давайте его в пустой домик, – распорядилась Полина.

– Я с вами, – заявил Дергунов, но она покачала головой:

– Я справлюсь. Вам второй, тот, что с ним был. С остальными позже поговорим, надо этих двоих по горячему разматывать.

В домике за столом сидел совсем молодой парнишка – лет шестнадцати-семнадцати, вряд ли больше, и это Полину очень расстроило. Она терпеть не могла дел, где фигурировали подростки и дети, это всегда дополнительные сложности с психологами и разными формальностями.

– Можете выйти, – сказала она охранявшему задержанного бойцу.

– Но…

– Он же в наручниках. Я справлюсь. – И боец, пожав плечами, вышел, попутно сообщив:

– Я на крыльце.

Когда за ним закрылась дверь, Полина, сев напротив парня, посмотрела ему в лицо:

– Ну что, воин? Пострелял? Знаешь, сколько суд даст за такие выходки?

– Я не убил никого, – огрызнулся парень, и Полина поняла – нет, не боится.

– А хотел?

– Нет…

– Тогда зачем стрелял?

– А вы не стреляли бы? – снова огрызнулся он. – Кто-то в домик ломится, мало ли…

– Тебя же предупредили – работает ОМОН, что непонятно?

– А вы всегда на слово верите? Вот будут к вам в дверь ломиться, скажут – ОМОН, вы и откроете, что ли?

– Ну, за ружье точно не схвачусь. Разрешение есть, кстати?

– Это батино, он охотник, у него и разрешение, и билет охотничий.

– Ладно, разберемся. Давай к формальностям. Меня зовут Полина Дмитриевна Каргополова, я следователь по особо важным делам. А ты? – Она придвинула протокол.

– Куличенков Даниил Михайлович, – буркнул парень.

– Лет сколько?

– Семнадцать.

– Как оказался на этой базе отдыха?

– С батей на охоту приехали.

– Охотничий сезон давно закрыт.

– Ну… – Парень умолк, глядя в пол.

– Кто еще с вами на охоту приехал?

– Друзья батины.

– Имена, фамилии есть у друзей?

– Да у них и спросите, чего я-то сразу?

– Давай-ка, Даниил Михайлович, не будем усугублять твое положение хамством, хорошо? Я и у них спрошу, когда время придет. Сейчас с тобой разговариваем. Не наматывай себе срок больше, чем можешь получить.

– Срок?! Да за что?! – взвизгнул парень, вставая со стула, но Полина, подняв глаза от протокола, негромко велела:

– Сел на место. Быстро, я сказала. Истерики будешь папе закатывать. На вопрос отвечай.

– На какой?

– Кто неделю назад стрелял в дальнобойщиков на трассе?

– Это не я! Меня там в этот раз не было вообще… – И парень умолк, в испуге округлив глаза и приоткрыв рот.

– В этот раз не было, а в какой – был? – ровным тоном продолжала Полина, в душе радуясь, что опера не ошиблись и, похоже, извиняться перед невинными людьми ей не придется, а дело об убийствах на дорогах наконец-то сдвинется с мертвой точки. – Давай-давай, Даниил, рассказывай. Чем больше выложишь, тем меньше получишь. Тут так – кто первый рот открыл, тот и выиграл.

Парень вдруг уронил голову на стол и заплакал:

– Я… я не хотел… я не знаю ничего… батю спросите…

– И батю спрошу, но пока давай-ка с тобой разберемся. Тебе совершенно ни к чему строить из себя героя и играть в молчанку. Мы не на фронте, я не фашистка и ты не партизан. Смотри – вы убивали и грабили абсолютно мирных, ни в чем не виновных людей только ради наживы, ведь так? Вы забирали деньги, ценности, товары из фур. Какая цель была у вашего мероприятия? Деньги? Не многовато ли убитых ради вашей красивой жизни? – Она чуть наклонилась и дотронулась до волос рыдающего на столе парня. – Даня… ведь мама наверняка так тебя зовет?

– Она… умерла… семь лет назад… – прорыдал тот.

– Сочувствую. Но она хотя бы не узнает, в какого зверя вырос ее маленький мальчик.

– Если бы она была жива… я бы… я бы никогда…

– Так, все. На вот, вытри сопли, и будем разговаривать как два взрослых человека, – сказала Полина, протягивая парню упаковку носовых платков.

Тот неловко взял ее скованными руками, кое-как вынул платок и принялся вытирать лицо.

– Наручники мешают, – пробормотал он.

– Привыкай. Ты теперь будешь носить их часто – ты ведь особо опасен, да к тому же оказал сопротивление при задержании, а это только усугубит твою вину.

– Я ведь не убил никого… наверное…

– Наверное? – Полина снова подняла глаза от листка и посмотрела в заплаканное лицо парня.

– Ну, я не уверен… понимаете, там ведь… ну, когда стрельба начиналась… там же не разобрать, кто попал, кто нет… я вообще всегда с закрытыми глазами стрелял…

– Боялся, значит?

– Боялся, – шепотом признался он, облизывая губы. – И убить боялся, и батю боялся, что заметит и накажет…

– Суровый, выходит, батя у тебя?

– Да… мама от него ушла, когда я маленький был, мы в другом городе жили. А потом, когда… ну, когда мама… он приехал и меня забрал сюда. Чтобы не в детдом, понимаете?

«Наверное, это та ситуация, когда лучше бы в детдом», – вздохнула Каргополова про себя.

– Он тебя бил? – спросила она вслух, и Даниил вздрогнул:

– А то… с первого дня, как забрал… всегда говорил – это для твоего блага, чтоб ты человеком вырос…

«Что-то не так пошло… или понятие о человечности у твоего отца сильно разнится с общепринятыми», – снова вздохнула Полина.

– Ладно, Даня, давай продолжим. Когда ты лично впервые участвовал в нападении на фуру?

– Да я всего три раза…

– То есть в половине налетов участвовал, как я понимаю?

– Не знаю… меня только в последний раз не взяли, я ногу повредил немного, быстро бежать не мог, батя решил, что я им помешаю.

– Кто, кроме твоего отца, принимал участие в нападениях?

– Я фамилий не знаю, – сразу сказал Даниил. – Честное слово, не знаю, только клички – Меченый, Огонек и Царица. Меченый за главного был…

– Меченый – это тот, что со шрамом на виске? – спросила Полина, пытаясь утвердиться в версии о главенстве именно этого человека, которого смог описать выживший дальнобойщик.

– Да…

– А женщины?

– Что? – не понял парень.

– Кто те женщины, что с вами тут отдыхают?

– А… так это Царица и Кошка… Одна из них вроде не при делах… ну, в смысле – она только кому-то сбывала то, что мы с фур натаскать успевали, через магазины вроде потом реализовывали.

– А вторая?