Катерина Сент-Клер: Прости меня, отец

Всем тем, кто часто ловил себя на мечтах во время воскресной мессы…

Серия «LAV. Темный роман»

Katerina St Clair

FORGIVE ME FATHER

Перевод с английского В. Гришко

Copyright © 2025 Katerina St Clair

© Валерия Гришко, перевод на русский язык, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

От автора

Этот роман ни в коем случае не отражает моего мнения о католицизме, христианстве и религии вообще. Он всего лишь выдумка, которую не следует воспринимать буквально. Если вы тяжело воспринимаете истории, в которых религия изображается негативно, пожалуйста, не читайте дальше. Внимательно прочитайте список предупреждений, прежде чем погружаться в историю.

А теперь – наслаждайтесь чтением.

Предупреждение о триггерах

Селфхарм

Абьюз

Сталкинг и домогательства

Подробные описания насилия и смерти

Взаимодействие доминант/сабмиссив

Секс без согласия

Сексуализированные действия без согласия

Бладплей

Связывание

Плейлист

Trouble (Stripped) – Halsey

God Must Hate Me – Catie Turner

Arsonist’s Lullabye – Hozier

The Fruits – Paris Paloma

Do It For Me – Rosenfeld

Unholy – Sam Smith & Kim Petras

You’re Somebody Else – Flora Cash

Daylight – David Kushner

In Your Arms – SOMBR

Love Is A Bitch – Two Feet

Hotel – Montell Fish

Black Out Days – Phantogram

Older – Isabel LaRosa

Universe – David Kushner

Глава I
Иден

Воскресенье.

День, посвященный Богу.

– Это день, когда мы выражаем благодарность за семью и веру, – голос моей матери эхом отдается в коридоре, – будем же благодарны за то, что мы можем собраться вместе и пойти в церковь. Не всем это дано.

Кого она пытается убедить, нас или себя, в том, что мы благополучны, – трудно сказать.

Один день в неделю эта семья ведет себя так, будто отец не изменяет маме, я не пропащая, а Эйден не укурок.

Как жаль, что моя ничтожная задница должна была вернуться из университета домой на неопределенное время и все испортить.

На первый взгляд наша семья – будто с картинки. Сын, который получит полную стипендию за свои достижения в футбольной команде старшей школы. Муж, владеющий одной из самых успешных юридических фирм в этом крошечном никчемном городке. Жена, которая всегда первой рвется участвовать во всех местных общественных событиях.

Если не приглядываться, наша жизнь – пример любящей, стабильной и полной семьи. У нас есть все, даже проклятый дом с белой оградой посреди какого-то там пригорода.

Но на фасаде есть трещины. Я вижу их, когда смотрю на свою мать. Не знаю, как, топя печали на дне бутылки вина каждую субботнюю ночь и смотря повторы «Офиса», она хочет исправить жизнь с безразличным мужчиной, который украл ее молодость. Полагаю, и я бы смогла утопить свою боль в пятничных мартини с подружками на заднем дворе, делая вид, что у их мужей не встает, когда они в баре обжимаются с девчонкой, которую все еще можно перепутать с подростком.

Все они счастливы в своем отрицании и каждый день перед завтраком отмаливают грехи перед Десятью заповедями в рамке.

Почитай отца твоего и мать твою.

Не прелюбодействуй.

Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

Поганые лжецы.

Но один день в неделю мы можем вести себя так, будто все в порядке. Можем притворяться, что показываемся в храме как образцовые верующие, а не как те, кто тщетно пытается убедить людей вокруг, что все нормально.

– Мама сказала, у тебя пять минут, – вздыхает Эйден, оглядев коробки, беспорядочно разбросанные в углу моей комнаты. Я так и не распаковала их с тех пор, как побросала все в машину и сбежала из общежития домой.

– Я умею водить, – бормочу я, возясь с настройками камеры. Чем дольше Эйден смотрит на меня, тем неуютнее мне становится.

Каштановые волосы Эйдена намеренно растрепаны. У его свежевыглаженной сорочки и брюк слегка небрежный вид: галстук ослаблен, рубашка выправлена, пиджак изящно наброшен на плечи. Такой образ типичного парня-католика – угроза целомудрию любой девушки, и я уверена, что он этим пользуется.

