Миссис Дензил мечтала о красивых георгианских серебряных подсвечниках тети Бекки. А ей вручили пару неописуемых фарфоровых уродцев, малиново-розовых, обвитых неким подобием черных змей. Но она попыталась изобразить удовольствие, дабы не подпортить свои шансы получить кувшин. Дензил насупился, и тетя Бекки это заметила. Надменный старина Дензил! Она справится и с ним.

– Помню, когда Дензилу было лет пять, он как-то пришел ко мне со своей матерью и наш старый индюк погнался за ним. Полагаю, бедная птица посчитала, что никто, кроме нее, не имеет права ходить по двору с таким напыщенным видом. Помнишь, Дензил? Боже, как ты бегал и рыдал! Ты, конечно, подумал, что сам сатана преследует тебя. Знаешь, Дензил, с тех пор я ни разу не видела тебя шествующим по проходу церкви, но не единожды представляла в той роли.

Ладно, такое еще можно пережить. Дензил откашлялся и пережил.

– У меня мало драгоценностей, – тем временем продолжала тетя Бекки. – Пара колец. Одно с опалом. Я отдаю его Вирджинии Пауэлл. Говорят, оно приносит неудачу, но ты, Вирджиния, достаточно современна, чтобы не верить в эти старые предрассудки. Хотя, признаться, с тех пор как я заимела его, мне никогда не везло.

Вирджиния попыталась придать себе радостный вид, хотя нацелилась на китайскую ширму. Удача или неудача, какая разница? Все равно жизнь для нее закончена. Никто не позавидовал ее опалу, но многие навострили уши, когда тетя Бекки упомянула о кольцах. Кому достанется перстень с бриллиантом? Он был прекрасен и стоил несколько сотен долларов.

– Мой бриллиантовый перстень получит Амброзин Уинкворт, – сказала тетя Бекки.

Половина присутствующих не сумели подавить неодобрительный вздох, выразив таким образом общее мнение. «Абсурд, – подумали вздохнувшие, – чистой воды абсурд. Амброзин Уинкворт не имеет права на перстень. И зачем он дряхлой служанке? У тети Бекки явно размягчились мозги».

– Вот он, – произнесла тетя Бекки, сняв перстень с костлявого пальца и вручив дрожащей Амброзин. – Отдам его тебе прямо сейчас, чтобы потом не случилось ошибки. Надень его!

Амброзин подчинилась. Ее морщинистое лицо осветилось радостью, потому что вдруг, нежданно-негаданно сбылась ее давняя мечта. Хотя всю свою жизнь, безрадостную и тусклую, Амброзин Уинкворт мыкалась на чужих кухнях, она всегда жаждала иметь бриллиантовый перстень. Бедняжка не надеялась его получить, но вот он, у нее на пальце, прекрасная, блистательная вещица, сияющая в июньском свете, что льется через окно. Для Амброзин в этот миг свершились все мечтания. Она более ничего не ждала от судьбы.

Возможно, тетя Бекки догадывалась о тайном желании старушки. Или же отдала Амброзин перстень, чтобы подразнить клан. В последнем она, безусловно, преуспела. Больше всех разозлилась Нэн Пенхоллоу. Это она должна была получить перстень. Негодовала и Текла Пенхоллоу, еще одна претендентка на бриллиант. Джоселин, когда-то владевшая похожим украшением, Донна, у которой оно имелось до сих пор, и Гая, надеявшаяся им вскоре обзавестись, лишь равнодушно пожали плечами.

Хихикнув про себя, тетя Бекки вернулась к завещанию, согласно которому миссис Клиффорд Пенхоллоу получала китайскую ширму. «Как будто мне нужна ее старая китайская ширма», – чуть не плача, подумала та.

