Ветер спал, солнце садилось, в лесу было тихо, в небе еще светло. Хрустальные, серебряные голоса птиц не колебали воздуха, закатные лучи мягко касались вершин. Казалось, именно сейчас происходит таинство – рождение нового лета, и все оно, до капли, еще впереди. Одноглазый дед на чурбаке перед входом в свою избенку сидел совершенно неподвижно, словно боялся скрипом потревожить землю и спугнуть чудо. Лесная земля вокруг него была усыпана белыми цветами подснежника – первыми детьми нового тепла, несущими в себе опасность былого холода. Трудно представить что-то более несхожее, чем старик, вырубленный из обгорелого пня, и эти тонкие цветы – прощальная улыбка зимы, но они же казались неразделимы, как свет и тень.

При появлении Куприяна дед Замора не удивился и не пошевелился, словно настоящий пень, окруженный цветами.

– Будь жив! – Куприян поклонился. – Каково поживаешь, дедушка?

– Да уж получше тебя. Что так быстро воротился? Соскучился, поди?

– Подмоги пришел просить… – Куприян опустил голову, но тут же снова взглянул в лицо старому колдуну.

– Хе! А то я не знал! Сто лет здесь живу, и хоть бы раз кто пришел, кому подмоги не надобно! Любоваться мной люди не ходят. Ну, чего тебе? Я было думал, всему тебя научил, сам со всякой бедой управишься. А ты вон что!

– Что это за девка там? – Куприян показал в ту сторону, где стояла на берегу домовина. – Говорят, святая, нетленная, но откуда ж здесь такая возьмется! Чтоб за веру кто пострадал – не было такого в нашей волости. Из святых у нас один старец Панфирий, и тот сто лет как умер… то есть поближе к раю переселился и теперь святому Николе помогает ключи стеречь. Девка-то откуда? Внучка она ему, что ли, племянница?

Дед Замора засмеялся – словно старый пень заскрипел.

– Ну так вызнай, кто она. Трудное ли дело? Кликни помощничков своих да спроси. Лихие, помню, помощники у тебя водились!

– Да ведь нету у меня их! Ты знаешь, где они!

– Знаю. Как решил ты ремесло покинуть, так принес горшок да и в Черное болото бросил.

Дед Замора показал концом клюки на синюю гладь с багряными отблесками закатного неба: на другом берегу озера раскинулось Черное болото.

– У змеюшки-батюшки нынче твои помощники.

– Научи, как их назад достать.

– Вот оно что! – Дед Замора подался к нему, опираясь на клюку; он поднял косматые черные брови, показывая изумление, но Куприян не верил, что деда хоть что-то может на самом деле удивить. – Чего захотел! Назад достать! Неужто ты новую веру покинуть решил, на прежнее воротиться?

– Не покинул я веру! – Куприян мельком подумал, что никому не приходит в голову спросить, а какой веры держится сам дед Замора. – Но коли дела такие пошли, мне сила нужна! Прежняя моя сила! Племянница моя обмерши лежит. Кто на нее лихоту нагнал – та девка, или идол каменный, еще кто? Или Плескач-обертун, что неупокоенным с того лета бродит?

– И про это вызнал? Без помощников, гляжу, обошелся.

– Про Плескача знает кое-кто. А про ту девку никто не знает. Или ты знаешь?

Дед Замора молчал, будто обратился в пень. Куприян ждал. Тонко пересвистывались дрозды у них над головами, а где-то из глубин озера древний змей гнал волну на поверхность.

– Ты что же – воевать с ней хочешь? – спросил дед Замора.

– Коли она мою девку обморочила – и воевать, – угрюмо ответил Куприян. – Одна Устя у меня, я за нее самому сатане шею рожей назад переверну.

– А я уж было думал, ты такой смирный стал, будто тот Панфирий. Сидел в пещерке, молитвы творил да в колокол серебряный звонил. Пришла, стало быть, тебе нужда на былое обратиться… А клялся, что с бесами навек порвал, хитрости чародейные покинул…

– Я бы и покинул, кабы не Устинья. Может, ты ее разбудишь? – Куприян в приливе недоверчивой надежды заглянул в единственный глаз своего старого наставника.

