Батюшка увидел корзину, полную красивых праздничных яиц, похвалил детей:

– Какие молодцы! В субботу будем святить.

– А мы с Леней тоже сегодня красили яйца! – с гордостью сказал Сережа. – У меня лучше всех получились!

Сестры переглянулись и засмеялись.

– Все вы постарались во славу Божию! – и отец Александр ласково похлопал сына по плечу.

Нина с Лидой накрыли стол к чаю: достали из буфета чашки, изящную стеклянную вазочку с вишневым вареньем, сухарики, которые постоянно делали из оставшегося хлеба, подсушивая его на печи.

Варенье матушка варила сама прямо в саду. Там устанавливали жаровню – круглую железную коробку на ножках, по ее бокам были сделаны отверстия, а внизу – решетка. Топили такую жаровню дровами и шишками. Сначала матушка готовила медовый сироп: в медный таз с деревянной ручкой заливала слегка разбавленный водой мед, постепенно растапливала его, затем погружала туда отборные, спелые, сочные вишни из собственного сада, добавляла листья мяты и уваривала до готовности. Сахар был дорогим и редким удовольствием, к тому же считался скоромным продуктом, а дешевый мед всегда можно было купить на соседней пасеке. Варенье «на меду» разрешалось есть и во время поста. Нежные розовые вкусные пенки, получавшиеся при кипении, матушка делила между детьми.

Когда вернулись старшие сыновья, семья села пить чай.

Вновь на улице залаяла собака, но на сей раз громко, отчаянно, зло. Это было совсем непохоже на милого, доброго дворнягу, которого много лет назад дети нашли щенком на дороге и принесли в дом.

Мать тогда стала ругать их, но отец Александр сказал:

– Пусть останется, любовь к животным делает детей добрее и сострадательнее. Пока поживет под крыльцом, а к зиме смастерим ему настоящую будку.

Дети радостно побежали обустраивать собаке место под крыльцом, постелили солому, на нее положили старый маленький круглый половичок, поставили мисочку с водой. Псу очень понравилось новое место проживания, он улегся на подстилку и положил мордочку на лапы.

– А как мы его назовем? – спросил Сережа.

– Давайте назовем Дружком, – предложила Нина.

– Можно Шариком, смотрите, он круглый, как мячик! – сказала Лида.

В это время к дому подошел отчим матушки Веры, приехавший навестить внуков. Дед Коля, потерявший во время Первой мировой левую руку, не потерял своего веселого озорного нрава. Увидев детей, возившихся под крыльцом с собакой, спросил:

– Что за шум, а драки нету? Это что за Кабысдох там у вас?

– Дедушка, нам папа разрешил взять щеночка, мы не знаем, как его назвать, Дружком или Шариком? – наперебой заговорили дети.

– Конечно, Дружком! Тогда он будет с вами дружить. А Шарик – это как-то не солидно! – и, по‑мальчишески задорно засмеявшись, пошел в дом.

Обласканный детьми, пес рос добрым и приветливым, встречал всех, радостно виляя хвостом, если когда‑то и лаял, то больше для порядка, чтобы показать хозяевам, что не зря ест хлеб.

– Что могло случиться? Дружок аж захлебывается от лая! Пойду посмотрю, – сказал отец Александр и, встав из‑за стола, направился в сени.

Не успел он дойти до порога, как дверь без стука отворилась и в комнату вошли два человека в форме НКВД. Один из них, видимо, старший по званию, произнес:

– Протоиерей Александр, настоятель Никольского храма?

– Он самый, чем могу служить?

– Вы арестованы по обвинению в контрреволюционной деятельности, а также во вражеской агитации, направленной на подрыв существующего строя, используя при этом религиозные предрассудки масс.

Матушка ахнула и схватилась за сердце. Сережа заплакал, остальные дети испуганно молчали.

– Дети, идите к себе в комнату, вам пора делать уроки, – скрывая волнение, сказал отец Александр.

