Я толкаю массивные дубовые двери и обмакиваю палец в святую воду.

– Во имя Отца, Сына и… – я останавливаюсь, оглядываю пустые скамьи и думаю: «В чем смысл, если никто не наблюдает?»

– Ну нахер, – шиплю я, останавливая себя посреди крещальной формулы. Мои глаза вглядываются в незанятую комнату для исповеди, и я решаю выяснить отношения с отцом Кевином.

Направляясь в исповедальню, я расправляю плечи, поднимаю голову и готовлюсь встретить старика со всей смелостью, какую могу собрать. Широко распахивая дверь, я начинаю говорить, но ошеломленно останавливаюсь.

Десять минут до мессы.

Он все еще должен быть здесь.

Он всегда здесь.

Но сейчас вместо него здесь кто-то другой.

Он одет в черное с головы до ног: рубашка и брюки, идеально подогнанные, облегают внушительную широкоплечую фигуру. Руки скрещены на груди. Ростом примерно шесть футов и четыре дюйма, он выше большинства мужчин в церкви. Его темные волосы, остриженные андеркатом, обрамляют карие с зеленцой глаза, взгляд которых впивается в меня и точно пожирает всю. По спине бежит холодок: лгать отцу Кевину это одно дело, но я никогда не смогу обмануть этого мужчину. Татуировка поднимается по его шее, серебряное распятие поблескивает у горла. Молодой, но суровый, с таким пронзительным взглядом, что мне пришлось отвести глаза не в силах его выдержать. Я никогда не видела в церкви этого одновременно прекрасного и жуткого мужчину. Его губы движутся, но я не слышу ни звука.

– Ч-что? – спрашиваю я, с трудом находя слова. В огромном свитере, скрывающем мое тело, сейчас становится намного жарче.

Он отталкивается от стены, и прежде, чем он прячет руки в карманы, я вижу на его пальце сверкнувшее золотое обручальное кольцо.

– Я спрашивал, могу ли тебе помочь? – повторяет он, глядя перед собой, на пустующее кресло отца Кевина.

– Где отец Кевин? – спрашиваю я, стараясь думать о чем угодно, только не о глазах этого мужчины, поразительных до боли.

– Отец Кевин сегодня закончил рано. Между нами: я думаю, что он подавлен тем, что сегодня проведет свою последнюю мессу, – он вздыхает, остановившись передо мной. – Тебе было что-то нужно от него? – чем дольше мужчина смотрит на меня, тем сильнее сжимаются его челюсти. – Ты выглядела довольно злой, когда вошла сюда.

Я стараюсь перевести дыхание, но присутствие этого мужчины душит. Его глубокого голоса и статной фигуры достаточно, чтобы заставить кого угодно еще раз обдумать свои действия в доме Господа.

– Я пришла исповедаться, – лгу я, заставляя лицо принять нейтральное выражение. – Но я не хочу, чтобы незнакомец отпускал мне грехи, – говорю тут же, а на привлекательном лице мужчины появляется легкая улыбка.

– У тебя и список есть, не так ли? – спрашивает он, почти насмехаясь надо мной.

– Не такой длинный, как у его алтарных служек, – ворчу я. – Как думаешь, Бог знает, как часто отец Кевин ощущал необходимость поделиться моими признаниями со своими лицемерными шавками? – спрашиваю.

Мужчина поднимает брови в ответ:

– Шавками?

– Идеальные маленькие последователи, все в белом, преклоняющие колена у его ног, как будто он и есть божество, и умоляющие о том, чтобы облизать его ботинки, повинующиеся любому приказу. Как бы ты назвал их, если не шавками?

– Я бы назвал их детьми Божьими, почитающими своего Отца, – шепчет он, приближаясь на шаг. Я чувствую, как теплеют щеки, а ногти нещадно впиваются в сжатые ладони.

– Я никогда не подчинялась так слепо никому и ничему, – шиплю я, не сдавая позиции. – Возможно, поэтому отец Кевин и треплется о моих тайнах.

Он изучает меня, позволяя взгляду остановиться на шее дольше, чем мне хотелось бы.

– Однако ты носишь крест? – спрашивает он.

– Показная вера лучше, чем ничего.

