Быстренько всех допросить, а потом разогнать по домам, не получилось. Когда вытащили из помещения мобилизационного пункта слегка помятого и оплеванного Семенова и отыскали местечко, где его можно допросить, из него полились признания, как вода из дырявого ведра. Ничего не скрывал, не отрицал, упирал на честность и пролетарское происхождение. Мол, сын пастуха, в армию добровольцем ушел, кается, просит простить.

А началось всё с того, что командир взвода Семенов из самых лучших побуждений решил помочь своему непосредственному начальнику. Дескать, начальник особого отдела дивизии человек занятой и во всякие мелочи ему вникать недосуг. Спрашивается – зачем каждый раз докладывать товарищу Конасову об очередной партии офицеров или чиновников, которых сдают бывшие подчиненные? Выписать им расписку, определить под арест в подходящее помещение, и все дела. Помещение нашлось быстро – один из бойцов взвода, перебежчик из белой армии, сам из него призывался, а дальше пошло-поехало. Ну а то, что из карманов офицеров в солдатские вещмешки сами собой «перекочевали» деньги, золотые и серебряные часы, портсигары и всё прочее, представляющее интерес, так это их справедливая добыча. Правда, сапоги и шинели с пленников пока не стали снимать, решив дождаться, когда начнутся расстрелы. И расстрелы Семенов планировал проводить сам, чтобы не отвлекать начальство, вот только место подходящее пока не нашел. А самое интересное, у бывшего командира взвода всё бы могло получиться, если бы не прокол со мной.

Комиссару Спешилову пришлось самому сбегать в расположение бригады и привести сюда пару надежных взводов, чтобы разоружить и арестовать всех красноармейцев, приданных особому отделу, а особисту пришлось отправиться на обыск в казарму.

Корсаков оказался не у дел, но пообещал, что коли понадобится прижигать язву капитализма, то он, как товарищ Троцкий, явится к нам с отрядом флотских, а пока пойдет на «Таймыр» сообщить, что с Аксеновым всё в порядке.

К счастью, «Мобилизаціонный пунктъ» имел несколько комнат. В одну – точную копию той, где сидели белогвардейцы, мы и определили бывших красноармейцев, а в еще одной я устроил допросную. Тут еще были какие-то комнаты, кабинеты, но смотреть их не пошел. Я же не собираюсь здесь задерживаться, правильно?

А вот двухведерный титан, обнаружившийся в одном из закутков, мне понравился, и я озадачил красноармейцев натаскать воды и вскипятить. И мне полезно, и заключенным не вредно.

Убедившись, что все при деле, решил еще разочек допросить командира взвода, теперь уже бывшего. Человек я отходчивый, но штыков, упиравшихся в спину, не забыл, равно как и хамства в отношении Галины. И как-то мне не верилось, что Семенов решил проявить инициативу из лучших побуждений. Никак не могу поверить, что он пастух и сын пастуха.

– Слушай, а отчего ты меня в контрики решил записать? – спросил я. – И не свисти, что неправильно начальника понял.

– Вот ей-богу, решил, что товарищ Конасов тебя, то есть вас, арестовать хочет, – начал креститься бывший командир взвода. – А мне что, я человек маленький. Приказано доставить, я и доставил. Ну, ошибся малость, с кем не бывает?

Я же у вас извинения попросил, что еще?

Странно, может быть, и на самом деле не врет? Если у парня в психике уже произошла некая трансформация и он считает, что каждого, кого поручено лишь пригласить, требуется непременно арестовать, а потом расстрелять? Ладно здесь простой Ванька-взводный, а будь это человек повлиятельнее, вроде начальника особого отдела дивизии или комиссара Спешилова? Да такой половину Архангельска в тюрьму посадит, а вторую половину перестреляет. Нет, всё равно что-то не сходится. Не верю.

– Семенов, а ты почему меня не стал обыскивать? – поинтересовался я.

– А чего тут обыскивать-то? – хохотнул бывший командир взвода. – Шинелка у тебя солдатская, шапка худая, чё с тебя взять-то?

– Вот это, например, – вытащил я из кармана шинели «дамский» пистолет.

– Ух ты, хорошая машинка, – с одобрением сказал Семенов. – И дорогая, наверное. Ничё, в следующий раз умнее буду. Увижу такого, как ты, в грязной шинелке, обыщу, не побрезгую.

Похоже, до этого парня не доходят самые простые вещи, или он просто валяет ваньку.

