Н. Ланг: Слёзы богини огня

Глава 1. Орлиный нос

В начале времён всё сущее было водой. Священная гагара Лула спустилась с Верхнего яруса, нырнула в бездонную глубину и принесла в клюве крупицу почвы. Крупица разрослась, и возникли леса, озёра и протяжённые Уральские горы – пояс Торума, который он бросил на землю, заковав в камень неистовых духов Нижнего мира.

В дикой труднодоступной местности в Средневековье организовали форпост Из-Кар¹ на пути из Азии в Европу. Существовала легенда, согласно которой огненная богиня Най-эква полюбила земного юношу Намын-отыра – величавого богатыря, охранявшего неприступную крепость. Но отцу Нуми-Торуму² её возлюбленный не пришёлся по нраву. Он обратил юнца в отвесную скалу Ванкырнёл, прозванную в народе Орлиный нос, возвышавшуюся над Северной Сосьвой. Узнав об этом, богиня огня долго плакала, и скорбные слёзы обращались в кварцевые кристаллы.

Ещё в конце девятнадцатого века в суровых краях оленеводы находили удивительной красоты минералы – слёзы Най-эквы, застывшие в камне, или, как их называли учёные, горный хрусталь. Это символ чистоты, сберегавший память земли. Кристаллы кварца формировались из вулканических пород и магмы, пробивавшихся сквозь пояс Торума.

Местные верили, что прекрасные камни хранят жизненную силу природы и дух самой Най-эквы, а добывать их – значит тревожить древних стражей. Боги не любят, когда кто-то становится свидетелем их слабости.

***

Эхо ударов молотка разносилось далеко и распугивало таёжных обитателей. Изредка звучало карканье недовольных ворон. Геолог Мирон Фролов сделал щели в основании скального выступа. В зубчатые отверстия заложил шашки тротила. Он задумывал масштабные работы. Здесь главное – не переусердствовать. Взрывная отбойка – дело, требующее предельной аккуратности.

– Вот чёрт! – выругался Мирон. Перчатка порвалась, и он оцарапал ладонь об острый край глыбы. Капля крови упала на серый булыжник, как невольно принесённая жертва. Геолог смахнул с высокого лба вьющуюся каштановую прядь. Светло-зелёные глаза внимательно осмотрели рваную рану.

Мирон достал походную аптечку, дезинфицировал порез и наложил бинт. Ругая себя за медлительность и неосторожность, он продолжил закладывать тротил. Приготовления закончены. Можно приступать. Но перед операцией глубокий вдох. Мирон всегда волновался на горячем этапе.

Взрыв потревожил вековой сон, как когда-то треск льда, покой Ичеры. Образовался широкий пролом. Естественные своды грота заставили рослого Мирона почтительно склонить голову. Из мрака пахнуло сырым грунтом и древностью – дыханием жестокого Куль-отыра³.

В воздухе парили едва различимые пылинки. Всё в зоне видимости покрывал странный тёмно-серый налёт.

Каменные стены испещрены неуловимо знакомыми, но чуждыми символами. Спирали закручивались, как водовороты Сосьвы. Рядом вытесаны стилизованные фигурки зверей – лосей с богатыми ветвистыми рогами; птиц с распахнутыми крыльями. Переплетавшиеся линии напоминали корни древнего кедра или жилы первозданной земли. Мерцали маленькие точки и кресты, словно отметины звёзд, упавших в подземелье. В центре живописной композиции выделялся силуэт могучего медведя.

Манившее неразгаданной тайной место так захватило Мирона, что он пробыл в тишине четыре часа, изучая архаичные письмена. Немые свидетели тысячелетий небольших размеров. Что пытались передать предки сквозь эпохи?

Мирон прикоснулся к мистической спирали, которую человеческая рука вывела задолго до возникновения современного общества. Кровь, проступившая сквозь тонкую повязку, осталась на камне. От скалы веяло холодом, но когда дрогнувшие пальцы дотронулись до образа медведя, Мирон ощутил тепло, которое так и манило потрогать ещё раз. Старожилы знали, что прикосновение к скульптуре или изображению хозяина тайги приносит как благословение, так и проклятие.

