Едва ли еще хоть одна женщина на свете, кроме Мавроньи, назвала бы Демку Бесомыгу соколиком. Уже темнело, когда Мавронья добралась до родного Сумежья. Возле Демки, пока Мавронья ходила в Барсуки, сидела сама баба Параскева, вдова прежнего власьевского дьяка, отца Диодота. Не было во всей волости женщины более уважаемой, кроме разве матери Агнии, усть-хвойской игуменьи; к Параскеве обращались, если кто хворал, она руководила всеми обрядами, женскими работами, и принимала всех здешних новорожденных. Между нею и Куприяном тлело несильное, но многолетней давности соперничество. Даже не будь в ней жалости к Демке, который, как и все молодые сумежане, был самой Параскевой когда-то принят при рождении и вырос у нее на глазах, она не могла позволить, чтобы барсуковский знахарь причинил вред здешним. Ради своей чести, а не только из милосердия, она должна была «перешептать» Куприяна. По ее совету Мавронья отправилась в Барсуки, неся в лукошке не простые яйца, а нашептанные. Если виноваты Куприян с племянницей – они не осилят этот шепот, придут, чтобы забрать назад свой губительный «подарок», и тем самым зло обратится на самих виновников.

Мавронья недавно прибралась тут, о чем сам Демка не заботился, но бедность избы бросалась в глаза. Если сор вымести – почти ничего и не останется.

– Спит пока. – Баба Параскева глянула на лавку, где лежал Демка, укрытый грубой шерстяной вотолой и своим потертым кожухом. – Я ему еще зелья заварила, авось полегчает. А ты теперь вот что. Слушай меня, Мавруша. – Баба Параскева встала и пересела на скамью к Мавре. – Научу я тебя еще кой-каким сильным словам.

– Ох, боязно! – вскинулась Мавронья. – Зачем еще слова – Устинья ж и так придет!

– Устинья придет, если это она сделала. Да сомнительно мне. Устинья – девушка состоятельная, и родители ее были люди честные. Она ж Куприяна от волхования отвадила. В инокини собирается, и мать Агния всегда с ней ласкова. Чтобы такая девка мужика изурочила? Что ей до Демки твоего – не гулял он с нею, и замуж за такого она вовек бы не пошла. Да пусть бы и хотел поцеловать – не такой уж грех большой, простила бы. Уж скорее, как говорится, камень поплывет, чем такая девка добрая за злые дела примется! Дал бы Куприян по шее разок, с тем и делу конец.

Баба Параскева помолчала и добавила:

– Да только видали мы днями, как один камень с самого дна озерного сам собою выплыл. Да и дева та неведомая во гробе… Думается мне, ждут нас времена непростые. И ты вот что сделай. Как ляжешь спать, прочти трижды «Отче наш», а потом и скажи: «Стану благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, со двора воротами, в чисто поле. В чистом поле идут три святителя, три Божьих хранителя – Михаил Архангел, Гавриил Архангел, Рафаил Архангел. А навстречу им двенадцать сестрениц, Иродовых дочериц. Говорят им святители: сестреницы, Иродовы дочерицы, кто вас наслал – приведите того пред мои ясны очи. А сами откуда пришли, туда и подите…». Поняла?

Мавронья заохала шепотом: не хотелось ей браться за такую ворожбу. Порча – дело трудное и опасное, прогонять ее – дело для истинного хитреца. Но вид Демки, бледного, со спутанными волосами, разрывал ее доброе сердце. Двадцать лет спустя она все еще видела в бородатом мужике того мальчонку, каким крестник ей достался. Дать ему умереть – самой на том свете перед Федотьюшкой ответ держать придется!

Баба Параскева вскоре ушла к себе – она жила напротив Власьевой церкви, – а Мавронья, сбегав проверить, все ли у нее дома ладно, вернулась и стала устраиваться на ночь. Демка очнулся, но у него вновь поднялся жар, он не мог есть и лишь сумел выпить немного отвара. Его запавшие, измученные глаза с трудом ворочались по сторонам, выискивая ему одному видную опасность.

– Ничего, соколик мой! – приговаривала Мавронья, прилаживая его по влажным от пота слипшимся волосам. – Параскева нам сильное слово дала. Завтра придет та, что тебя изурочила, покажется.