Кивая, он смотрит мимо меня: деловитые перешептывания тех, кто уже стремится в главный зал, нарушают тишину между нами.

– Иден Фолкнер, я прав? – спрашивает он.

То, как он произносит мое имя, пробуждает каждый нерв в теле. Мой живот крутит от тревоги, кожа нагревается от прилива крови.

– Так значит, я права. Он уже рассказывал обо мне? – спрашиваю я. – Что, и ты готов меня осудить?

Мой обвиняющий тон заставляет его наклонить голову в сторону.

– Как я могу испытывать что-то, кроме сочувствия, к развратной курильщице травки? – спрашивает он с сарказмом. – Хотя вряд ли это описание подходит девушке передо мной, – говорит он так, будто полностью меня разгадал.

– Так что ты видишь… – держу паузу я, чтобы позволить ему назвать свое имя.

– Роман, – уточняет он, усмехаясь и на мгновение показывая клыки.

Низкий гул хора, поющего хвалу, достигает моего слуха: первый сигнал того, что нужно занять место перед началом мессы.

Сейчас мне больше всего хочется сбежать и спрятаться в ванной, но я трясу головой и сжимаю виски. Последнее, на что мне хватит терпения, это полтора часа стоять рядом с Эйденом и притворяться послушной.

– Полагаю, тебе пришло время уйти, – говорит Роман и протягивает руку к открытой двери.

Я бросаю на него раздраженный взгляд, потом медленно отступаю, пренебрежительно вздохнув.

– А что насчет тебя? – спрашиваю я, стараясь сосредоточиться.

– Я тоже буду участвовать, просто иначе. – Роман пожимает плечами и совсем не помогает мне понять, кто же он такой.

– Понятно, – шиплю я, закатывая глаза от того, как он расслаблен и безразличен.

Развернувшись на пятках, я направляюсь к выходу и удивленно смотрю на руку, преграждающую мне путь. Он наклоняется к дверному проему, мешая пройти дальше.

– Отвечая на твой вопрос, Иден, – шепчет он, его голос становится ниже, а его дыхание касается моей шеи сзади. – Я вижу девушку, которая слишком часто открывает рот, не подумав, – язвит он, его губы все еще близки к моей шее. – Тебе будет полезно научиться помалкивать. Может быть, направить всю эту эмоциональную энергию, которой ты разбрасываешься, на что-то более полезное.

Я поворачиваю голову, а он остается недвижим, его нос почти касается моего, он возвышается надо мной, стоя в проеме.

– Да? – спрашиваю я, а в голове уже рождаются неблагие мысли об этом мужчине. – Может быть, тогда придумаешь, на чем мне сосредоточиться?

Я трясу головой, зная, что его глаза следят за тем, как я ухожу, хотя он сам исчезает в комнате для исповеди.

Я иду мимо скамеек, не обращая внимания на огонь под своей кожей, опустив голову, пока не встречаюсь взглядом с семьей, которая всегда будет разочарована во мне.

* * *

Спустя сорок пять минут Писания, тридцать – гимнов и двадцать – стояния на коленях, отец Кевин наконец отвлекается от алтарников. Прочищает горло и люди затихают, когда он движется к передней части зала.

Он складывает руки перед собой, торжественно осматривает каждую часть алтаря и ждет, пока возбужденная болтовня сойдет на нет.

– Я уверен, многие уже слышали о том, что я собираюсь покинуть церковь…

– Эй, – вмешивается Эйден, дергая меня за волосы, чтобы привлечь внимание; его губы почти прижаты к моему уху. – Я пообещал паре друзей, что покурю с ними после мессы. Отвезешь меня в Оверлук?

– И с хрена ли я это сделаю? – Я шлепаю его по ладони и отвечаю достаточно тихо, чтобы мои родители не могли подслушать.

– Будет невредно, если я поддержу тебя, когда мама и папа будут орать дома, – шипит он, хвастаясь родительской любовью, как наклейкой-звездочкой за особые достижения. – Соглашайся, или я скажу, что слухи правдивы.

Я отшатываюсь и холодно смотрю на него так, чтобы он заметил:

– Да пошел ты.

– Будем считать, что это «да», – хмыкает он, отвешивая мне подзатыльник, и снова сосредотачивается на отце Кевине.

