Стучать пришлось несколько раз; в конце концов, в окошке мелькнул огонёк свечи, и тотчас стукнул отворяемый засов. Изнутри пахнуло сушёными травами, влажным бельём, молоком и ни с чем не сравнимым детским запахом.

– Прости, что поздно, – шагнув внутрь, так же негромко проронил телохранитель. – Завтра можем вновь улететь. Думал – проверю, как вы тут.

На его шее замкнулось кольцо тёплых рук; Дагборн сдался сразу же. Верно, суровый исповедник на западной границе знал, что говорил, когда отказывал духовному сыну в принятии обетов – монах из бывшего легионера получился бы скверный. Горячие губы коснулись его небритой щеки, и все мысли мигом испарились из головы.

Мэйовин встретила его в одной ночной рубашке. Сжать беззащитное, жаркое тело в объятиях показалось естественным, зарыться носом в копну волос, накрыть губами нежную шею – жизненно необходимым. А уж высвободить плечо из внезапно съехавшей ткани, прикусить гладкую кожу, добираясь до полной белой груди – стало и вовсе делом чести.

Остановился Дагборн лишь тогда, когда в штанах стало болезненно тесно, а кожаный нагрудник стал вдруг мешать тяжёлому дыханию.

– Я воды нагрею, – отстранившись, шепнула Мэйовин. – С дороги ведь…

Бывший легионер только кивнул, не сразу отпуская жену из жадных объятий. Доспех, конечно, мешал, но и расставаться с горячим женским телом казалось чем-то немыслимым.

– Я быстро, – задыхаясь, пообещала супруга.

Из глубины дома тотчас раздался сонный детский вздох. Пока Мэйовин разогревала воду в большом чане, Дагборн стянул с себя доспех и походную одежду, успев мельком отметить, как за перегородкой ворочается на постели свёрток из шкур да одеял. Малышке Ириссе исполнилось три зимы в этом году – срок его службы у Сильнейшего. Забавная, рыжеволосая, ещё совсем младенец, девочка оказалась очень похожа на мать, и за этот простой факт Дагборн был всей душой благодарен Творцу. Это намного лучше, чем узнавать в девочке черты кого-то из бывших сослуживцев.

Дурная история случилась за год до окончания службы на западной границе. Мэйовин прислуживала в деревенской харчевне, там же развлекала легионеров, кому дали отгул, нехитрыми песнями. В сироте из пограничной стонгардской глуши явно текла и бруттская кровь тоже, и, как большинство полукровок, Мэйовин оказалась удивительно, необыкновенно хороша. Ни платок на голове, ни грубое платье не скрывали роскошного тела, медных кудрей и сияющих изумрудных глаз. Когда Дагборн увидел её в первый раз, у него дух от восторга захватило – да что там, он почти ослеп от редкой красоты. И не он один.

Заступиться за Мэйовин оказалось некому: когда хозяин решил, что она может приносить больше денег и иным способом, никого, кто смог бы её защитить, рядом не оказалось. Зато судьба распорядилась так, что Дагборн стал единственным путником у переброшенного через пропасть моста, когда Мэйовин отпустила перила.

Он успел её поймать в последний миг. Изношенное платье порвалось по шву, так что обнажились исхудавшие белые плечи – но девушка не обратила на наготу ни малейшего внимания. Привыкнув к череде посетителей мужского пола, она попросту смотрела на него пустыми глазами и ждала. Мэйовин не сопротивлялась и тогда, когда Дагборн набросил на неё свой плащ и забрал в казармы.

С начальством разговор вышел коротким: блудную девку, да ещё и в тягости, среди служебного состава держать не полагалось, а вот жениться легионеру не мог бы запретить даже иммун. Их повенчали в местной часовне – акт спасения человеческой души, жалость, а не любовь – а уже на следующий день пришёл приказ о переводе легионера по имени Дагборн в Унтерхолд. В бумаге говорилось о высшей чести служения Сильнейшему, но он не обманывался – к приказу прилагалась короткая личная записка, в которой бывший начальник, иммун Сибранд, просил его присмотреть за сыном и по возможности уведомлять о новостях.

