Секундой позже самый любимый человек на свете улыбнулся с экрана. Его черные, отросшие за время пандемии волосы топорщились во все стороны. Сейчас он напоминал того самого неопрятного парня, с которым Ника познакомилась в самолете, летящем из Москвы в Барселону. Не хватало только жуткой бороды и отсутствующего взгляда – вместо этого подбородок Кирилла украшала аккуратная щетина, а глаза светились теплотой и заботой.

– Привет! – Ника села за стол и пристроила телефон между сахарницей и солонкой.

– Привет! – В десяти километрах от нее Кирилл тоже сидел на кухне: за его спиной виднелись белые шкафчики и холодильник. – Что нового?

– Все по-прежнему. Скучаю.

– Я тоже.

Они смотрели друг на друга и – Ника не сомневалась – чувствовали одно и то же: радость встречи и тоску из-за того, что эта встреча невозможна офлайн. После того как объявили карантин, Кирилл застрял в пригороде, Ника – в Краснодаре, они не виделись уже больше месяца, созванивались несколько раз в день, засыпали с телефоном, просыпаясь, первым делом желали друг другу доброго утра, но ни один даже самый высокоскоростной интернет не мог заменить живые объятия, которых им так не хватало.

– Не выспалась? – Кирилл поправил очки. – Выглядишь уставшей.

В последнее время Ника и в самом деле нагружала себя больше обычного – переживала, что не справится с грузом предпринимательства и снова будет вынуждена работать по найму. Кирилл уже несколько раз предлагал взять на себя арендные расходы, но Ника не соглашалась – дело было не в гордости или упрямстве, ей нужно было доказать самой себе, что сумеет укротить бизнес. Иначе зачем было увольняться из «Царской трапезы»?

– Выспалась, не переживай, просто с утра работала. Мониторила фриланс, рассылала заявки. Сейчас кофе попью и буду придумывать слоган для производителя туалетной бумаги. Пока в голову лезут одни пошлости.

Кирилл усмехнулся.

– Даже не знаю, чем тебе помочь. Но ты спрашивай, туалетная тема в моей жизни в последнее время очень актуальна.

Они обменялись понимающими взглядами. Кирилл приобрел дом в пригороде со всеми причитающимися бонусами: туалет на улице, летний душ, продуваемая со всех сторон пристройка для кухни. Он лишь недавно завершил ремонт и перенес удобства внутрь, а до этого наслаждался всеми прелестями сельской жизни.

– Да тут особо ничего не придумаешь, для потребителя важно соотношение стоимости бумаги и количества слоев. Однако клиент просит выдать что-нибудь незаурядное. Вся надежда на кофе. Кстати, о нем. – Ника встала из-за стола. – Я сейчас.

Кирилл заглянул в чашку.

– Пожалуй, мне тоже нужен рефил. В смысле новая доза.

Ника улыбнулась, она так часто подкалывала Кирилла за любовь к иностранным словам, что он приобрел новую привычку – подбирать русские аналоги. Ника же, наоборот, опылилась от него и теперь все чаще сыпала англицизмами.

– Let's do it^[2], – хмыкнула она, доставая из упаковки капсулу эспрессо.

Кофемашины, разделенные непреодолимыми километрами, почти синхронно зажужжали.

Каждое утро Ника наслаждалась завтраком в компании Кирилла и чувствовала, как тоска становится все сильнее. Когда уже снимут ограничения и позволят им быть вместе!

Они планировали съехаться еще до начала пандемии, но чуть-чуть не успели. Кирилл хотел завершить ремонт, чтобы им было комфортно. В результате наслаждался новенькой ванной комнатой в одиночестве и говорил, что предпочел бы обходиться без унитаза, но не расставаться с Никой. Она бы тоже наплевала на все удобства, лишь бы быть вместе. Но кто мог знать, что случится такое?

Ника вернулась за стол, держа кофейную чашку, от которой исходил умопомрачительный аромат и едва заметный пар.

– Я вот думаю, стоит ли позвонить Сергею? Сообщить, что я встречалась с Голиченко?

Кирилл поморщился.

– Перебьется! Ты и без того сделала больше, чем планировала, дальше пусть разбирается сам.