Единственной, кому никто не позавидовал, была Маргарет Пенхоллоу. Она стала обладательницей «Путешествия Пилигрима»^[16], старой, потрепанной книги с подшитым переплетом и страницами, пожелтевшими от старости. До книги было страшно дотрагиваться: того и гляди рассыплется на части. Этот изношенный, старый том по неясным причинам высоко ценил Теодор Дарк. После его смерти тетя Бекки хранила книгу в старой коробке на чердаке, где та изрядно запылилась и даже заплесневела. Но Маргарет не была разочарована. Она ведь ничего не ждала.

– Мое блюдо для солений в виде зеленого листа достанется Рейчел Пенхоллоу, – сказала тетя Бекки.

Длинное лицо Рейчел вытянулось еще больше. Она-то хотела апостольские ложки^[17]. Но их получила Гая Пенхоллоу, к своему удивлению и удовольствию. Ложки были оригинальны, милы и прекрасно вписывались в убранство уютного маленького домика мечты, который смутно рисовался ее воображению.

Тетя Бекки взглянула на сияющее лицо Гаи чуть мягче обычного и продолжила, объявив, что ее столовый сервиз получит миссис Говард Пенхоллоу, которая втайне положила глаз на чиппендейловский шкаф.

– Это мой свадебный сервиз, – пояснила тетя Бекки. – Разбился только один предмет. Теодор как-то стукнул кулаком по крышке супницы, когда вышел из себя за обедом. Но я выиграла тот спор – по крайней мере, настояла на своем, пусть и пострадала супница. Эмили, а тебе достанется кровать.

Миссис Эмили Фрост, урожденная Дарк, тоже томилась по апостольским ложкам, однако сделала вид, будто рада кровати, великоватой для ее крохотных комнат. А миссис Альфеус Пенхоллоу, мечтавшей о кровати, пришлось довольствоваться чиппендейловским шкафом.

Донна Дарк получила старое блюдо для яиц в виде веселой разноцветной китайской курицы, сидящей на желтом китайском гнезде, и осталась довольна, потому что ей с детства нравилась эта старинная вещь.

Джоселин Дарк обрела столик красного дерева с ножками в виде когтистых лап, на который нацелилась миссис Палмер Дарк, а Роджер Дарк – георгианские подсвечники и вечную ненависть миссис Дензил.

Красивый старинный книжный шкаф эпохи королевы Анны^[18] отправился к Мюррею Дарку, никогда не читавшему книг, а Хью Дарк стал обладателем песочных часов восемнадцатого века и с горечью подумал, какой в них прок человеку, время для которого остановилось десять лет назад. Он знал, как долог бывает всего один час и какие разрушительные последствия может принести.

– Кросби, ты возьмешь мой старый хрустальный графин для виски, – сказала тетя Бекки. – К сожалению, в нем давным-давно не бывало спиртного. Ты можешь наливать туда воду, что всегда пьешь ночью. Я слышала, как ты однажды восхищался им.

Старый Кросби Пенхоллоу, кивая, проснулся с довольным видом. Он не ожидал ничего такого. Как любезно со стороны Бекки вспомнить о нем! У них была общая молодость.

Тетя Бекки смотрела на него – на его гладкую, сияющую лысину, запавшие голубые глаза, беззубый рот. Старина Кросби никогда не вставлял зубы. Но все же Кросби Дарк не казался больным стариком, отнюдь.

– Я хотела сказать тебе кое-что, Кросби, – проговорила тетя Бекки. – Ты не знал этого – и никто не знал, – но ты был единственным мужчиной, которого я любила.

Объявление произвело сенсацию. Эта изношенная страсть выглядела столь нелепой, что многие рассмеялись бы, если бы посмели. Кросби болезненно покраснел всем своим морщинистым лицом. Черт побери, зачем эта старуха Бекки смеется над ним? Правда это или нет, но как она осмелилась вот так выставить его на посмешище перед кланом?

