В таком ярком освещении Эссен увидел узкий корпус русского миноносца, с которого выпустили торпеду – кто-то из «соколов» решительно пошел на добивание подранка. И вражеский корабль содрогнулся от взрыва, взметнувшийся у борта огромный султан воды обрушился на обреченный корабль и даже затушил кое-где пожар. А потом канонерка ушла под воду: пережить подрыв для кораблика, водоизмещением мало чем отличавшегося от старых минных крейсеров, было бы невероятным делом, сродни чуду, которое бывает очень редко на море, где царят суровые реалии. Ибо слабейший должен погибнуть!

– Где же «Аскольд»?

Разобраться в ночном бою очень трудно, для того и прожектора включают, чтобы подсветить своим миноносцам набитые войсками, оружием и снаряжением цели. Но сейчас этого не требовалось – на огромном пространстве в десять миль, насколько хватало взгляда, кипело сражение. Вспышки и грохот орудийных выстрелов, громкие взрывы торпед – на море шла жестокая война, здесь противники яростно сражались, желая победить в этой войне. А кто же хочет проиграть?

– Миноноска с левой скулы!

Крик сигнальщика заставил Эссена повернуться – в узком луче прожектора полз двухтрубный силуэт действительно миноноски – кораблика в 60–80 тонн водоизмещением. Такие «циклоны» были и на русском флоте в дальневосточных водах, но только во Владивостоке. Так что это был враг, вне всякого сомнения, а хорошо обученные расчеты и без команды знали, что им в таких случаях делать. Снаряды моментально обрушились на врага, срывая тому выход в торпедную атаку, и в дальнейшей участи противника можно было не сомневаться – запарил и стал быстро крениться на борт.

– Противоминный калибр нужно увеличивать до ста двадцати миллиметров, – совершенно спокойно произнес Эссен, обращаясь к Щульцу. – Даже семидесятипятимиллиметровые орудия не дают немедленного результата, а все остальные – просто бесполезные хлопушки. Слишком много потребуется сделать из них выстрелов, чтобы остановить даже такой маленький миноносец.

– Я согласен с вами, Николай Оттович, только место занимают. Было бы лучше иметь вместо них пару пушек Кане, как на «Жемчуге», что строится в Петербурге. – Шульц совершенно не обращал внимания на свистящие мимо них пули – с тонущего транспорта японские солдаты стреляли из винтовок, желая нанести русским хоть какой-то ущерб, ибо нет для солдата и матроса горестнее ситуации, когда его убивают, а он не может ответить неприятелю тем же.

Но сейчас ни у кого из противников не было в сердце места жалости – наоборот, все стремились убить как можно больше врагов. Тонущие транспорты, с палуб которых в кипящие волны сыпались сотнями человеческие тела, вызывали ликующие крики на русских миноносцах. В сердцах своих все несли только один клич: «Убей врага!»

– «Аскольд», смотрите!

В отсветах пушечных выстрелов появился узнаваемый силуэт – пять труб имел только один корабль на всем Дальнем Востоке, других таких просто не было. Русский крейсер окутали вспышки выстрелов, он бил всем бортом, и семь 152-мм пушек Кане выплескивали длинные языки пламени. Его противник, подсвеченный прожектором, был хорошо виден – двухтрубный бронепалубный крейсер, а таковых у японцев осталось два: или «Акаси», или более ранней постройки «Акицуцу», ветеран войны с китайцами.

Японцам приходилось несладко – выстоять под градом трехпудовых снарядов малый крейсер не мог, на нем полыхали пожары. Специально для отражения атак миноносцев на «Аскольд» загрузили переданные с береговых батарей чугунные снаряды, бесполезные против брони, но ужасные для надстроек или против небронированных миноносцев.

Картину избиения вражеского крейсера в скоротечном морском бою Эссен разглядывал с минуту, сжимая ладонями поручни и испытывая прилив ярости. Но бой требовал от него внимания к иным событиям…

Глава 10

Японская пехота уцепилась за гребни вытянутых сопок, и теперь требовалось вышибить врага оттуда как можно раньше, пользуясь предрассветными сумерками. Иначе можно было тут увязнуть на пару дней и потерять драгоценное время, которое, в свою очередь, выиграют японцы и перебросят сюда подкрепления из резерва.