– Нет… – просипел Демка. – Не пускай ее сюда… Ни за что… Сгубит меня… на дно унесет… чую, как держит, вниз тянет… Камни тяжелые, пески желтые…

– Тише, соколик. – Мавронья принимала это за горячечный бред. – Скоро вызволим тебя. До завтра дотерпи только. Завтра она придет, кто изурочила, и исцеление принесет тебе…

Глава 5

В молчании Куприян с Устиньей докончили ужин и стали собираться спать. Про тетку Мавронью Устинья уже забыла, но Демка не шел из ума. Раньше ей не приходилось о нем много думать, разве что по волости шел слух о его новом безобразии. Не так давно судачили: Хоропун повздорил с женой и тещей, пожаловался приятелю, и Демка не долго думая запустил свинью к ним в баню, когда мылись. Баня, говорят, едва по бревнышкам не разлетелась от визгу, бабьего и свинского. Рассказывали, будто тетка Хриса, Хоропунова теща, прямо так и гналась за свиньей, в чем мать родила, охаживая веником, но в это Устинья уже не верила, хотя не могла не улыбаться, вспоминая эти слухи. Зимой Устинья порой видела Демку на посиделках, если парни из Сумежья приходил в Барсуки, летом – на гуляньях. Но для такой девки, как Устинья, поповская дочь, бедный, да еще вдовый подручный кузнеца был бы не парой, даже не будь у него дурной славы, и она даже не глядела в его сторону. Он овдовел уже тогда, когда она лишь начала ходить на гулянья, и занять ее мысли Демка мог не больше, чем одноглазый дед Замора.

Сейчас она впервые в жизни задумалась о нем со вниманием. Ей вспоминался тот вечер, когда Демка с Хоропуном прибежали, такие напуганные, будто за ними гонится сам змей озерный, двухголовый и крылатый. Вспоминался его потерянный взгляд. Никому в волости не было до него особого дела, кроме тетки Мавроньи, но и у него ведь есть душа, она чего-то желает, к чему-то стремится… уж точно не к смерти безвременной. Демка еще тогда просил Куприяна «отшептать» – вынудил себя попросить, страх смирил дурную гордость. Чуял, что одним ударом мертвой руки дело не кончится. Из той беды выросло целых две: Демка может умереть, а ее, Устинью, и Куприяна будут винить в этой смерти. Смертоносная ворожба – нешуточное обвинение, церковные власти за такое судят и могут даже казнить, если вина будет доказана. Было чувство, что они с дядькой заразились от Демки бедой, поддавшись порыву милосердия и впустив его в дом. Теперь вот пришлось пожалеть…

Нет, нельзя об этом жалеть. Божьи заповеди для Устиньи были не пустыми словами. Знай она заранее, что будет, все равно не заперла бы дверь перед напуганными, ищущими спасения людьми. Но что же теперь делать? Баба Параскева не смогла исцелить Демку, но и Куприян не сможет – ведь не он наслал ту болезнь. Удар ли мертвой руки погубил Демку, или это настигли его какие-то прежние шалости? Мало ли кто в волости его не любит… Для спасения его нужно отыскать истинного виновника. Но как? Такие поиски – ворожба, а она не для того отвадила дядьку от ремесла и выходила, когда тот сам чуть не умер от собственных бесов, чтобы толкать опять в эту пропасть.

Устинья ворочалась на лавке, принималась молиться, прося у Богородицы наставления и защиты. Вспоминала иконы из Николиной церкви в Марогоще, где когда-то служил ее отец, поп Евсевий… потом лицо Богоматери ожило, помолодело и улыбнулось Устинье.

«Знаю, что за печаль у тебя на сердце, Устиньюшка, – сказал нежный голос, чуть журчащий, как тихий лесной ручей. – Имя мое – Евталия, трижды девяносто лет назад пострадала я безвинно от злобы людской, и за то меня Господь прославил. Велено мне помощь тебе оказать. Умрет Демка, на тебя вину возложат, за черную ворожбу сумежане все восстанут на вас. Да я тебя научу, как беду избыть. Ступай к Игореву озеру, к гробу моему. Помолись, возьми от гроба песочку немного и Демке отнеси. Песок ему в изголовье положи, умой его водой с урочной травы^[9] – он и будет здоров. Скажи людям, чтобы поставили над гробом моим часовенку, и буду я Великославльскую волость хранить, от беды оберегать, больных исцелять. Иначе от идола каменного немалые беды придут – будет мор и голод…»

Устинья проснулась и села, глядя во тьму избы. Похрапывал на другой лавке Куприян. Перед глазами стояла дева в белых, как туман, одеяниях, с золотыми косами. Стоит она не то на облаке, не то на клубах тумана… да, это туман поверх озера. Это она! Та, что явилась на озере! От потрясения Устинья не могла собраться с мыслями. «Пострадала безвинно от злобы людской, и за то меня Господь прославил…» Так эта дева в домовине – неведомая святая? От отца Устинья с детства немало знала о древних святых. Случалось так, что благочестивые, напрасно пострадавшие люди оказывались нетленны, тела их являлись много лет спустя после смерти, возле них творились чудеса. И эта дева обещала оберегать Великославльскую волость от идола из-под земли. А вылез он, видать, оттого, что в волости больше ни одной церкви нет, кроме монастырской. Но в монастыре – это не на земле, монастырь сам уже в раю находится.