Соглядатаем Дагборну служить ещё не приходилось. Впрочем, раз его назначили телохранителем Сильнейшего – явно по тайной просьбе иммуна Сибранда, который пытался хотя бы так удержать связь со средним сыном, отбившимся от семьи – то, верно, бывший начальник больше никого не мог попросить о помощи. Или же Илиан знал всех нынешних приближённых отца – и не подпустил бы к себе никого. А вот к Дагборну господин Иннар питал определённую симпатию – обряд прошлого, общая история на двоих – и телохранитель уже три года успешно нёс службу, работая на два фронта сразу.

– Голодный? – Мэйовин подкралась сзади, поцеловала за ухом, будя в расслабленном теле сладкую дрожь. – Я кашу в печи подогрела.

– М-м-м… – Дагборн попытался ухватить жену за руку, но Мэйовин разгадала его манёвр и вовремя вывернулась: падать в заполненную уже остывшей водой лохань ей не захотелось. – Голодный, – не расстроившись, признался бывший легионер.

– Жду, – почти строго отозвалась Мэйовин, подавая полотенце и отходя к столу.

Дагборн проводил аппетитную фигуру взглядом и со вздохом поднялся. Со дня скоропалительной свадьбы прошёл целый год, прежде чем он прикоснулся к супруге. «Это жалость, а не любовь», – напоминал он себе. – «И девица в тягости. Под другими была, от чужого понесла – тебе там места нет». Позже духовник в Унтерхолде разъяснил, что он оскорблял жену подобным отношением похуже, чем те, которые пользовались. Будто брезговал.

Вначале бывший легионер оправдывался тем, что даже спустя много лет заноза по имени Велена крепко сидела в сердце. «Оскорблённая гордость отвергнутого мужчины», – отмахнулся старый и не слишком деликатный исповедник. Потом объяснял свою нерешительность частыми разъездами – с таким подопечным, как Сильнейший, на месте и впрямь засидеться не получалось, а в унтерхолдской гильдии они и вовсе не бывали более нескольких дней кряду. «Много ли времени нужно для исполнения супружеского долга?» – сварливо поражался духовник. Лишь затем Дагборн признался сам себе: да, брезговал. Смотрел на жену и младенца чужими глазами, не впускал в холодное сердце даже мысли о возможной связи.

Мэйовин всё понимала, но ни разу не попеняла своему спасителю. Только с каждым его визитом становилась всё грустнее. И прекраснее. Когда в очередной раз Дагборн вернулся, чтобы проверить их с Ириссой благополучие, он буквально застыл на пороге. Жена уже полностью оправилась от последствий родов, ребёнок не выматывал, как прежде, и его встретила та роскошная красавица, которая когда-то, целую вечность назад, поразила его взор в Духом забытой пограничной деревне.

Ему стало стыдно, как никогда в жизни. С той первой ночи изменилось всё – словно мозаика сложилась, и куски встали наконец на места. Он сорвался тогда так же, как и сегодня – жадно забирая своё, боясь и одновременно торопясь сломить недолгое сопротивление.

– Поешь вначале, – без особой надежды позвала Мэйовин и тут же охнула, когда муж дёрнул ночную рубашку вниз, обнажая белые плечи.

Позже, греясь с женой под одеялом, Дагборн расслабленно водил ладонью по мягкому животу, тесно прижимаясь к горячей гладкой спине. Уже проваливаясь в глубокий сон, бывший легионер лениво подумал о том, что, несмотря на довольно странный брачный союз – редкие встречи, никакого времени на узнавание друг друга и уже рассудительную любовь – ему повезло куда больше, чем Сильнейшему унтерхолдской гильдии. Кому, как не телохранителю и личной няньке господина Иннара, об этом знать.

***

Свеча догорала в подсвечнике, но он даже пальцем не пошевелил, чтобы зажечь живой огонь в лампе или вызвать колдовского светлячка. Сильнейшему унтерхолдской гильдии хватило бы и мысленного мимолётного напряжения мысли для подобной малости – вот только Илиан Иннар не собирался ни выпускать плескавшуюся внутри тёмную энергию, ни смотреть на режущий и такой терзающий свет. Во тьме он видел лучше.

      Ещё отроком мачеха брала его на важные встречи в Ош. Илиан, которому тогда едва исполнилось тринадцать, с жадностью впитывал в себя атмосферу судьбоносных решений, невидимую сталь безжалостных слов, поединок взглядов и густой, пропитанный мириадами колдовских потоков воздух.

