О-о-о, Всевышний! Не буду представлять! Не буду!

А Данияр неожиданно перехватывает одну мою руку, ту самую, в которой я до сих пор телефон сжимаю, не позволяя убрать ее, спрятать обратно за спину, и шепчет, напряженно и лихорадочно глядя мне в глаза:

– Отправь мне это фото, Мадина.

– Что? – не верю я своим ушам, а взгляда не могу оторвать от его темных горячих пальцев, забравших в плен мою ладонь с телефоном. Это огненное прикосновение! Жжет! – Нет… Нет-нет-нет… Ты – посторонний… Сам же говорил, что нельзя… Приличной девушке…

Я несу бред, и это ничем не оправдано, кроме моего глубочайшего шока от самой ситуации.

Я не понимаю, что происходит. Вернее, понимаю! Конечно, понимаю! Но не верю!

– А я не буду посторонним для тебя, Мадина, – серьезно и настойчиво говорит Байматов, – уже сегодня не буду.

– Что? – а вот этого я решительно не хочу понимать и слышать!

Ужас с такой силой накрывает мою бедную, ставшую совсем шальной голову, что я не выдерживаю напряжения, а вот силы откуда-то появляются.

По крайней мере, я пытаюсь сопротивляться, толкаю в грудь Байматова и каким-то образом умудряюсь освободиться из ловушки его тела!

Не теряя времени, подхватываю подол и бегу прочь, на свет, к людям, словно несчастная принцесса, похищенная чудовищем и нашедшая путь к свободе, бежит из его жуткой пещеры.

В голове – полный бедлам, сжимаю до хруста несчастный телефон с так и не отправленной фотографией, а в ушах – тихое и решительное: «Не буду посторонним для тебя».

Что он имел в виду?

Всевышний!

Только не то, что я подумала!

Только не это!

Глава 7. Только не это!

Я возвращаюсь в зал и ищу маму среди женщин. Она всё ещё разговаривает со своей подругой. Мама чувствует себя здесь как рыба в воде. Я, наоборот, будто аквариумная – в бескрайнем океане.

Подхожу ближе и тихо беру её под руку.

– Ой, доченька, – мама поворачивается ко мне, глаза её светятся теплотой. Но взгляд быстро меняется на встревоженный. – Ты чего такая? Руки… как лёд.

Она обхватывает мои пальцы обеими ладонями.

– Всё нормально?

Я киваю быстро, даже слишком.

– Да, мам, просто прохладно. Тут же кондиционер работает на максимум.

– Уверена? Ты бледная.

– Да всё хорошо, честно.

Не очень-то и честно. А точнее, совсем-совсем нечестно.

Но я не хочу её волновать. Тем более, я сама не понимаю, что со мной. Почему меня до сих пор лихорадит от одного воспоминания о голосе Байматова. От его интонации, когда он сказал, что уже сегодня перестанет быть посторонним для меня. Он это сказал так… Так, как будто имел право.

Мама продолжает беседу, а я стою рядом, будто привязанная, и только краем глаза продолжаю сканировать зал. Просто чтоб быть в курсе, где он. Из соображений безопасности.

И вот – вижу. Он вернулся.

Стоит чуть в стороне от большого стола с угощениями. Говорит со своим отцом.

И – как по команде – оба поворачивают головы и смотрят. На меня.

Всего на секунду. Может, меньше. Но этого хватает, чтобы я не то что дышать – думать перестала.

Что это было?

Они обсуждали меня?!

О Боже, если он хоть словом обмолвился отцу… Если сказал, что застал меня там, за углом, когда я… когда я…

Мне становится дурно. От стыда. От паники. От какой-то ужасающей невозможности всё это проконтролировать.

Ведь если он опозорит меня, если расскажет… Всё! Всё! Как я тогда в глаза отцу посмотрю? Маме? Да даже самой себе!

Мои пальцы снова становятся холодными. По плечам пробегает колючий озноб, а во рту резко пересыхает. Паника клокочет в груди, я чувствую себя ужасно растерянной и беспомощной.

А потом – ещё хуже.

Я вижу, как Байматовы подходят к моему отцу. Они начинают говорить, отец внимательно слушает, а я дышать перестаю.

Но папа… улыбается.

Говорит что-то. Никакой тревоги на лице.