Роман Исидорович прошелся, не обращая внимания на свистящие над головой пули, – перестрелка, то затихая, то усиливаясь, шла с вечера, стоило выйти егерям и приморским драгунам к этому выгодному для обороны рубежу. И что было плохо, стрелковые полки растянулись на двухсуточном беспрерывном марше, восемьдесят верст пути совершенно измотали солдат, многие разбили ноги. Причем служивые завидовали идущим в авангарде, сетуя на то, что там были вьючные лошади и повозки.

Совершенно понятная зависть, вот только невдомек солдатам было, что идущим впереди приходилось намного хуже, ведь противник раз за разом высылал роты, а то и батальоны, что фанатично оборонялись или с отчаянной храбростью атаковали – чего стоил тот эскадрон японских кавалеристов, который сибирские казаки перекололи пиками, вырубили шашками. И теперь генерал прекрасно понимал, почему Фок всячески увеличивал пешие и конные охотничьи команды, приказав отбирать в них только самых здоровых, физически крепких, сметливых солдат, умелых стрелков, каких среди урожденных сибиряков было много. И приказал сводить команды охотников в егерские роты, а те – в батальон, один на всю трехполковую дивизию, численность которой сейчас была чуть больше, чем полностью укомплектованной бригады восьмибатальонного штата.

К сей новации старого Фоки генерал-майор Кондратенко отнесся с нескрываемым интересом – свои дивизии, созданные на основе двух бригад, он вооружил чуть ли не до зубов, ведь каждый батальон получил по шесть митральез конструкции Шметилло, которые солдаты уже прозвали молотилками. Да на полк дал пулеметную команду и собственную артиллерию, которая отсутствовала с XVIII века. И ведь хорошо получилось, теперь командир полка моментально реагировал на любое изменение обстановки, и в японцев немедленно летели 87-мм гранаты, не требовалось ждать, пока посыльные доберутся до артиллерийского дивизиона, который постоянно отставал на марше. И это притом, что дивизия стала намного меньше в людях, сохранив при этом число обозных лошадей и добавив в полки примерно с тысячу китайских кули – носильщиков. Так что не будь этого, не прошли бы по здешним дорогам, которые лучше называть тропами, столь много, едва ли одолели бы полсотни верст.

– Воюют железом, а не кровью…

Кондратенко хмыкнул, вспомнив одну из аксиом Фока, которые тот любил произносить. Старик за месяц совершенно изменился, причем день за днем, с момента победного для него боя под Бицзыво, который он дал вопреки приказам Куропаткина и Стесселя, проявив к ним совершенно наплевательское отношение. И тут же став фаворитом самого наместника, который возвратился с моря с победой, утопив в бою два вражеских крейсера.

Целым валом пошли изменения, знай про которые в Петербурге, тут же была бы дана взбучка, и такая, что и сам Фок, и Стессель моментально слетели бы с занимаемых должностей. А может быть, о самоуправстве в столице и ведали, но, зная о влиянии адмирала Алексеева, без разрешения которого о подобных новациях и речи бы не было, решили не вмешиваться, благо есть победы. А пойдут поражения, сразу обо всех грехах вспомнят, и Фока, и Стесселя, и самого наместника, тут и сомневаться не приходится. Живо прибудут грозные бумаги вместе с проверяющими особами.

Фок стал другим, как только получил ранение и контузию в бою под Бицзыво – видимо, крепко его по голове там ударило. Слава богу, что сильно приложило – в старом обличье, но со вставшими на место мозгами Фок сразу начал многим нравиться, а солдаты его просто боготворили, и в этом никто не сомневался.

Энергию, которую проявлял этот старик, могли бы позаимствовать многие молодые капитаны и поручики. Когда он спал, непонятно, но свои задумки, неизвестно откуда взявшиеся, воплощал в жизнь неукоснительно и требовательно, не просто заставляя подчиненных, но всячески им при этом объясняя и помогая. Список новаций понемногу рос, причем постоянно внедрялся в жизнь.

