И я этого боюсь. Мне кажется, именно я – та подпорка, которая всё держит. Убери её, и этот мир разрушится до основания, сравняется с землёй и исчезнет. Как будто не было. Я – человек, который держит все нити в руке, и стоит разжать пальцы – наша семья будет уничтожена.

И от этого мне страшно.

Поэтому я не хочу ничего менять.

Подруга предлагала завести любовника, но это же смешно – с таким мужем как Эдик, заводить любовника нереально.

Да и не хочу я этих обманов, не хочу врать кому-то в глаза – мне это претит.

А то, что Эдуард врёт… Так он почти не врёт, он просто не говорит правды, просто не рассказывает, чем занимается, когда задерживается на работе, не приходит домой, едет куда-то без меня.

Он давно уже ездит везде без меня, и я понимаю, почему – я, это что-то типа мебели в нашем доме или обслуживающего персонала.

Постояла над набранной ванной с мыльными шариками и ароматическим маслом, сунула руку в воду, дёрнула за цепочку – и вода начала медленно убывать.

Уже привыкла, настроение моего мужа всё время меняется. А я выполняю всё, что он хочет.

Хотел принять ванну – пожалуйста.

Передумал – нет проблем.

Заказал Карбонару – отлично. Не вопрос. Сделаю.

Перехотел – ничего страшного. В другой раз.

Я даже не высказываю своё недовольство, потому что считаю, он имеет право делать выбор, а потом его отменять.

Он имеет на это право.

Пошла к себе в комнату.

– Тома! – услышала, зовёт.

Не успела снять туфли – пошла в них, стуча каблуками.

– Боже, сними ты уже эти туфли! У меня голова раскалывается за сегодняшний день.

Пришлось снять прямо перед ним.

– Что ты хотел? – смотрю на мужа, улёгшегося в одежде на диван.

Ощущаю себя круглосуточной горничной. Вроде привыкла и всё равно порой коробит.

– Слушай, приготовь мне, пожалуйста, на завтра чемодан.

– Куда ты едешь?

– Мне нужно на пару дней уехать – партнёры собираются за городом, на даче Снявского.

– А зачем тебе чемодан? Возьми сумку.

– Да, правда, лучше сложи в сумку… чемодан не надо.

– А что положить?

– Ну, я думаю, там будет гольф, что-то такое для отдыха.

– Плавки, шорты, футболки, поло.

– Да-да, именно.

Он уселся, расставил ноги, раскинул руки.

Посмотрел на меня и тут же отвёл взгляд. Словно неприятно смотреть на меня.

Да, я знаю, что он давно уже ничего ко мне не чувствует. Да и я к нему, наверное, тоже.

Хотя нет – если бы он вёл себя как-то иначе, мне кажется, мы бы неплохо ладили.

Если бы спали в одной спальне, может быть, чаще занимались любовью.

Ну, он давно ограничил меня от себя, провёл черту, за которую я не имею права переступать.

Вначале пыталась сопротивляться, но он жёстко поставил меня на место, однажды сказав, что если мне что-то не нравится, мы можем развестись.

Такой фразы я не ожидала от любимого мужа, но он чётко дал мне понять, что теперь всё будет по-другому. В тот момент я поняла, что он с лёгкостью выгонит меня за порог.

Условия поменялись, и я согласилась на эти условия.

Отчасти понимаю почему…

Потому что обеспеченная жизнь затягивает, словно болото. Она тоже требует некоторых жертв.

Когда-то мы были молоды и бедны. Потом Эдик закончил университет, поступил на работу в хорошую компанию, и вот через 15 лет он – главный партнёр в этой компании.

Он мой муж. Мы вместе многое преодолели. Да отношения наши немного стали другими, но от этого мы не перестали быть супругами, родителями.

И конечно, я не хочу освобождать место для какой-то молодой пигалицы, которую он моментально найдёт. Пусть лучше так, пусть всё происходит где-то за моей спиной, не на моих глазах. Хорошо, что хотя бы в этом он соблюдает какие-то правила.

– Что-то ещё? – спросила, прежде чем выйти.

– Нет, всё, спасибо. Ты можешь идти.

То самое чувство, как будто я прислуга. Машина для выполнения приказаний.