Светская беседа? Надеюсь… Надеюсь.

– Мам, я устала, – шепчу, не выдерживая. – Можно мы поедем?

Мама смотрит на меня внимательно. Не только как мать, но уже и как врач. Моментально оценивает моё состояние, и я даже удивляюсь, как она на автомате не прикладывает мне ладонь ко лбу.

Она кивает. Без лишних слов. Идёт к отцу, говорит что-то ему, тот отрывается от разговора и бросает на меня короткий, внимательный взгляд. Тоже кивает.

Через десять минут мы уже едем домой. И я ощущаю, как с каждым поворотом колёс всё больше прихожу в себя. Дышать становится легче, рёбра уже не стягивает стальными кольцами.

Но я чувствую себя невероятно усталой. Как будто этот приём – дурной сон. Но сон со слишком реальными последствиями.

Дома я поднимаюсь к себе, смываю макияж и переодеваюсь в муслиновую пижаму. Тонкую, любимую, с мишками. Как в детстве. Просто чтобы вернуться в безопасное состояние. Смыть с себя весь этот глянец, шелка, украшения.

Смыть ощущение чужого на себе взгляда.

Смягчить дрожь внутри.

Спускаюсь на террасу – родители уже там. Свет приглушённый, на столе дымится чайник, рядом блюдо с пахлавой. Айрик спит у ног папы.

– Мадина, иди к нам, – отец машет рукой, – чай пьём.

Я сажусь рядом на плетёный диванчик, подгибаю ноги и обхватываю небольшую упругую подушечку – велюровую с бахромой. Терраса просторная, тёплый воздух, сверчки щёлкают в траве. Уютно. И… так хорошо.

– Ну, как тебе приём? – спрашивает папа, разливая чай по пиалам.

– Хм… – улыбаюсь я. – Красиво. Шикарно. Только устала. Очень много людей.

– Это да, – кивает отец. – Но всё-таки мероприятие нужное. Такие вечера сближают. Ты молодец, выглядела прекрасно и вела себя достойно. Но я и не сомневался в тебе, дочь.

Он тепло улыбается, а я киваю.

– Спасибо, пап, – тихо говорю.

Но…

Я ощущаю напряжение. Лёгкое, тягучее. Как будто что-то в воздухе витает.

И я не ошибаюсь.

– Скажи, – папа делает глоток чая и смотрит внимательно, – как тебе представленные молодые люди? Данияр Байматов, например?

У меня сердце перестаёт биться. Застывает на миг. А потом – стучит, словно бешеное.

– Эм… – я не знаю, что сказать. – Парень как парень. А что?..

– Просто интересуюсь. – Голос отца спокоен. Но… слишком спокоен.

И от этого становится только тревожнее.

– Папа… а что ты имеешь в виду?

Он откидывается на спинку кресла, сцепив пальцы на животе. Смотрит в темноту, будто думает. А потом говорит:

– Там были очень солидные семьи. Уважаемые. Такие, с которыми было бы честью породниться.

Я моргаю. Один раз. Второй. Смотрю на него.

И не верю ушам.

– Папа? – выдыхаю и сама слышу, как голос подводит.

Он поворачивает ко мне голову. Спокойно. Смотрит с нежностью.

– Тебе скоро придётся выбирать, Мадина. Мужа. Свою судьбу. Такие мероприятия – это не просто светские посиделки. Это ещё и способ. Возможность. Увидеть, познакомиться, приглядеться.

У меня всё внутри обрушивается.

– Это… Это были смотрины, что ли?!

Я вскакиваю на ноги. Голова кружится, и мне приходится держаться за спинку кресла.

– Папа! Папочка! Ты же обещал!

Голос дрожит, я не сдерживаю слёз.

– Ты всегда говорил, что я сама выберу! Что у меня будет выбор! Что мы – светская семья! Ты ведь воспитывал меня иначе!

Отец смотрит на меня. Взгляд мягкий, ласковый.

– Я и не говорил, что решаю за тебя. И не собирался, дочка. – Он встаёт. Подходит и берёт мои руки в свои. – Я просто… хотел показать тебе, какие бывают семьи. Какие мужчины могут претендовать на тебя.