– Ну и зашибись. Мама хочет быть уверена, что ты действительно будешь там, – он зевает, сбрасывая одну из легких коробок с ближайшей груды.

Средства для уборки и всякие мелочи высыпаются из нее и катятся под мою кое-как заправленную кровать. Я поднимаю голову, чтобы увидеть, как ухмыляется этот говнюк:

– Упс.

Швырнув камеру на стол, я хватаю с кровати ключи от машины, уже готовая так пнуть брата под зад, чтобы он придурковато ходил все Причастие.

– Вали отсюда, или помоги мне Господь… – начинаю я, собираясь впечатать его довольную физиономию прямо в дверной проем.

– Следи за языком, Иден! – кричит мама, ругая меня так, будто бы я не слышу от нее вещи похуже каждый раз, когда она наряжается для моего отца, чтобы получить хоть немного его внимания.

– Мы уезжаем! – продолжает она, гневно захлопывая дверь.

– Ты что, серьезно собираешься в этом пойти? – спрашивает Эйден, а я слежу за его взглядом: огромный темно-синий свитер и поношенные черные треники.

– Я полтора часа буду сидеть, преклонять колени и держаться за руки с хреновой кучей незнакомых людей, а ты хочешь, чтобы я нарядилась как на сраную свадьбу? – спрашиваю я, отталкивая Эйдена с дороги. – Иди ты.

– Свадьбу? – смеется он. – Я и забыл, что ты веришь в невозможное. Будто ты выйдешь замуж, станешь фотографом, продержишься год в универе…

Чтобы отвлечься от брата с его жаждой унизить меня любым способом, я затыкаю уши, позволяя звону ключей завладеть моим вниманием. Глубоко укоренившееся внутри желание отразить волну чувств, нахлынувшую на меня, грозится завладеть мной, пока я выхожу из комнаты. Я сдерживаю мысль взять обернутое тканью лезвие, которое храню в комнате, а в воображении уже мелькают картинки самой себя, проводящей острой стороной по коже, пока боль не утонет в красном мареве. Еще раз посмотрев в ближайшее к двери зеркало, я убеждаюсь, что все мое тело закрыто, показываю брату средний палец и молюсь, чтобы Бог наконец услышал меня и перевернул машину раньше, чем я доберусь до церковной парковки.

Пусть я и содрогаюсь от ужаса при мысли о незнакомых людях, жаждущих узнать, почему я вернулась домой, храм, как и всегда, приводит меня в восторг.

В его огромном пространстве, под мягким светом, проходящем сквозь витражные окна, поблескивает сосуд со святой водой. Вода, наверняка уже оскверненная грязными руками грешников, лениво ползущих на места, стоит в центре нефа, ее поверхность отражает искусно сделанные мозаики и арки наверху. Края сосуда украшены изящной резьбой, похожей на ту, что на колоннах, обрамляющих зал.

Перед Престолом стоят кресла для священника и дьякона. Маленькие сиденья и подушечки для коленопреклонения, предназначенные для алтарников, расположены в задней части возвышения для чтения Священного Писания.

Хор сидит у дальней стены, скрытый и не привлекающий внимания прихожан. Слева от главного зала – отдельная комнатка для исповеди, сейчас она не занята. Ее дверь будет отперта за тридцать минут до мессы, чтобы люди сняли тяжесть грехов со своих душ. В отличие от многих католических церквей, Сент-Майкл выбрала более личный подход к исповеди, при котором стул священника стоит напротив стула кающегося, из-за чего приходится смотреть в глаза, пока признаешься в грехах.

С годами исповедь стала больше похожа на игру, чем на искреннее покаяние. Стало проще лгать отцу Кевину о своих грехах. Он старый и немощный, его лучшие годы давно прошли. Иногда я задаюсь вопросом: не ждет ли он момента, когда услышит о моих безумных грехах и узнает, как в этот раз меня искушал Сатана.

На прошлой неделе я сказала ему, что впервые попробовала травку, – смехотворно, если учитывать, что в тот единственный раз, когда я ее покурила, меня так рвало, что я поклялась больше никогда не прикасаться к подобному.