Я нагнулась, подняла свои туфли, повернулась, чтобы идти в гардеробную, но почему-то задержалась. Что-то засвербело в горле до щекотки, захотелось не прокашляться, а что-то такое сказать… и внутри вспыхнуло… слова Аланы вспомнились – «Ты это проглотишь?»

Обернулась.

– Ты хотя бы при людях вёл бы себя прилично.

– Не понял, – он медленно повернул голову, уставился на меня немигающим взглядом.

– Всё ты понял, – хотела уйти.

– А ну, вернись!

Я остановилась в проёме. В глаза ему не смотрю, но почему-то стало так мерзко.

– Что ты сказала? – встал с дивана.

– То, что ты отчётливо услышал, – не моргая, глядя в стену.

– А кого мне трогать, тебя что ли? Тебя что ли трогать? – он положил мне на плечо ладонь, с силой сжал и повернул меня к себе. – Или ты хочешь развестись? – нагнулся, заглядывает мне в глаза. – Хочешь?

– Нет. Не хочу. Но ты бы мог проявить уважение к собственной жене. Ты прилюдно меня унижаешь, лапая всех этих…

– Кого «этих»?

– Я не знаю, кого ты там за талию тискал, с кем выходил пообжиматься…

– Не знаешь – вот и не знай. Твоё место – маленькое, сиди не высовывайся. Если, конечно, хочешь жить в этом доме, носить вот эти вот тряпки, – он схватил меня за платье, есть блюда высокой кухни приготовленные поваром, спать на шёлковых простынях, которые тебе не приходится даже менять, за тебя тут всё делается. И ты ещё будешь мне рот открывать – кого я там тискаю… А ты ничего не попутала, Тамара? Я ведь могу попросить тебя отсюда на раз-два! – дёргает за плечо и ещё ближе приближает лицо.

– Я твоя жена. Ты забыл? – слабая попытка достучаться до его прошлого сознания, ещё не изменённого деньгами.

– Это только название, Тома. От жены в тебе уже ничего не осталось. Так – экономка. Я только из жалости позволяю тебе тут жить, не выгоняю… как хороший хозяин. Пойми это, наконец, своими куриными мозгами. Ты тут на иждивении, из жалости. На самом деле я очень устал от тебя, Тамара. Очень устал.

– Если бы не сын…

– Сын давно вырос, Тома. Он живёт своей жизнью, а я – своей, ты – своей. Если не уходишь – значит, всё тебя устраивает. И не нужно мне нравоучения устраивать.

– Извини, – говорю, глядя в пол, понимая, что очень далеко, рискованно далеко зашла.

– Так-то лучше. Иди и собирай мне сумку. Я и так от тебя много не требую, спасибо бы сказала.

– Значит, любви больше нет? – зачем-то спрашиваю и ещё более усугубляю.

– Какой любви, Господи, ты о чём вообще сейчас говоришь? Боже, она всё о какой-то любви…

– Я тебя поняла, – кивнула и пошла из его комнаты.

– Она о любви… фантазёрка, – слышу, говорит сам с собой, усмехается.

Глава 4

Утром он взял собранную сумку и, попрощавшись, махнул рукой мне, стоящей на крыльце.

На выходных мы отпускаем прислугу – у них тоже выходной. Чаще всего в субботу воскресенье остаюсь одна. Пользуюсь этими днями, чтобы съездить к маме или погулять с подругой, но чаще брожу по пустому дому и что-нибудь делаю по хозяйству.

Сегодня решила поехать к маме. Ей семьдесят пять, и она живёт на другом конце города, в своей небольшой однокомнатной квартирке.

Муж сказал, что в нашем доме моей маме не место. Его будет раздражать, если тут будет вечно ходить какая-то старая перечница и давать ему мудрые советы. Поэтому моя мама с нами не живёт.

Да и сама она не особо горит желанием поселиться в нашем большом доме – ей гораздо спокойнее, когда, как она сказала – «сама себе хозяйка. А не ходить по струнке под строгим взором моего мужа».

– Что-то ты какая-то сегодня грустная… хотя в последнее время это вошло у тебя в привычку, – мама наливает чай.

– Что именно?

– Эта грусть в твоих глазах, она как будто непреходящая болезнь. Такое впечатление, что ты смертельно больна – такая тоска у тебя в глазах, Тома.

– Не придумывай, – беру чашку.

– А я и не придумываю. Ты на себя в зеркало посмотри – сама всё увидишь. Что у вас там опять произошло?

