Последыш Сереженька был ее любимцем, может, потому что был очень похож на нее саму в молодости: высокий лоб, брови вразлет, большие, окаймленные густыми ресницами, искрящиеся радостью и оптимизмом серые глаза и обворожительная, добрая, открытая улыбка. А может быть, оттого, что редко его видела: он единственный из сыновей выбрал профессию офицера. Окончив военное училище и женившись на моей маме, Сергей уехал с женой по направлению командования служить на Дальний Восток, в самый отдаленный уголок Приморского края России – на китайскую границу, где я и родилась. Он прошел трудный путь – от лейтенанта до полковника, а вернувшись в Москву, стал командиром воинской части – школы сержантов.

И вновь матушка Вера усердно молилась за всех, свято веря, что по ее молитве Господь будет милостив к ней и ее детям. Она втайне окрестила в церкви всех внуков, чтобы не было неприятностей у их родителей, поскольку в советские времена крещение детей запрещалось властями.

Как смогла она смиренно вынести на хрупких плечах все тяготы, уготованные судьбой, не сломаться, не озлобиться, не потерять веру? Она уйдет из жизни, так и не узнав, что ее муж, протоиерей Александр, через пятьдесят два года после своей смерти будет реабилитирован прокуратурой Воронежской области и признан жертвой политических репрессий в СССР, его имя внесут в список новомучеников и исповедников, за Христа пострадавших в годы гонений на Русскую Православную Церковь в ХХ веке.²

Фото из личного архива. Отец Александр и Матушка Вера

Отпевали матушку Веру в храме Живоначальной Троицы на Воробьевых горах, верной прихожанкой которого она была много лет.

2.Наташа

Бабушка Ефросинья хлопотала на крохотной уютной кухоньке малогабаритной квартирки. Когда их большую семью переселяли из коммуналки с Тверской в окраинное Тушино, в 70-е годы, четырехкомнатная квартира считалась большой роскошью, пусть и имела площадь всего сорок квадратных метров и располагалась не в центре Москвы. А уж сейчас, когда привыкли гулять в тушинском лесу, обжились, купили и мебель, и кухонную технику, все аккуратно расставили, – грех жаловаться на судьбу.

Бабушку Ефросинью все считали премудрой. Слова лишнего от нее не услышишь, а уж повторять по два раза никому не будет, ни старому, ни молодому.

Каждое лето мы с тремя сестрами и бабушкой отдыхали на даче. Заведенные ею порядки и правила никем не обсуждались. К дарам леса бабушка, пережившая две большие голодовки и тяготы Отечественной войны, относилась с почтением. Только открывался ягодно-грибной сезон, а это, к бабушкиной радости, происходило уже в конце мая, у нас появлялась обязанность – ходить в лес и собирать грибы и ягоды. Начиналось все с земляники, ее сменяли брусника, черника, малина, потом появлялись ранние лисички, и так до конца лета. Если бабушка сказала, то ранешенько, в шесть утра, все вставали и с полузакрытыми глазами, спотыкаясь, гуськом шли за ней. И попробуй ослушаться! Ее охи, вздохи, нашептывания, покачивания головой наводили на нас такое раскаянье, что приходила только одна мысль – это непослушание в последний раз.

Режим дня был строгим, после завтрака – дежурство по очереди: кто дом убирает, кто половики стирает, кто посуду моет. Поменяться разрешалось только по договоренности с исполнителем. И мы это делали. Я любила дом убирать, мыть пол и выбивать пестрые половики. После завершения уборки я всегда открывала окна, запуская свежесть, и в маленькую глиняную вазочку на столе ставила свежие полевые цветы. Мои сестры любили мыть посуду в огороде в больших желтых эмалированных тазах, перекладывая чашки, тарелки из одного таза с водой в другой. Ягоды и грибы перебирали вместе. Но иногда бабушка так радовалась урожаю, что освобождала нас от этой работы. В пять вечера, если тяжелые черные тучи обходили наш дом стороной и пророческий гром и темное небо не приносили долгожданного дождя, все страстно мечтавшие хотя бы о его капельке отправлялись поливать огород теплой, отстоявшейся в бочке водой.