А за неделю до этого я рассказала ему, что участвовала в оргии, и намекнула, что лучше бы мне не пить кровь Христа из общей чаши.

Каждый раз я жду этих игр со стариком, чтобы отвлечься от настоящих демонов в моей душе.

Моя мама думает, что однажды исповедь придаст мне смелости и я расскажу ей, почему вернулась домой.

Моему отцу наплевать, что я отчислилась. Меньше придется тратить на дочь-неудачницу. Он сказал мне едва ли двадцать слов с тех пор, как я перебралась в этот маленький городишко среди лесов.

Позор.

Я вижу, как Эйден разговаривает с несколькими друзьями из футбольной команды. Он всегда был популярен, но я сомневаюсь, что кто-либо знает его настоящего.

Отпив из стаканчика приветственного лимонада, я скрываюсь от стаи разодетых прихожан на одном из диванчиков в притворе, где мы собираемся перед мессой.

Листая соцсети, я нервно просматриваю посты друзей из университета, а потом закрываю их его совсем, увидев его лицо на одной из общих фотографий с весенних каникул.

Допив остаток, я бросаю стаканчик в ближайшую мусорку и хмурюсь, когда он падает рядом.

– Размахнулась, да промахнулась, – звучит знакомый голос. Зои садится рядом со мной, широко улыбаясь.

Темные кудрявые волосы, золотые, как мед, глаза и смуглая оливковая кожа… Зои Ли – это само совершенство. В отличие от меня с моими непослушными каштановыми волосами, мутными ореховыми глазами и покрытой веснушками бледной кожей, она всегда полна жизни, согрета солнцем, а ее зубы белы как снег. Я смотрю на Зои, сегодня она в милом платье в цветочек, которое подчеркивает ее привлекательное тело и шикарную грудь.

Если бы она не была подругой детства, ненавидящей религию так же, как и я, вряд ли у нас было бы что-то общее.

– Сколько женщин сплетничало о моей маме сегодня? – спрашиваю я, наклоняясь к ней.

– Шесть. Далия всегда что-нибудь болтает, когда твой отец строит ей глазки, – шипит она, указывая на молодую женщину, к которой мой папа стоит неприятно близко.

– А что Эйден говорит?

Я прекрасно знаю, что он первым разносит сплетни обо мне в церкви и вне ее.

– Кажется, твоя шутка про травку зашла дальше, чем хотелось бы, – говорит она с сожалением и хлопает меня по спине. – Но я-то знаю, что это неправда, – шепчет она и целует распятие. – И Он тоже.

Она улыбается. Я чувствую, как мое собственное холодное металлическое распятие, прижатое к центру груди, требует внимания.

Я перебираю пальцами розарий в кармане, использую четки, предназначенные для молитвы, чтобы отвлечься от мыслей о шрамах на запястьях.

– Надо пойти зажечь свечку, – бормочу я, внезапно почувствовав на себе чужие жгучие взгляды.

– Я хотела тебе сказать кое-что, – улыбается Зои, оглядывая комнату. Она тянет меня за руку и заставляет сесть, а потом прижимает губы к уху: – Отец Кевин уходит.

– Уходит? Отец Кевин, который сказал, что умрет раньше, чем покинет церковь, уходит?

Зои весело кивает.

– Он попросил у клира, чтобы ему дали время для паломничества в Иерусалим. Ему позволили и назначили нового священника. Представить его должны сегодня…

– Эй, Иден! – кричит с другого конца комнаты один из друзей Эйдена, алтарный служка. Его маленькой пакостной ухмылки достаточно, чтобы я поняла, к чему все идет. – Как думаешь, Господь одобрит то, что ты куришь травку?

Я вижу, как локоть брата врезается в его бок.

Вот тебе и уважение к ближним твоим.

Услышав, что шепотки в комнате стали громче, отец смотрит туда, где я стою. Тот же жесткий и холодный взгляд, которого я боялась еще ребенком. В своей голове я слышу звук пряжки его ремня, сглатываю и оставляю Зои в толпе.