– Слушай, Семенов, а ты так ничего и не понял? Не будет у тебя уже следующего раза.

– Да всё я понял, – вздохнул бывший командир взвода. – От командирства отстранят, а по новой в начальники выбиваться – ой как сложно. А пока до комвзвода не дойду, только объедки достанутся, а все сливки командиры снимают.

Так-так, уже интересно.

– И кто еще сливки снимает, не подскажешь? – поинтересовался я.

– Не, не подскажу, – усмехнулся Семенов. – Ты, товарищ особоуполномоченный, как я понимаю, начальник большой, если самого особиста и комиссара бригады в разгон послал, но мне еще здесь жить.

– А ты уверен, что тебе долго жить осталось? – ласково поинтересовался я. – Тебе же, родной ты мой мародер, трижды расстрел положен.

– Э, погодите, товарищ уполномоченный, – заволновался Семенов. – Ну ладно, я виноват, что товарища из Москвы арестовал, а не к начальнику отвел, так разве за это расстреливают? Или ты шибко огорчился, что бабу твою обидели? Так на хрена тебе старуха сдалась? Была бы она помоложе, так еще ладно. Хочешь, я тебе прямо сегодня любую бабу найду? Молодую да гладкую…

От оплеухи Семенов слетел со стула. Не дело, конечно же, подследственных бить, но не выдержал.

– Жалобу в ВЧК можешь на меня написать самому товарищу Дзержинскому, – предложил я. – Бумажку дать?

– Не надо, – огрызнулся Семенов. – Ты этой бумажкой подотрись, начальничек.

О, наконец-то! А я-то ломал голову, как мне заставить его перестать валять деревенского дурачка. Великая вещь оплеуха. Именно не удар кулака, а чтобы было и больно, и обидно. Помнится, Антон Семенович Макаренко добился уважения у своих подопечных после оплеухи, отвешенной одному из балбесов. Стало быть, вся советская педагогика началась с простой затрещины. Сквозило у меня смутное подозрение, что у командира взвода уголовное прошлое, теперь же я был в этом уверен на все сто процентов.

– Вижу, ты до призыва разгонщиком^[1] был? – поинтересовался я.

– Ишь, умный какой, раскоцал, – покачал головой Семенов. – А как догадался?

– Так чего тут догадываться? – пожал я плечами. – Под деревенского дурачка косишь, а сложные слова выговариваешь, вроде – «особоуполномоченный», да и манеры блатные не скроешь. Ты в Красную армию добровольцем пошел, чтобы лохов брить? Колись, детинушка, упираться уже нет смысла.

– Ага, держи карман шире, – осклабился уголовник. – Мне в армию впадлу идти. Силком затащили, думал, пару дней покантуюсь, сбегу. А нас на север отправили, и бежать-то отсюда некуда, леса кругом, будто не в армию попал, а дальнячок срубил^[2]. Кого тут на разгон брать? Нищета одна. Вон, до революции-то лафа была, а как война началась, вообще малина. Сколько мы спекулянтов да барыг обнесли, ой-мэй! Да на одной водке рыжья варили, в тузах ходили. Приходишь к такому гладкому в полицейской форме и говоришь – мол, сухой закон нарушаете, господин хороший. Хочешь спокойно жить – делись. Так он тебе столько «катенек» отслюнявит, живи да радуйся. А теперь что? Революция, мать её ети! Все богатеи не то сдриснули, не то по застенкам сидят.

Эх, парень, тебе бы самую чуточку подождать, до нэпа. Ленька Пантелеев да Иван Николаев тоже под чекистов «косили», когда совбуров грабили. Кончили, правда, плохо, но это уже другой вопрос.

– А как в Архангельск пришли, мой взвод в подчинение особисту дали – вот, думаю, можно и развернуться. Конасов же дурак, дальше своего носа не видит, даже с бойцами познакомиться не соизволил, вот раздолье-то где. А коли у тебя парни верные, делом повязанные, можно такого наворотить, а потом за бугор свалить, если рыжья надыбать.

– А я здесь каким боком?

– Да таким, – хохотнул вор, уже не таясь. – Особист мой, когда про тебя говорить стал, буркнул – вот ведь принесло на мою голову соглядатая московского. Я кое-кого поспрашивал, говорят – Аксенов мужик честный, справедливый. Я и подумал: если он честный да справедливый, к чему такой? И товарищу Конасову помогу, и мне головной боли меньше. Я же чего хотел? Хотел тебя при попытке к бегству устосать, парням сказал, чтобы по моему сигналу валили, только народу на улице много, не рискнул. И ты, молодец, дергаться не стал.