Геолог вдруг захотел оставить частицу громады себе на память. С минуту поколебался, думая, что поступает неправильно, но потом извлёк молоток и зубило, и аккуратно выдолбил рисунок медведя. Фрагмент понравился Фролову. Он понимал, что это загадочное послание – артефакт огромной исторической ценности. Следует отдать его для изучения. Но очень хотелось привезти сыну какой-нибудь необычный сувенир.

Конечно, Мирон осознавал, что это слабая попытка купить любовь и прощение ребёнка. Фролов редко появлялся дома, а Лёшка так хотел, чтобы папа больше времени проводил с ним. Времени, которого вечно не хватает даже для близких. Возможно, этот медведь – мифологический архетип силы и защиты, сблизит его с сыном.

Внезапно звуки, доносившиеся снаружи, исчезли. Внешний мир погрузился в вакуум. Свиристели забыли о песнях, ветер затих и, кажется, мятежное сердце перестало биться.

В пещере было душно. Но постепенно сюда сквозь низкий вход проник свежий воздух. В носу и горле щекотала пыль. Фролов громко чихнул, закрыв ладонью рот.

– Будь здоров, – пожелал Константин Казаков.

Темноволосый и коренастый, он значительно уступал в росте Мирону, поэтому не испытывал неудобств, когда входил в пещеру. Серо-зелёные глаза с любопытством и настороженностью сканировали пространство. Казаков шёл тихо, будто охотник, боявшийся спугнуть дичь. Он притронулся к гладкой холодной поверхности камня, хранившего энергию земли.

Мирон заметно удивился, когда увидел Казакова. Геолог кивнул, и, нахмурившись, спросил:

– Где вы пропадали? Вы должны были помочь мне с тротилом!

– Мы были рядом, – отвечал Константин. Глаза его сузились и блеснули в темноте, как цитрин. – Ты просто не заметил.

Следом за ним в ущелье вошёл Олег Зимин. Одежда болталась на тщедушном теле. Слишком молодой… Как тогда на Ичере… Лицо испещрено шрамами, оставшимися от оспы, перенесённой в детстве. Тусклый свет выхватывал очертания заострённых скул, глубокие впадины глаз, с равнодушием смотревшие в непреодолимую личную бездну. Олег выглядел бледным. Опять съел, наверное, что-то не то. Его часто мучили боли в желудке.

– Вот это да. Мы, кажется, открыли новое чудо света, – оглядываясь, протянул Олег. Он считался самым любопытным из группы. Необычные явления всегда занимали его пытливый ум. – Что это такое?

Мирон с трудом оторвал взгляд от загадочных узоров. Они завораживали, втягивая в незнакомый мир, существовавший задолго до городов и машин. Фролов взглянул на коллегу, который смутным силуэтом застыл перед ним. Блёклый солнечный луч искоса падал на сосредоточенное лицо, придавая ему пугающий вид. Фролов чувствовал, как по спине бегут мурашки, не столько от холода, сколько от осознания, что он прикоснулся к чему-то могущественному.

– Это петроглифы, – пояснил Мирон. Он видел похожие наскальные рисунки в Карелии на побережье Онежского озера. Там тоже были лоси и солярные знаки, венчал всё это Бес. Но здесь медведь – владыка места.

Мирон ждал реакции. Вопроса, возгласа удивления, даже скепсиса. Однако Олег равнодушно кивнул и уставился в темноту за спиной начальника. Губы Зимина дрогнули, он хотел что-то сказать, но изо рта вырвался только лёгкий вздох, показавшийся шелестом листвы. Тягучее безмолвие тревожило больше, чем любые слова.

– Для археологов здесь много работы, – сухо резюмировал Костя.

Его особо не интересовали исторические находки, волновало лишь, сколько за них заплатят. Алчная натура иногда толкала принимать поспешные решения, ставившие в опасное положение. Но и ему были присущи хорошие качества. Он помогал престарелым родителям. Мать его тяжело болела и нуждалась в дорогих лекарствах.

Казаков осматривал первобытную пещерную живопись, прикидывая, сколько можно получить за такое сокровище. Он коснулся мощных ветвистых рогов лося. Даже показалось, что по прохладной тёмно-серой поверхности каменной глыбы пробежала золотая волна искр. Костя быстро убрал руку, словно его ударило током.