– Я сейчас соберу твои теплые вещи, – спохватилась матушка.

– Не положено! – отрезал конвоир.

Едва сдерживая рыдания, матушка бросилась на шею мужа.

– Поторапливайтесь, у нас сегодня много работы, еще пятерых надо забрать! – ухмыльнулся старший.

Отец Александр мягко отстранил руки супруги и поцеловал ее в лоб.

– Вера, прошу тебя, успокойся! Завтра во всем разберутся – и я вернусь домой, ты же знаешь, я ни в чем не виноват!

Он вышел в сени и хотел переобуться, но один из стражей власти, увидев добротные кожаные батюшкины ботинки, грубо оттолкнул отца Александра.

– Они тебе уже не понадобятся! – и, нагнувшись, забрал ботинки себе.

Отец Александр обернулся. Увидев испуганное лицо жены, следовавшей за ним по пятам, снял с руки золотое обручальное кольцо и сказал:

– Возьми, Вера, может, еще пригодится. Береги себя и детей. Храни вас Господь! – осенил матушку крестным знамением и, переступив порог родного дома, не оборачиваясь, ушел навстречу страданиям, уготованным судьбой.

Глухие удары колокола, созывавшие хуторян на вечернюю молитву, провожали батюшку, как будто прощаясь с ним навсегда.

Потянулись тяжелые дни неизвестности. Пока шло следствие, велись допросы, свидания и переписка с отцом Александром были запрещены.

В день именин батюшки, двадцать второго июля, Нина и Лида принесли в тюрьму передачу: испеченный матушкой крупеник, так любимый их отцом, овощи со своего огорода и пышный каравай хлеба. По дороге девочки собрали большой букет полевых цветов: ромашек, васильков, колокольчиков.

Охранник, увидев букет, сказал:

– Не положено! Забирайте свой веник, – но, заметив дрожащие губы и слезы в глазах Лиды, сжалился и добавил: – Ему ли там до цветов… Но ладно, давайте, пущай понюшит.

Эти цветы для отца Александра были последней тонкой живой ниточкой, связывающей его с родными.

23 августа 1937 года тройкой при управлении народного комиссариата внутренних дел СССР по Воронежской области протоиерей Александр был осужден по обвинению в участии в контрреволюционной монархической церковной группе, в обсуждении с членами группы методов борьбы с Советской властью, распространении клеветы на руководителей ВКП(б), ведении пораженческой агитации. Приговорен к высшей мере наказания – расстрелу.

31 августа 1937 года приговор был приведен в исполнение.

***

На живописном высоком берегу Москвы‑реки на Воробьевых горах среди вековых зеленых деревьев и пышных кустарников расположился храм Живоначальной Троицы, белоснежный, с двухъярусной колокольней, ярко‑зелеными куполами и блистающими в солнечных лучах золотыми крестами.

История этого храма корнями уходит в глубь веков: видел он и царственных особ, и фельдмаршала Кутузова с генералами, молящимися о победе в Бородинском сражении, и простых прихожан, сумевших сохранить христианскую веру в период воинствующего атеизма. В советское время в Троицкой церкви не только не прекращались богослужения, но и продолжали благовестить колокола, даже после запрещения колокольного звона во всей Москве. Православные тайком ездили на Воробьевы горы, чтобы послушать умиротворяющий малиновый звон. Каким‑то образом Троицкая церковь сохранилась и в пятидесятые годы, когда началось строительство Московского государственного университета. Главный архитектор уже готов был небрежным жестом легко смахнуть церковь с градостроительного плана Москвы, но случилось чудо, и храм уцелел.