      Деметра Иннара неизменно выходила победительницей в любых спорах. Мастер Рооргх, доживавший тогда последние года, древний, как Мир, испещрённый жуткими морщинами и скрюченный едва ли не пополам, увидел подслушивающего Илиана в коридоре ошской гильдии, прищурился подслеповато – а затем прикрыл слезящиеся глаза ладонью, словно защищаясь от яркого света.

– Это он? – хрипло спросил мастер, обращаясь к Деметре.

      Госпожа Иннара кивнула, глянув на пасынка со смесью гордости и материнской нежности. Из всех сыновей своего мужа именно к нему, Илиану, она питала самую неприкрытую и почти восторженную любовь. Чем, по мнению отца, в результате и избаловала.

– Бедный мальчик, – помолчав, прокаркал старый мастер. По-старчески охнув, медленно присел на резную скамью в коридоре, поманил Илиана скрюченным пальцем, не отрывая от юноши цепкого взгляда помутневших от возраста глаз. – Ты видела, как проходят его нити?

      Сухой палец неожиданно больно ткнул Илиана в живот, затем чуть ниже, и наконец наградил несильным подзатыльником.

– Слабые места, – поспешно согласилась мать, ненавязчиво закрывая пасынка плечом. Получалось плохо: Илиан за последний год вытянулся, так что уже обогнал мачеху-бруттку стонгардским ростом. – Но они у каждого есть, мастер. Я научу его, как беречь тело, чтобы энергетические потоки не навредили. Время есть!

– Тяжело придётся мальчонке, – шумно вздохнул мастер Рооргх. – Вглядись: любая из страстей ослабит его внутреннюю защиту. Ярость, – палец старика вновь указал на затылок Илиана, – чревоугодие, – Сильнейший ошской гильдии ткнул в живот Илиану, и юноша ощутил, как медленно закипает в нём гнев. Странное дело – он стал куда более горяч нравом в последние месяцы. Родители, впрочем, дурного не усматривали: переходной возраст, всем мальчишкам свойственна некая раздражительность. – И самое главное… – палец спустился ниже, – похоть.

– Время есть, – упрямо повторила Деметра Иннара, – Илиан обуздает страсти и укрепит колдовское поле. Но зато какая глубина, какая вместимость магии! Почему вы умалчиваете об этом, мастер? Вы не можете не видеть! Илиан – самый благодарный и самый талантливый ученик из всех, которые у меня были!

– Да, к сожалению, – хрипло согласился мастер.

      Деметра помолчала, внимательно разглядывая бывшего учителя, затем присела рядом и задала быстрый вопрос на реттонском. Этого языка Илиан не знал и мысленно обиделся на мачеху.

– Я редко прозреваю будущее, – задумчиво отклинулся Рооргх. – И сейчас ясно вижу лишь одну из его стезей. Все остальные, впрочем, тоже дурно кончатся…

Госпожа Иннара молча ожидала продолжения, но старый мастер только покачал седой головой.

– Нет, – ответил он на невысказанный вопрос. – Одно только скажу: нельзя ему потомство заводить. Вся тёмная энергия уйдёт в семя. Не знаю, какого отпрыска он породит, но это будет страшный нелюдь. А сам мальчишка рискует всю силу потерять с зачатием дитяти. Взгляни, как идёт поток – прямиком через чресла. Я… право слово, и не знаю, чем тут помочь. Редчайший случай. Магия здесь бессильна – изменить течение потока нельзя, а ослабив его, мы ослабим и колдовской дар юноши. Спроси у духовников…

Деметра спрашивала. Илиан точно знал – спрашивала. И никто, даже отец Кристофер из Кристара, точного ответа дать не смог – ни на один из терзавших его вопросов.

Боль. Илиан ощущал острую физическую боль вместе с приближавшимся чувственным наслаждением. Каждый поцелуй становился тем болезненнее, чем большее желание он разжигал. До появления в гильдии маленькой полуальдки молодой Иннар боролся с физиологией и страстями вполне успешно – хватало обучения, бумажных дел, потом первые разгромы Братств Ночи, и наконец – несчастье с матерью, которое наградило его свалившейся ответственностью и седьмым кругом магии.