О том, что англичане применяли бронепоезда в войне с бурами, многие знали, но увидеть их в отечественном исполнении было определенным шоком, особенно для солдат – железный исполин, изрыгающий дым и пар, с орудийными башнями, произвел на многих ошеломляющее впечатление. Та же митральеза Шметилло, полезность которой рассмотрел именно Фок, треноги для пулеметов Максима вместо высоких лафетов со щитами, да и многое другое, не менее полезное, вроде тех ящиков ручных гранат, что поступили для испытания к егерям вместе с новыми гренадерами.

Однако было и то, что иначе, чем старческими чудачествами, не объяснить. Днем нарочный доставил с десяток железных касок уродливой конструкции, которые штабные офицеры, увидев это чудо-юдо, тут же стали называть собачь ими мисками. Было и злое название, которое, без сомнения, к ним и прилепится, стоит только надеть эти каски на голову и застегнуть под подбородком ремешки, – «тазик Фока», как он сам назвал их, впервые попробовав применить по назначению. Не стоит этого делать, любой офицер станет посмешищем…

– Юлий Юлианович, – обратился Кондратенко к подполковнику Белозору, что прежде служил в 5-м ВС стрелковом полку, а теперь командовал егерским батальоном дивизии, – вы совершили невозможное, сбив японцев с позиции…

– Просто они не успели укрепиться толком, даже окопы не выкопали. Но их тут много, сейчас пойдут в контратаку. Вот смотрите, ваше превосходительство, у них артиллерия!

Над сопками вспухли белые клубки шрапнели – сотни железных шариков обрушились на землю дождем. К счастью, неопасным – с большим таким недолетом. Но это недолго исправить, и следующие снаряды могут взорваться прямо над головой.

Кондратенко оглядел егерей, понимая, что в иное время их командир получил бы хорошую взбучку за нарушение формы одежды: вместо сапог – обмотки с китайской обувкой, гимнастерки разных оттенков зеленого, на головах – фуражки и папахи, а у некоторых вообще непотребные головные уборы. Это резало глаз, но генерал понимал, что иного просто может не быть, обходятся тем, что под руку попало.

Стрелки заняли позицию правильно – укрывшись в канавах, за скатами, в ямках. И передвигались по-пластунски, елозя брюхом по выжженной солнцем траве. И тут Роману Исидоровичу бросился в глаза офицер, обмундированный чуть лучше, в фуражке, но в китайской обувке и без шашки, которую обязаны были носить все офицеры и в любой обстановке. На такое следовало обратить внимание, хотя бы ради того, чтобы нижним чинам не подавать дурной пример, все же Устав для того и писан. Но с другой стороны, генерал прекрасно понимал, что ползать лучше без шашки, она только мешать будет, а в схватке от нее никакого толка, лучше вооружиться маузером в дополнение к нагану, понятное дело. Однако пистолет этот дорог невероятно. Не всем по карману, особенно обер-офицерам – сорок полновесных рублей в столице, а здесь вдвое больше продавцы требуют.

– Куда пехота полезла, куда?! Побьют ведь дураков необстрелянных! Сейчас пушки работать начнут!

Белозор чуть ли не кричал, показывая влево – на зелено-желтом фоне выделялись густо рассыпанные белые пятнышки гимнастерок. То прибывший с марша батальон Тобольского пехотного полка пошел в атаку, солдаты лезли вперед настырно: впереди цепи, позади взводы в колоннах для поддержки. Вот над ними и вспухли разрывы, и многие белые пятна стали недвижимыми, хотя впереди них продолжалось наступление цепями, солдаты шли в наступление перебежками…

Японцы полезли в контратаку напористо, зло и дружно, их было много – батальон, не меньше. Занявшие оборону охотники стреляли вразнобой, никто им не подавал команду стрелять залпом. Роман Исидорович только наблюдал, не вмешиваясь, для него самого это был первый бой в жизни. И он сейчас хорошо понимал, что видеть поле сражения – это одно, а вот совсем иное – оказаться в гуще событий.

– Вот и хорошо, сейчас они все тут полягут, тоже необстрелянные!