И вот эту деву в домовине Христос и Пречистая Его Матерь послали на помощь Демке. Уж не чудо ли было Устинье обещано? Если Демка выздоровеет через песок и урочную траву от гроба той девы, разве это будет не чудо?

Наутро, едва рассвело, Устинья собралась в дорогу. Куприян долго сомневался и согласился на этот поход с трудом.

– Коли ты сейчас в Сумежье явишься, оглоеда этого лечить, так тебя и виноватой сочтут! – убеждал он. – И так, вон, и Мавронья, и сама Параскева на нас с тобой думают! Приди ты к ним – все Сумежье на нас возмутится.

– Если он без помощи умрет, вот тогда все Сумежье на нас возмутится! – Устинья вспомнила слова девы из сна.

– В другое бы время я… Что теперь говорить! – Куприян махнул рукой. – Покончил я с тем ремеслом.

– Дядька, ты прав, но не можем же мы Демку на смерть покинуть, – с воодушевлением отвечала Устинья. – Я ни Мавроньи, ни баба Параскевы не боюсь. Чего же бояться, когда Господь нам чудо явил? Меня та дева посылает, она и защитит.

– Как, ты сказала, ее звать?

– Как-то… Проталия, что ли? – усомнилась Устинья. – Незнакомое имя какое-то. А Демка… какой ни есть, а человек, – повторила Устинья слова Мавроньи. – Мне сие дело доверено – а я из одного страха откажусь? Тебе ли меня робости учить?

– Сиди дома – я сам схожу и к озеру, и в Сумежье.

– Нет, дядька. Мне эта Проталия явилась, мне это дело поручено. Не бойся за меня.

– Я с тобой пойду! – Куприян взял свой кожух. – И не спорь мне!

С утра снова шел снег. Было не слишком холодно, и мелкие снежинки таяли, едва упав на землю, где едва пробилась первая трава, но воздух был затянут белой сеткой. Устинья опять накинула на голову и плечи большой платок грубой шерсти, и вскоре весь он оказался усеян снеговой крупой.

– Что еще за Проталия такая? – рассуждал Куприян по дороге. – Откуда в озере-то нашем взялась? Разве у нас были какие… за веру пострадавшие? Не слышала ты от отца? Про наше озеро, кроме битвы князя Игоря с литвою, что на том берегу в болотах сгинула, ничего такого не рассказывали старики.

– Может, эту деву литва как-то и погубила?

– Может, и так. Да у кого теперь спросишь…

До Игорева озера от Барсуков идти было несколько верст. Разговор вскоре затих: Устинья прикрывала лицо от снега краем платка, Куприян надвинул шапку на глаза. Никого вокруг было не видно – все попрятались от снегопада, на полях не работали. Если дальше так пойдет, если на днях зима не отступит, то и с севом можно опоздать, а там – неурожай, голодный год. А все каменный бог, с него началось…

Подходя к озеру, Куприян с Устиньей невольно замедлили шаг. Вспомнилось, как озеро ходило ходуном, едва не выплескиваясь из своей чаши. Нетленная покойница принесла на землю могучие силы, но благие или вредоносные? Порча погоды, гнев озерного змея, болезнь Демки говорили за первое, а сон Устиньи – за второе. Где истина? Не пустой ли морок был тот сон? Сейчас им придется это выяснить, и даже Куприян невольно помедлил, собираясь с духом, прежде чем ступить на поляну.

Вот перед ними открылась отмель, где Демка с Хоропуном впервые увидели домовину. Куприян с Устиньей прошли еще немного… и оба разом ахнули.

Вся поляна между опушками была усыпана голубыми цветами пролески на тонких стебельках, от холода сжавших узкие лепестки в кулачки. До самого песка простирался этот ковер, и сам снег среди темно-голубых, с лиловатым отливом цветков, среди зеленых влажных листочков казался россыпью жемчуга. Этот ковер упирался в домовину, а где-то позади нее прятался в кустах серый каменный идол.

– Смотри, смотри! – Устинья схватила дядьку за руку. – Она открыта!

Ни за что она не стала бы открывать домовину и тревожить умершую, но крышка уже стояла рядом, прислоненная к дереву. А ведь когда здесь люди были в последний раз, домовину оставили закрытой, мысленно отметил Куприян. Кто же ее открыл?