Когда Ника рассказала о визите Сергея, Кирилл долго ругался: «Мужика обвиняют в убийстве, а он приперся к тебе домой! Зачем ты его пустила?! Неизвестно, что у этого типа на уме!»

– Все-таки позвоню. Он должен знать, что Голиченко продолжит расследование, заодно скажу, что не буду просить папу браться за это дело. Как-то неправильно просто промолчать.

– Неправильно шастать по чужим квартирам! Особенно в карантин.

Ника улыбнулась. Кирилл, конечно, перегибал палку, но ей было приятно, что он за нее переживает.

– Ты такой милый, когда ворчишь.

– Обалдеть, я еще и милый. Между прочим, это ни разу не комплимент. Пойду сделаю какой-нибудь бутерброд, видимо, я еще толком не проснулся, вот и кажусь тебе милым.

Кирилл исчез с экрана. Ника понимала, что его ворчание – напускное, он больше волнуется, чем злится, хочет оградить ее от переживаний, поэтому и настаивает, что дело Подставкина нужно оставить позади. Ника не спорила, однако признать логику доводов – это одно, и совсем другое – заставить эмоции угомониться. Ей не давал покоя рассказ Сергея о звонке, насчет которого соврала Подставкина. Раз за разом она перебирала те немногие факты, которые знала об этом деле, и не могла избавиться от мысли: «Возможно ли, что хирурга и в самом деле отравила собственная жена?»

Два года назад Светлана Александровна Подставкина обвиняла Нику в смерти мужа и не успокоилась, даже когда аварию признали несчастным случаем, – прислала письмо с короткой, но емкой фразой:

Так просто не отделаешься, тварь

Что на самом деле являлось причиной ее обвинений и угроз? Горе? Желание на ком-то отыграться? Или стремление отвести подозрения от себя? После визита Сергея Ника задумалась: что, если Подставкина взъелась на нее не из-за смерти мужа? Что, если она злилась, потому что та авария разрушила идеальный план представить все как самоубийство?

Когда Сергей ушел, Ника позвонила сначала Кириллу, потом папе и получила два противоположных мнения. Кирилл настаивал, что Сергей должен рассказать следователю все, что знает, потому как утаивание информации мешает расследованию. Папа заявил, что как адвокат посоветовал бы Сергею молчать, иначе показания гарантированно используют против него самого.

Так уж совпало, что на следующий день позвонил Голиченко, и эмоциональная чаша весов стремительно поползла вниз. Недолго думая, Ника напросилась на встречу. Она была уверена, что следователя заинтересует вранье Подставкиной. Два года назад все считали, что хирург пытался покончить с собой, а его жена, выходит, заранее пыталась обеспечить себе алиби? Зачем она присвоила тот звонок? Почему не сказала, что это дочь нашла бабушку без сознания?

Однако Ника не сообщила Голиченко кое-что еще и теперь сомневалась, что поступила правильно.

– Как думаешь, стоило сказать следователю о записке?

Кирилл уже вернулся за стол и поставил рядом тарелку с бутербродом. На поджаренном тосте красовались кусочки ветчины и помидора.

– Уверен, Голиченко в состоянии это выяснить. Возможно, уже выяснил. Тем более ты ничего толком не знаешь, мало ли что Власенко наплел, зачем передавать следователю его слова? Ты и без того уже выступила посредником. Пусть теперь сам рассказывает все, что знает.

Ника отпила кофе и подвинула поближе вазочку с печеньем.

– Папа бы с тобой не согласился.

– Не сомневаюсь, у него особое отношение к следователям и полицейским.

– Есть такое. Если бы я сказала, что пойду к Голиченко, он бы связал меня по рукам и ногам, потому что стоит войти в кабинет следователя, как убийство тут же повесят на тебя.

Кирилл усмехнулся.

– Профдеформация.

– У папы? Однозначно.

Он и в самом деле слишком часто сталкивался с несправедливостью, а потому повсюду искал подтасовки и ложь. Полицейские у него четко ассоциировались с некомпетентностью, а следователям он доверял примерно как надписям на заборе. Однако именно из-за его отношения к «засадительной системе левосудия» (папа называл ее так и никак иначе) Ника решила перестраховаться и не сказала Голиченко о записке.