Мы давно привыкли, что бабушка с нами вроде бы и говорила, но как будто на другом языке. Произнесет кто-нибудь рядом: «Утро вечера мудренее», а бабушка всегда, посмеиваясь, тихонечко добавляет: «Жена мужа удалее». Никогда ни про кого она плохо не говорила, но как бы про себя бурчала. Вот скажут про молодого человека, который ей не нравился: «Идет первый парень на деревне», – а она, посмеиваясь, шепнет тихонечко: «А в деревне один дом». И всегда-то у нее в запасе имелись такие прибаутки да поговорки. Сетует, например, соседка на свою жизнь, и тут ей лукавый ответ: «В чужую дуду не наиграешься» или «Кобыла вздыхает, а траву хватает». Очень не любила она, когда мужики приходили проситься на работу, а сами с утра уже навеселе. Никогда она никого не поучала, и только в сторонку ворчала: «Церковь близко – да идти склизко, кабак далеко – да идти легко». И для себя у нее всегда находилось что-нибудь поучительное: «Думаешь так, а выйдет никак» или «Сказал бы словечко, да волк недалечко», или «Нищему собраться – только подпоясаться», и мое любимое: «Загад не бывает богат». И это истинная из правд, потому что именно так с нами часто и происходит. Вот поделишься с кем-то своими планами, так обязательно появится что-то непредсказуемое и все пойдет не так. Но мечты – это совсем другое дело.

«Мечты, мечты,

Где ваша сладость?

Где ты, где ты,

Ночная радость?

Исчезнул он,

Веселый сон…»

Что взять с мечты? Это же просто веселый сон, как написал Александр Сергеевич Пушкин. Как можно поделиться мечтой? Ну, если только с очень близким человеком. И как к ней серьезно относиться? До сих пор я стараюсь ничего не загадывать, а только мечтать. И чем легче мы относимся к мечте, тем быстрее она сбывается.

Бабушка позвонила, когда я сидела дома и готовилась к институтскому семинару по политэкономии. Как я ни старалась вникнуть, но великий смысл прибавочной стоимости от меня ускользал. Почему при социализме прибавочная стоимость – это хорошо, а при капитализме – плохо? Неосмотрительно задала этот вопрос преподавателю и получила в ответ такой угрожающий взгляд, что поняла – теперь не сдам экзамен во веки веков. Учила наизусть Карла Маркса: «При капиталистическом способе производства прибавочная стоимость присваивается капиталистом в виде прибыли, в чем и выражается эксплуатация им рабочего». Как будто при социализме прибыли нет и она не присваивается.

– Приходи через часик чаю попить с куличами. Как раз первый будет готов. Горяченькие, вкусные.

Мы жили рядом. Бабушка открыла дверь. Как всегда, опрятная. Волосы аккуратно зачесаны назад и собраны в пучок. Редко вылезет один волосок, и тут же она его гребнем ловко в пучок подберет. Аромат ванили был слышен уже от лифта, а в открытую дверь – и дрожжей, и цукатов, и свежеиспеченных куличей.

– Молодец, успела. С пылу с жару, пятачок за пару. Господи, прости! – осенила себя знамением несколько раз, склонив голову.

На столе красовался первый, еще не порезанный кулич, а рядом – вазочка с распустившейся зелеными листочками вербой, корзиночка с яйцами, простенькими, крашенными шелухой от лука, но такими родными.

– Бабушка, а почему ты нам в пост разрешаешь есть куличи, а сама даже не попробуешь? Пост строго-настрого держишь, а нам ничего не запрещаешь.

– Вам можно, ешьте. Все до поры до времени. Еще немного ждать осталось.

– А чего ждать?

– Большие изменения придут. Пройдет еще малость времени, и так все преобразится. Вот тогда все и поймете. А сейчас нечего и говорить-то. Загад не бывает богат. Не волнуйся – я за вас за всех молюсь. А ты взяла бы да уважила бабушку да и помылась сейчас у меня. А то ведь потом у тебя времени не будет. Пообещаешь мне, да не сделаешь, скажешь: некогда. Одно «нынче» лучше двух «завтра». Тем более что нынче чистый четверг, так что завтра будет поздно. Пока ты мыться будешь, новые куличи испекутся, я тебе с собой дам. Иди, выбери там, в шкафу, и полотенце, и халатик, и платочек.