– Я-то разбужу… да ведь оно не в последний раз. Коли избрала она твою девку…

– Избрала? – Куприян подался к нему. – На что избрала? Говори, дед!

– Понравилась она ей. Помнишь, как цветы под ноги бросила? – Дед Замора посмеялся. – Приманивала. Теперь не отвяжется. Она такая – до мужиков удалых жадная, до девок красных – завистливая. Всех к себе тянет. А я стар – за ней гоняться. Она хоть и старше меня, да ноги резвые.

– Старше тебя? – У Куприяна волосы чуть шевельнулись на голове.

– Князя Игоря так поцеловала, он оттого разболелся да и помер.

– Разболелся и помер? От поцелуя?

– А ты думал, почему он здесь у нас погребен? Демка, хоть и шалопут, а догадался, целовать ее не стал, она и разобиделась.

– Да кто ж она?

– Вот сумеешь своих помощничков воротить – узнаешь. А нет – не про тебя сии хитрости, Неданко.

– Где мне сыскать мой горшок? – твердо спросил Куприян. – Научи, дед. Крайняя беда пришла. Души своей мне не жалко, а жизни и подавно. Но девку мою я выручу.

– Куда бросил, там и сыщешь. На́ тебе. – Дед Замора протянул ему свой посошок. – Путь укажет, так и быть. Выручу по старой памяти, научу на нужную тропу встать. А дальше уж ты сам.

– Благо тебе будь, старче! – Куприян поклонился, принимая посох. – Буду жив – принесу назад.

Он знал: в делах Темного Света можно пользоваться помощью, но настоящее дело настоящий волхв делает только сам.

А если не будет жив – посох назад деду его собственные помощнички принесут…

Глава 8

– Встал не благословясь, вышел не перекрестясь, не из двери в дверь, не из ворот в ворота – в дыру подзаборную. Пришел не в чистое поле – в болото глухое. Вы, духи лесные, болотные, ветровые, боровые, чащобные! Собирайтесь ко мне! С черного медведя, с серого волка! С леса стоячего, с облака ходячего, с дерева сухого! С сырого бора. С серого болота, корчевого пеневья. Со мха, с темных лугов, с густого очерета, с гнилой колоды, где гуляли, обитали!..

Красные отблески заката еще виднелись над темными вершинами леса, когда Куприян, на дедовой долбленке переплыв Игорево озеро, оказался на краю Черного болота. Место это пользовалось в округе дурной славой – сюда не ходили за ягодами или мхом, не охотились. На болото князь Игорь с его богатырями загнал литву, у которой от воды священного ключа голова развернулась лицом назад, и оттого она не видела, куда бежит. В память о том местные шутники на Карачун, когда рядятся во всякое страшное, рядились литвою – сделав себе такие личины, у которых лицо смотрит назад. Демка в этих безобразиях всегда был заводилой, мельком вспомнил Куприян. Его же привела сюда нужда не в ряженых, а в подлинных бесах – тех, кто служат волхву, если он сумеет их подчинить. Когда-то он уже это сделал, но отказался от той силы вместе со старой верой в Перуна и Велеса. Сумеет ли он вернуть прежнюю силу? Признают ли отвергнутые бесы власть прежнего хозяина или разорвут, увидев в нем врага?

В Черном болоте не было тропинок, идти приходилось почти наугад. В лесу делалось все темнее. И без нечистой силы бродить почти в ночь по болоту – дурной смерти искать. Куприян ощупывал дорогу концом дедова посоха. Сделанный из стволика молодой ели, вытертый и гладкий, почти как стекло, тот был усеян мелкими шипами, оставшимися от сучков. А сколько бесов жило в этом посохе, накопленных за бесконечную жизнь деда Заморы, лучше было не думать.

Ноги быстро промокли, но об этом Куприян не беспокоился.