В Троицкой церкви закончилась вечерняя служба, прихожане стали расходиться. Маленькая, сухонькая седая старушка в строгом длинном темно‑синем платье и беленьком платочке не спеша вышла из храма и направилась к троллейбусу, чтобы, проехав три остановки, скорее добраться домой. Многочисленные болезни сгорбили когда‑то статную фигуру. В старушке трудно было узнать ту самую матушку Веру, некогда красивую и сильную. По пути домой она зашла в булочную купить к ужину свежего хлеба. Чтобы не потерять равновесие, одной рукой она опиралась на палку, в другой руке бережно держала небольшую тканевую сумочку с четвертинкой душистого пшеничного хлеба. Скоро вернется с работы дочь Нина, и они будут ужинать. Придя домой, старушка стала накрывать на стол. Нарезав хлеб, она аккуратно собрала крошки и положила их в рот. Голодные годы давно миновали, но старая привычка не дать пропасть ни одной крошке хлеба осталась у нее на всю жизнь. Ее семья давно перебралась из хутора в город, сначала в Ростов‑на‑Дону, а позднее – в Москву, откуда родом была ее мать и где появилась на свет она сама. И жизнь, казалось бы, наладилась, но, несмотря на все старания, память отказывалась забыть тяжелое прошлое. Порой ей снились кошмары, в которых она вновь и вновь проживала те мучительные дни, когда после расстрела мужа ее вместе с шестью детьми местные власти выгнали из дома, конфисковав имущество. Односельчане боялись пустить «врагов народа» на порог или хоть чем-то помочь им. В этих жутких снах она снова видела заброшенный сарай на окраине хутора, продуваемый всеми ветрами, в котором ей с детьми пришлось ютиться и голодать, не имея средств к существованию. Люди сострадали, но боялись помогать. Лишь семья школьного учителя тайком передавала через своего сына, с которым дружил ее младшенький Сережа, то немного крупы, то хлеба, то овощей с огорода, чтобы дети не умерли от голода. Из крупы и хлеба она варила хлебный суп. Когда‑то муж рассказывал ей, что в годы учебы в Бирюченском духовном училище бывало очень голодно. Студенты сначала варили похлебку с крупой, потом добавляли в нее ржаные сухари, те набухали, разваривались, получался ароматный суп. Выходило намного сытнее, чем если просто съесть хлеб и запить его водой. Эта похлебка спасла тогда и ее, и детей от голодной смерти.

Каждую ночь перед сном, достав из шкатулки маленькую иконку Спасителя, Вера, как и прежде, истово молилась об упокоении души своего невинно убиенного мужа и умершего в двадцать лет от тифа старшего сына Евгения. Просила милости Божией для остальных детей, ее заботами и стараниями сумевших пережить лишения, голод и гонения семьи, заклейменной страшными словами: «враги народа».

При мысли о детях сердце наполнялось тревогой, но вскоре появлялись радость и гордость за них: невзирая на испытания и тяготы судьбы, все выросли честными, трудолюбивыми, достойными людьми.

Володя, ее второй сын, родившийся через год после Жени, был здоровяк, огромного роста, он обладал красивым, редким тембром голоса – глубоким, раскатистым, глуховатым басом, совсем как у отца Александра! Его вокальные данные оценили даже в Большом, пригласив петь в театральном хоре.

Дочери Нина и Лида, родившиеся после Володи, были умницами и красавицами, но считались «невестами войны», как и многие их сверстницы, они не создали семей, потому что большинство молодых людей их возраста погибли во время Великой Отечественной войны. Старшую дочь судьба не пощадила: будучи юной девушкой, переходя дорогу, она попала под машину. Приехавшие на место аварии врачи скорой помощи не обнаружили у пострадавшей пульса и прямиком отвезли ее в морг. Там она очнулась, изрядно всех напугав. В результате этой аварии и ошибки врачей дочь осталась инвалидом, но это не помешало ей окончить институт, получить диплом инженера‑строителя и стать главным инженером одного из строительно‑монтажных управлений Москвы.

Лида окончила техникум и работала бухгалтером солидного московского института.

Младшие сыновья Леня и Сережа очень дружили между собой. После окончания техникума Леня устроился на крупнейший вертолетный завод в Ростове‑на‑Дону и проработал там всю жизнь, сначала мастером участка, затем – в секретном цехе по сбору новейших моделей вертолетов.