Мне нужно было заниматься, скоро сессия, сейчас зачеты и эта прибавочная стоимость, которая не помещается в голове. Но я с неохотой пошла к шкафу. Открыла. Как всегда, идеальный порядок. Знакомые аккуратно сложенные полотенчики, халатики, узелок на смерть, давно приготовленный, – лежит на верхней полке. А вот и стопочка белых платочков. Здесь и с каймой, и с горошками, на любой вкус. Выбрала беленький с нежным голубым узором по краю. Вот правда, какая же она премудрая. И времени у меня нет, но так скажет, что отказать не могу. А сама она никогда за стол не сядет, пока ее три раза не позовешь. Придет она, бывало, в гости, так я ей прямо с порога предлагаю чаю выпить, но она отказывается. Поставлю чайник на плиту, опять предложу, и опять откажется. Начну чай наливать в чашку и в третий предложу. И, как всегда, услышу в ответ: «Ты мне три раза предложила, тогда выпью с тобой чаю». И каждый раз я ей отвечаю:

– В следующий раз я тебе сразу три раза предложу.

Но почему-то никогда этого не делаю.

Никто не умел так заступаться за близких, как бабушка. Всего-то каких-то пятьдесят лет назад двадцатипятилетняя незамужняя девушка находилась под пристальным вниманием родственников и соседей. Они вздыхали: ох, и что же она у вас такая умная и красивая, а до сих пор не замужем? И бабушка Ефросинья всякий раз отвечала с особой гордостью, как хранительница великой тайны, только ей известной:

– Руку набьет – сокола убьет.

Да, бабушка знала много секретов. Никто так не разгадывал сны, как она. И шли к ней люди за советом, и звонили. И всегда-то она знала, где пустые хлопоты, а когда нужно отказаться от задуманного или приготовиться к дальней или ближней дороге. Даст она такой совет – и тут же перекрестится и попросит прощения у Бога, как будто она его тайну рассказала.

Много секретов она хранила, но вот один неустанно повторяла. А мы все время хохотали и пророчили ей долгую жизнь. Бабушка только бормотала:

– Смейтесь, смейтесь, коли весело, но просьбу мою выполните. Вот будете потом диву даваться.

Она знала, что умрет летом, когда будет стоять жара. Она знала, что гроб с ее телом не пустят для отпевания в церковь, потому просила:

– Обещайте, что поставите меня хоть на десять минут рядом со входом в храм.

Бабушка Ефросинья действительно умерла, когда стояла невыносимая жара, температура поднималась выше тридцати пяти градусов. Батюшка храма Воскресения Словущего на Ваганьковском кладбище не пустил гроб с ее телом на отпевание, так как не хватило нужной казенной бумаги. И когда махнувшие рукой – «да, ладно, что за прихоть!» – двинулись, неся гроб, моя мама – тишайшая и скромнейшая женщина – по праву старшей в роду встала у них на пути и железным голосом скомандовала:

– Поставить у входа в храм и ждать десять минут!

Она исполнила волю покойной, а мы до сих пор диву даемся, откуда бабушка знала.

Бабушка провожала меня с куличами и крашеными яйцами:

– Иди да промеж двери пальцы не клади! Выучи что надо, вопросов ненужных не задавай… Главное – жди. Скоро, скоро придет время!

– А какое время? Чего ждать?

***

В 2011 году часть Пояса Богородицы, хранящаяся в Ватопедском монастыре на горе Афон, впервые за всю историю покинула стены монастыря и была привезена в Россию. Группа афонских монахов, сопровождавшая Пояс, на специально арендованном самолете и специальных поездах за 39 дней посетила 14 городов и Серафимо-Дивеевский монастырь. Маршрут перемещения Пояса Пресвятой Богородицы по России специально определили в виде восьмиконечного православного креста: с запада на восток – от Калининграда до Владивостока и с севера на юг – от Норильска до Ставрополя. По приблизительным оценкам, Поясу Богородицы поклонились более трех миллионов паломников.

О том, что Пояс привезут в Россию, сообщили заранее. Мы с подругой Милочкой сразу решили, что обязательно пойдем поклониться Поясу Богородицы. Не верили такому чуду и повторяли вновь и вновь:

– Этот пояс сплела сама Богородица и носила его до конца жизни! К этому поясу прикасался Иисус Христос!

И вот настал тот день, когда Пояс Богородицы привезли в Москву, разместили в храме Христа Спасителя и 19 ноября 2011 года открыли доступ паломникам для поклонения. Все телевизионные каналы рассказывали о Поясе Богородицы и приглашали всех желающих.