– Странное это место, – безразлично пробормотал Олег.

– Когда-то здесь приносили кровавые жертвы – йир, – наиграно зловещим тоном проговорил Мирон и невесело усмехнулся.

В памяти всплыли обрывки легенды, рассказанной накануне отбытия в экспедицию Лахтиным – хозяином стойбища, на котором остановился переночевать Мирон. Согласно преданию, местная красавица отказалась выйти замуж за бога Курыка и ловко обманула его, подложив вместо себя собаку. С тех пор ханты совершали обряд жертвоприношения «девушка-собака». Во время действа пса наряжали в женскую одежду и возили по озеру на лодке. Семь раз объехав водоём, топили животное, даря невинную жизнь ненасытному Курыку. Кроме священного ритуала, каждый манси жертвовал божествам петуха, овцу, лошадь, оленя и быка.

– Не хотел бы я очутиться здесь сто лет назад, – буркнул Костя, вновь дотрагиваясь до высеченной в вечном камне фигурки, отдалённо напоминавшей лося.

Мирон посмотрел на товарищей. Их лица вдруг подёрнулись мутной плёнкой, будто ещё мгновение и они растворятся в густом таёжном воздухе. Опустив голову, Мирон увидел, что ни один из коллег не отбрасывал тени. Они не выглядели как люди, скорее как мис-хум⁴, принявшие облик знакомых. Только у него на пещерном полу лежала чёткая, тёмная тень.

Мирон шумно сглотнул. Комок в горле не исчез, во рту пересохло, и стоял неприятный привкус извёстки. Внезапное недомогание подкосило ноги, захотелось сесть прямо здесь, закрыть веки и не двигаться.

«Усталость» – убеждал он себя, отгоняя минутную хворь. Фролов не мог показывать слабину. Всё-таки он руководитель экспедиции.

Вдоволь налюбовавшись удивительным открытием – свидетельством прошедших тысячелетий, они стали собирать пробы породы. Мирон достал геологический молоток. Удары, осторожные, но уверенные откалывали камни у основания стены подальше от петроглифов. Звук металла был резким, чуждым заповедному месту.

Зимин и Казаков молча растаскивали большие куски в стороны, просеивали раскрошившуюся породу сквозь сита, стуча ими о ведро, и отбирали кварцевые кристаллы. Их пальцы в пыльных перчатках ловко выуживали из серой массы мерцающие обломки.

Прозрачный и гранулированный кварц особенно ценится в промышленности и широко используется для оптики, электроники. Из отдельных камней, чистых, как капля родниковой воды, с причудливыми вкраплениями или идеальными гранями получаются великолепные ювелирные украшения.

Работа шла споро, почти механически, но молчание коллег давило. Ни оживлённого обмена репликами («Смотри, какой экземпляр!» или «Осторожнее, здесь трещина!»), ни даже привычного ворчания Казакова. Только скрежет булыжников, шуршание сит, хриплое дыхание Мирона и далёкое эхо их собственных действий.

Фролов машинально оценивал находки: вот шпатовая друза, вот почти бесцветный кристалл-шестигранник, вот мутноватый, но с золотистым отблеском внутри халцедон. Каждый камень ложился в плотный матерчатый мешочек и снабжался биркой.

Рюкзак, наполненный породой и свёртками с образцами, сделался неподъёмно тяжёлым. Мирон с усилием водрузил его на спину, кряхтя под весом. Плечи сразу отозвались ноющей болью. Часть груза – более крупные, но менее ценные обломки породы, мешки с отсевом, инструменты – оставили в пещере, чтобы вернуться позже. Всё сложили аккуратной пирамидой в углу подальше от наскальных рисунков. В свете фонаря неустойчивое сооружение смотрелось нелепым чужеродным курганом на фоне таинственных символов.

Мирон бросил последний взгляд на дырку в сердце старинной композиции. Фрагмент тёплой иглой кольнул в бедро. Фролов сжал в другом кармане фальшфейер – твёрдый, обнадёживающе реальный цилиндр. Голос его, когда он заговорил, прозвучал глухо, отчуждённо, будто из соседней Вселенной.

– Пойдёмте, нужно вернуться на базу до темноты, – пробормотал Мирон.