– Да что у нас может произойти? Всё как обычно.

– Понятно. Но я тебе хочу сказать, Тома, что это ещё лучше, чем у некоторых. Вон у Машки, муж Зинку колошматит почём зря. А у Турецких, она его всё время кодирует, но он всё равно раскодируется, каждый раз.

– Мам, опять ты мне в пример каких-то маргиналов ставишь! Эдик же не маргинал.

– А он ещё и похуже – абьюзер!

– Да почему он абьюзер?

– Да потому что превратил тебя в служанку. А ты и согласна.

– Ничего он меня не превращал ни в кого, я нормально живу, у меня нормальная жизнь.

– Ой, только матери не ври… "нормальная". Это она может и нормальная, только с какой стороны посмотреть.

– Ну и что ты предлагаешь?

– А я ничего не предлагаю, ты сама должна всё для себя решить – либо вот так и до старости он тебя будет гонять по дому из-за того, что полотенца неправильно повесила, либо, Тома, надо что-то менять!

– Мама, мне сорок шесть лет, что я могу поменять?

– Ой, вспомни фильм… вон Алентова…

– Ах, да-да, знаю, знаю – "В сорок лет жизнь только начинается".

– Ну вот, я тебе как мать советую – если сейчас что-то не изменишь, то уже всё, никогда не изменишь. Потому что ты трусливая, боишься – шаг влево, шаг вправо – Эдичка же тебя будет ругать. Ты должна один раз и основательно поставить его на место, – мама очень живо воспринимает мою семейную жизнь.

Она как никто знает, что значит, когда муж неверный.

– А твой Эдичка, он уже даже не прикрываясь от тебя гуляет!

– Да с чего ты взяла?

– С чего взяла… с того… видели добрые люди, рассказали!

– Мам, одно дело, когда мужчина тихонько погуливает, и другое, когда он заводит постоянную любовницу.

– То есть то, что он постоянно погуливает, тебя уже вообще не смущает?

– Мам, давай о чём-нибудь другом поговорим? Я не могу всё время, когда к тебе приезжаю, разговаривать об Эдике.

– Давай поговорим, – мама обиженно откусила печенье. – Что там сын твой? Звоню ему, он вечно занят.

– Собирался на днях приехать, с девушкой познакомить.

– Да, были у меня недавно. На вид хорошая девочка, спокойная. Вот сыну твоему такая спокойная и нужна – прямо как ты. Сначала поживут в любви… спокойно, а потом он, загуляет, как твой муж. Так и будет, – отпивает глоток чая.

Мама моя обычно не церемонится и не таится, говорит что думает.

– Мам, ну ты уже прямо на годы вперёд видишь!

– Конечно вижу! Он весь в твоего Эдика – характер точно такой же.

– Разве это плохо?

– Не плохо, но если он с женщинами точно так же будет поступать, это совсем нехорошо.

– Ну вот, опять ты про Эдика! Расскажи лучше, что там у тебя с анализами, а то всё время этой темы избегаешь!

– Ой, Тома, про анализы лучше не спрашивай! Если все их вот так вот сложить и посмотреть, это значит – я уже умерла.

– Мам, ты шутница! – смеюсь.

– Ну а что? Получается, по всем анализам я уже не должна эту землю топтать. Верить им вообще нельзя, так же как твоему мужу!

– Ну хорошо, ладно, пойду я. Мне ещё надо продуктами закупиться на следующую неделю. Хочу заехать в супермаркет.

– Ты смотри, осторожно там за рулём езди – столько сумасшедших сейчас на дорогах.

– Я очень стараюсь, мама, очень стараюсь.

С мамой попрощалась, вышла на улицу, уже вечереет.

Подхожу к своей машине, "пикаю" сигнализацию, сажусь за руль.

Несколько секунд смотрю сквозь лобовое стекло. Все вокруг словно специально постоянно твердят о моём муже, о моей жизни. Не оставляют меня в покое. Будто видят то, чего не вижу я и – предупреждают об опасности, которую я в упор не замечаю. Они тыкают меня носом как нашкодившего котёнка, указывают, что я делаю неверно.

И никому из них невдомёк, что я не хочу ничего менять. Я боюсь что-то менять. Боюсь остаться совершенно одна – как моя мама сейчас. Я не хочу вот такой одинокой старости, но чувствую, она у меня будет.