Я держу голову опущенной, чье-то навязчивое присутствие меня начинает донимать. Его невозможно игнорировать долго, я осматриваюсь, чтобы понять, кто меня беспокоит, и вижу Романа, опершегося на дальнюю стену и тут же посмотревшего мне в глаза.

Таращась на мужчину, я натягиваю рукава свитера и думаю о его золотом обручальном кольце.

Интересно, где же его жена?

Как долго он смотрел на меня?

– Я решил, что мое время здесь, увы, подошло к концу и пора двигаться дальше по пути, который диктует мне вера, – восклицает отец Кевин. Я отвлекаюсь от Романа. – Но не думайте, что я оставляю вас без пастыря.

Нахожу Зои в толпе, она смотрит на меня: «Я же говорила». Люди вокруг начинают хлопать и шокировано всхлипывать. Некоторые даже драматично покидают зал, чтобы скрыть бурю эмоций после таких новостей.

Да кому охота занять его…

– Отец Брайар, – отец Кевин указывает в глубь зала, а я столбенею, когда Роман отталкивается от стены и уверенно направляется к алтарю.

Зои роняет челюсть при виде Романа, ее глаза восхищенно расширяются. Ясно, что его поразительная внешность не оставила равнодушной ни ее, ни других женщин на скамейках. Пока он пожимает руку отцу Кевину, их взгляды, полные нескрываемого голода, прикованы к нему. В то же время их мужья сидят, едва сдерживая раздражение, их руки крепко сжаты в смеси ревности и гнева: они видят очевидное восхищение своих жен.

– Это отец Брайар, – отец Кевин улыбается. – Он закончил проповедовать в предыдущем приходе и рад занять мое место…

– Не слишком ли он молод для этой роли, отец Кевин? – спрашивает мой отец, слегка толкая мать, которая не сводит глаз с Романа.

Глаза отца Кевина гордо блестят, когда он представляет нового священника:

– Отец Брайар был весьма одаренным с юности, – начинает он, его голос полон восхищения. – С его успехами в семинарии могли сравниться лишь его непоколебимая вера и упорство. Он перенес множество сложных жизненных ситуаций, включая смерть родителей, когда был совсем молод, что усилило его сострадание и решительность. Несмотря на молодость, он уже продемонстрировал ясное понимание воли Господа и того, как редко выпадает счастье направлять других. Его путь отмечен удивительным упорством и божественным предназначением, и он готов вести эту церковь с мудростью, какую трудно отыскать людям его возраста.

В этом свете Роман выглядит мягче, чем в комнате для исповеди, скармливая публике свою теплую улыбку и нежный приветственный взгляд.

Он берет микрофон у отца Кевина, негромко кашлянув; его низкий рокочущий голос заставляет мой живот сжаться.

– Благодарю, отец, – улыбается Роман, делая глубокий вдох. – Я знаю, о чем вы думаете. «Да кто он, черт возьми, такой, чтобы стоять здесь»?

Услышав грубость, наиболее благовоспитанные прихожане ахают.

Я чувствую, как губы изгибаются в улыбке, но заставляю ее исчезнуть, глядя на золотую полоску на его пальце.

Выходит, он предан не женщине, а Господу.

– Я знаю, что мне будет непросто соответствовать своему достойному предшественнику, и даже не надеюсь оставить такое же большое наследие. Однако я обещаю вести этот приход с неугасающей верой и упорством. Я намереваюсь узнать каждого из вас лично и направлять со всей искренностью и состраданием. Вместе мы будем стремиться к Божественной благодати и укрепимся в своей вере, – его глаза задерживаются на мне, пока он изучает публику.

Чувствуя, что последнее замечание относилось ко мне, я, недолго думая, поднимаю средний палец к груди.

Видя, как на его лице тут же появляется легкая улыбка, я быстро опускаю руку, чувствуя себя гораздо более уязвимой под его взглядом, чем весь вечер в церкви, несмотря на то, что на протяжении всей службы меня рассматривали и другие. Я опускаю голову, изучая собственные ноги, чтобы не обращать внимания на отца Брайара и его чудовищно нахальное поведение.

– На этом, – вставляет отец Кевин, – я думаю, пора приступить к Причастию.