В этой истории все было запутанно дальше некуда: одно цеплялось за другое и выворачивало наизнанку третье. Подставкин много пил, против него шел судебный процесс, а юристы больницы, вместо того чтобы поддержать своего сотрудника, наоборот, старались переложить вину за смерть пациента на него. Подставкин не выдержал и однажды, напившись до чертиков, полез в петлю. К счастью, его вовремя обнаружили и спасли.

Сергей рассказал, что помчался в кабинет друга, как только узнал о случившемся. Подставкина уже увезли, а на столе лежала записка, в которой хирург прощался с семьей и признавался жене в измене. Сергей забрал записку, потому как понимал, что будет, если Подставкина ее прочитает.

«Когда Максима выписали, – рассказывал он, – я вернул записку ему. Видимо, все это время она хранилась у него. Но четыре месяца спустя ее кто-то нашел, отравил Максима и обставил все как самоубийство. Я не хочу в это верить, но лишь одного человека написанное там могло так сильно разозлить».

Жену хирурга. Если прибавить к этому ее ложное алиби, картинка получалась настораживающей. Может, все-таки стоило рассказать Голиченко о том, что Сергей забрал ту записку? Но этим Ника могла усилить подозрения против самого Сергея: раз забрал записку, то вполне мог и сохранить, чтобы в нужный момент подбросить. С другой стороны, сведения о записке указывали на возможную причастность Подставкиной. С третьей стороны, прав Кирилл: следователь сам в состоянии это выяснить. Ника, по сути, ничего не знала…

– Ну, ты чего? – голос Кирилла вывел ее из раздумий. – Хватит переживать. В конце концов, ты добилась главного: расследование продолжат и все как следует проверят.

– Да, ты прав. Просто сложно переключиться на что-то другое.

– Давай я тебе помогу. Хочешь хорошую новость?

– Очень хочу.

– Ромику выдали красный пропуск!

– Да ладно? – Новость была не просто хорошей. Замечательной! – Значит, и тебе скоро выдадут!

– Надеюсь. Оказывается, пропуск Ромика уже неделю как пришел и все это время пылился в почте. А мой, похоже, застрял где-то в электронной пробке.

– Что за лажа…

– Не то слово. Но уже хоть какой-то прогресс.

Ника печально улыбнулась. Как же надоела эта бесконечная бумажная волокита! Интересно, что случится быстрее: закончится карантин или Кириллу выдадут наконец заветную бумажку? Они с Ромиком подавали заявление одновременно – почему Ромику пропуск выдали, а Кириллу нет?

– Бесит все это, – пробурчала Ника. – Никогда ничего по-человечески не работает.

– А меня больше всего бесит, что я уже месяц не могу тебя обнять! – Ника тяжело вздохнула, ей тоже очень хотелось прижаться к Кириллу. Они были так близко и одновременно непреодолимо далеко. Кирилл жил в пяти минутах езды от центра Краснодара, но территориально его поселок относился к Адыгее. Для пересечения границы региона требовался особый красный пропуск, именно его вот уже месяц ждал Кирилл.

Он подал заявку почти сразу после объявления пандемии. Тогда в крошечное помещение набилась толпа из желающих оформить заветную бумажку.

В толпе Кирилл встретил Ромика, бывшего начальника Ники. Он тоже решил оформить пропуск, чтобы без проблем ездить на дачу. После того случая Ромик и заболел. Хорошо хоть успел вернуться в Краснодар, иначе загремел бы в поселковую больницу. До сих пор лежал в красной зоне в тяжелом состоянии: двусторонняя пневмония, курс антибиотиков, потеря обоняния и вкуса – полный набор.

А Кириллу хоть бы хны! Он даже тест на антитела сделал, думал, может, переболел бессимптомно. Но нет, никаких признаков ковида. И как после этого верить в его высокую контагиозность, о которой твердят со всех экранов? С другой стороны, не верить в опасность вируса тоже нельзя, пример Ромика это подтверждал наглядно: молодой парень, а едва откачали.

– Теперь у Ромика пропуск есть, но воспользоваться им он не может, а у меня пропуска нет, и хоть вой от тоски.

– Может, это ему компенсация? Вселенская справедливость: не повезло с ковидом, но улыбнулось с пропуском.