– У тебя в подручных весь взвод ходил или как?

– Э, начальничек, так мы не договаривались, – протянул Семенов. – Я своих друганов не закладываю, пусть они даже не деловые, а так, сявки. И смысла мне нет вкладывать. Я что, за это послабление получу?

– То есть можно весь взвод к стенке ставить? – уточнил я.

– А по мне так хоть всю дивизию к стенке ставь. Хоть раком её ставь, хоть к стенке. Меня же ты к стенке поставишь, да?

– Поставлю, – не стал я кривить душой.

– Меня поставят, так хрен ли о ком-то жалеть? – хмыкнул уголовник.

– Ну и ладно, – махнул я рукой. – Весь взвод, так весь взвод, мне уголовников не жаль. И цацки, которые ты у офицеров взял, хозяевам верну.

– Цацки-то им на хрена возвращать? – огорчился уголовник. – Меня, ладно, шлепнешь, а цацки-то? Тебе не нужны, оставишь кому-нибудь. Офицериков всё равно к стенке поставят, зачем им побрякушки?

– Если поставят, так вместе с цацками и закопают. А с мертвых снимать какой проворный начнет – руки поотрываю. Понял, что краденое добро счастья не принесет?

Уголовник глумливо развел руками.

– Ты, начальничек, про сокола с вороном сказку знаешь?

– А ты себя соколом мнишь? – поинтересовался я. – Дескать, лучше глоток свежей крови, чем мертвечина? Ты, гражданин Семенов, а ты точно Семенов? Впрочем, мне без разницы, под какой фамилией тебя расстреливать. А кем себя мнишь – соколом или петухом щипаным, мне без разницы.

– Начальник, ты лишнее-то не базарь, – с угрозой произнес уголовник. – За слова-то отвечать придется.

– Перед тобой, что ли? – усмехнулся я. Подумав, махнул рукой: – Ладно, хочешь себя соколом считать, считай. Скажи-ка лучше, что ты с офицерами хотел сделать? Расстрелять, чтобы сапогами разжиться? Не маловато будет?

– Умный ты больно, – покачал головой бандит. – Догадаешься с трех раз?

– А что тут догадываться? Старо как мир. Стал бы ты за офицеров с их семей выкуп требовать, а жены да матери за своих мужчин последнее тебе принесут. Так?

– Так. И бирюльки последние принесут, и сами перед тобой ноги раздвинут.

Дальше разговаривать с уголовником я не видел смысла. Он даже не больной, а сама болезнь, и от этой болезни есть только одно лекарство – пуля.

Пока беседовал с Семеновым, прибыл комиссар, а с ним еще и целая подвода с хлебом. Есть заключенные, их теперь надо кормить. Да я и сам от куска хлеба не отказался бы. Но вначале надо покормить задержанных. Не спросил Семенова – кормил он людей или нет, но скорее всего, нет.

Титан уже благополучно пыхтел, обдавая паром, а красноармейцы наливали кипяток в котелки и разносили по камерам.

– Володь, а ты чего к телефону не подходишь? – поинтересовался Виктор. – Звонок не слышишь?

А мне и впрямь показалось, что где-то что-то трезвонило, но решил, что слышу шум трамвая.

– А здесь телефон есть? – удивился я.

– Конечно. Это же мобилизационный пункт, он в кабинете начальника установлен.

Ну вот, разведчик называется. Не удосужился проверить.

– Правда, я и сам недавно узнал, – засмеялся Спешилов. – Когда хлеб в горисполкоме выбивать ходил, спрашивают – не видал ли Аксенова? Знают уже, что мы с тобой с Мудьюга вместе бежали. Я и говорю – мол, его по ошибке арестовали, выручать ходил, а теперь он в мобилизационном пункте с задержанными порядок наводит. Попов, председатель, звонить кинулся, а ты трубку не взял. Новость для тебя есть.

– Вить, давай перекусим сначала, – взмолился я. – Я же целый день ничего не ел, живот подвело, уже ничего не соображаю.

– День… Да ты уже сутки не ел, – хмыкнул комиссар. – Тебя вчера утром задержали, а нынче уже новый день пошел.

– Сутки?