– Вы, духи лесовые, боровые, болотные, трясинные… – бормотал он, медленно продвигаясь вперед. – Куканы и кикиморы, пужалы и страшилы…

Все они теперь где-то здесь. Всякий, кто худо прожил жизнь, или худо умер, или неправильно погребен, не может уйти на тот свет, к дедам, чтобы в свой срок родиться вновь. И даже будь крещен – не пойдет ни в рай, ни в ад, а будет болтаться между тем и этим светом, страдая сам и стараясь причинить зло живым, выпить их силу и напитаться ею хоть на какое-то время. Места, где скапливаются мрецы, зовутся нехорошими, и это всегда места, где тот свет смыкается с этим. Болото – главное их обиталище, что ни земля, ни вода, где ни проехать, ни проплыть. Это место – то самое «пусто», куда отсылают, проклиная. Здесь их, этих голодных и злобных духов, бесчисленное множество. Это время – ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет – пора их наибольшей силы. Куприян пока не видел их, но слышал: шепот, роптанье, бормотанье, скрип и визг, хохот и стон.

Куприян осторожно пробирался вперед, внимательно осматривая землю по сторонам. Он был здесь пять лет назад, когда приходил утопить горшок со своими духами-помощниками. Вернуть откуда взял. Найти то место он не думал, надеялся лишь, что они сами откликнутся на зов. Но в каком виде явятся? Духи будут злы, и доброй встречи ждать не приходилось.

Впереди мелькнуло что-то живое, и Куприян замер, крепко опираясь на посох. Навстречу ему бежал куст, вместо ног используя нижние ветки и корни. Живо прыгал с кочки на кочку, подскакивал и визгливо хохотал.

– Чур со мной! – Куприян выставил вперед конец посоха. – Ступай своей дорогой!

Куст прыгнул прямо на него, и Куприян недрогнувшей рукой сбил его посохом. Тот рухнул в лужу, потом выставил верхушку – среди перепутанных, обломанных веток распахнулась пасть вроде собачьей, усаженная клыками. Пасть захохотала гулким низким голосом, потом нырнула и пропала.

Куприян ждал, не появится ли еще кто. Он был не столько испуган, сколько сосредоточен. Пугает неожиданное, а он точно знал, когда сюда шел: его будут пугать, проверять на прочность. Пока шишиги – в каком бы облике ни явились – только скалят зубы и хохочут, это не беда. Беда, если попытаются укусить.

Осматривая кочки, Куприян скоро заметил, что они слегка шевелятся. И чем дольше он всматривался, тем лучше видел: никакие это не кочки. Из болота торчали человечьи головы. Пока он видел только маковки, заросшие густыми, длинными, спутанными волосами. Но вот на одной открылись глаза. Голова была погружена в болотную жижу по переносицу; она чуть дергалась, лоб был залит мутной водой, глаза открывались и закрылись, а снизу вырывались и гулко лопались пузыри. Было похоже на последние мгновения утопающего, который уже оставил борьбу за жизнь.

Куприян шел дальше, и уже не на одной, а на многих кочках мелькали отсветы в полумертвых глазах. Их были десятки – со всех сторон, сзади и спереди. Будто целое войско зашло в болото и стало тонуть… И когда он подумал об этом, страх впервые скользнул по хребту холодной змейкой и юркнул в душу, свернулся там клубком и затаился.

Но отступать нельзя, останавливаться тоже. Встав на эту тропу, остается идти – до победы или до гибели. Погибать Куприян не собирался – что тогда будет с Устиньей? Не вернись он из этого похода – ее сочтут ведьмой, и хорошо еще, если просто изгонят. Чем больше человек напуган, тем больше он жесток к тому, что пугает.

Болотное войско не тонуло – на глазах у Куприяна оно вырастало из болота. Когда он его заметил, видны были только маковки, но теперь уже каждая кочка шевелила веками, а лицо было видно до самой бороды – мокрой, напитанной грязью, тиной и мхом.

Когда Куприян проходил, ближние к его пути головы поворачивались к нему. Вот на одном лице открылся рот. Следующая голова издала хриплый крик, будто призывая Куприяна остановиться. Он с трудом подавил желание ускорить шаг – слишком опасно. Литва сидит в болоте уже трижды девяносто лет, а ему незачем привыкать к такой жизни. Но, при всем его опыте, и ему было трудно сохранять самообладание под десятками взглядов мертвых глаз из-под пропитанных водой и тиной волос. Теперь каждая кочка разевала черный рот при его приближении, хриплые крики, похожие на карканье, сопровождали Куприяна на каждом шагу.

Они растут. Они выходят. В голове стучало. Почему они высвобождаются? Приход живого человека потревожил давно мертвую литву? И что будет, когда они смогут… высвободить хотя бы руки?