– А я не хочу, чтобы на меня смотрели, как на товар! – Я выдёргиваю руки, но тут испытываю укол совести за такое грубое поведение, поэтому снова шагаю к отцу, беру его тёплую ладонь и прижимаюсь к ней губами. – Я не хочу, чтобы кто-то меня «присматривал», папа! Претендовал на меня!

– Мадина… – голос отца звучит сдержано. – Ты – моя гордость. Я хочу для тебя лучшего. Не навязать, не продать, не отдать. Я люблю тебя, дочь, и конечно, не стану ничего решать за твоей спиной.

– Обещаешь? – смотрю в его глаза, только сейчас понимая, что мама за время нашего эмоционального разговора и слова не сказала.

– Обещаю, – кивает отец.

И я как в детстве бросаюсь ему на грудь, но внутри всё ещё пульсирует странное чувство – тревожное и пугающее.

Все как-то неправильно.

И страшновато.

Взгляд Байматова, слова его резкие и уверенные, будто он все решил уже, и мне нет пути назад.

– Выбор всегда будет за тобой, дочь, – уверенно говорит отец.

И я ему верю.

Он никогда не разочаровывал меня, никогда не обманывал.

Глава 8. Ты – моя невеста

Два дня после злополучного приема проходят для меня крайне нервно. Снятся кошмары. Голова переполнена миллионом мыслей, из-за которых я не собрана, не могу нормально учиться, и даже Алинка замечает, что со мной что-то не так.

Правда, она сама какая-то потерянная ходит, расстроенная, на вопросы отвечает невпопад, а на мое беспокойство вообще не отвечает. Улыбается фальшиво и отговаривается головной болью.

Короче говоря, мы с ней – та еще парочка.

Кроме этого, ничего странного не происходит… И это кажется странным. Байматов на моем горизонте не всплывает, чего я подспудно опасалась, когда шла на следующий день после приема в университет.

Никаких разговоров, слухов, сплетен. Все, как обычно… И это хорошо же? Да?

Мама и папа тоже ведут себя, как обычно. Словно не было этого напряженного вечернего разговора, намеков на то, что Байматовы – отличная семья и их Данияр – прекрасная партия для меня. Папа сдержал слово, не заставляя меня нервничать на эту тему. Тем более, что я сама с этим прекрасно справлялась. Сплошные нервы, Всевышний!

Все это время я очень мало переписывалась с Натаном, а созванивалась вообще один раз. Он тоже заметил, что со мной что-то не то, волновался, но не напирал, просто ожидая, когда я буду готова с ним поговорить. Вот что значит, чувствовать друг друга на расстоянии!

Фотографии я ему так и не отправила… Почему-то. Зацепили слова Байматова про посторонних мужчин?

Нашла в них частичку здравого смысла? Ведь, Натан и в самом деле не говорил со мной о будущем, никак не обозначал наш статус… Мы встречались, общались после занятий, ходили в милые кафе, гуляли по набережной Москва-реки, катались даже на речном пароходике… Целовались, обнимались… И мне казалось, что это – как раз и есть признак серьезных отношений. А слова… Кому они нужны, эти слова, когда так чувствуем друг друга?

Но после слов Байматова, я поневоле начала задумываться на эту тему. Натан не пытался познакомиться с моими родителями, хотя сам был из семьи, где царил восточный уклад, его мама – наших кровей. И он должен был понимать, что для меня это все крайне серьезно. Что я не могу и не буду никогда просто так встречаться с парнем, без серьезных намерений с его стороны.

Потому что, хоть семья у нас и светская, но меня папа воспитывал в традициях нашей родины. И мне с детства прививали, что девушка должна себя беречь и хранить для любимого. Конечно, в двадцать первом веке, в столице, такие взгляды на отношения казались безнадежно устаревшими, и я их особо не транслировала… Но как-то так само собой получилось, что вела себя правильно. Так, как надо. Не хотела огорчать папу и маму. Да и сама, видя любовь, доверие и нежность в своей семье, искренне мечтала создать именно такую же.

Натан покорил тем, что не напирал. Был терпеливым, веселым, порядочным. Спокойным и уверенным в себе. Там, где его друзья и однокурсники пошлили и бесились, он умел держаться более взросло, словно отстраняясь от них. А еще он замечательно умел слушать. И говорить. И помнил все мои привычки. И целовался так сладко… О-о-о…