– Я сходила с ума по тебе, – задумчиво продолжила тетя Бекки. – Почему? Не знаю. Шестьдесят лет назад ты был так красив, слишком красив для мужчины, но мозгов у тебя сроду не водилось. Но все равно ты был создан для меня. И никогда не смотрел в мою сторону. Ты женился на Аннет Дарк, а я вышла замуж за Теодора. Никто не знает, как я ненавидела его. Но через некоторое время мы с ним поладили. Такова жизнь, ты же знаешь, хотя три молодые романтичные гусыни, Гая, Донна и Вирджиния, что здесь сидят, уверены, будто я несу чушь. Прошло время, и я справилась с чувством к тебе, хотя даже спустя годы мое сердце начинало бешено стучать, когда я видела, как ты идешь по проходу церкви, а безропотная пигалица Аннет семенит следом. Благодаря тебе, Кросби, мне выпало немало поводов для приятного волнения – намного больше, несомненно, чем если бы я вышла за тебя. Теодор стал для меня лучшим мужем, чем был бы ты, – у него имелось чувство юмора. Но теперь не важно, каким он был, – я даже не жалею больше, что ты не любил меня тогда, хотя долгие годы желала этого. Боже, я не спала ночами, думая о тебе, а Теодор храпел рядом. Но все это осталось в прошлом. Так или иначе, но я всегда хотела, чтобы ты знал об этом, и наконец-то осмелилась признаться.

Старый Кросби промокнул носовым платком пот с бровей. Эразм еще долго будет ему припоминать нынешние откровения – не устанет потешаться. А если это попадет в газеты? Представь он раньше, что здесь произойдет нечто подобное, никогда бы не притащился на прием. Он мрачно взглянул на кувшин. Все эта чертова посудина, чтоб ее!

– Интересно, многие ли узнаю́т такое при жизни? – сказал Стэнтон Гранди дяде Пиппину.

А тетя Бекки обратилась к Пенни Дарку, «осчастливив» его бутылкой воды из Иордана. «Скажите на милость, на что мне эта вода?» – досадовал про себя Пенни. Возможно, мысль эта слишком явственно отразилась на его физиономии, потому что тетя Бекки вдруг ехидно захихикала:

– Помнишь, Пенни, как ты принес благодарность Робу Дафферину в связи со смертью его жены?

Грянул хор смешков разного тембра, среди которых уханье Утопленника прозвучало как гул землетрясения. Пенни не имел тогда в виду ничего плохо. Ну перепутал соболезнование с благодарностью. Почему об этой вызванной волнением небольшой оговорке ему вечно должны напоминать? И кто? Тетя Бекки, старая скандальная кляча, которая призналась, что почти всю жизнь сохла по человеку, не бывшему ее мужем.

Мерси Пенхоллоу вздохнула. Чего бы она не отдала за воду из Иордана… Святая вода имелась у Рейчел Пенхоллоу, и Мерси всегда ей завидовала. Любой дом благословен, если в нем есть бутылка с иорданской водой. Тетя Бекки услышала вздох и взглянула на страдалицу.

– Мерси, – сказала она ни с того ни с сего, – помнишь ужин по случаю серебряной свадьбы Стэнли Пенхоллоу? Ты тогда позабыла подать пирог. Выставила его, когда все уже закончили есть.

Но Мерси не боялась тетю Бекки. У Мерси тоже имелся характер.

– Да, помню. А ты помнишь, тетя Бекки, как, выскочив замуж, впервые зарезала курицу, а выпотрошить не догадалась? Так и зажарила непотрошеную, а потом еще на стол подала.

Никто не осмелился засмеяться, но все были довольны, что Мерси выказала храбрость. Тетя Бекки спокойно кивнула:

– Да, помню. Как она воняла! А мы ведь были не одни за столом. Не думаю, что Теодор простил меня, даже за давностью лет. А я-то считала, все давным-давно забыто. Но разве что-либо забывается? Могут ли люди с течением времени загладить свою вину? Мое почтение тебе, Мерси, но я должна разобраться еще кое с кем. Юний Пенхоллоу, а ты помнишь – раз уж Мерси начала копаться в прошлом, – как напился на собственной свадьбе?

Юний Пенхоллоу побагровел, но не мог отрицать правду. Какой смысл оправдываться, сидя рядом с миссис Юний? Признаться, что был слишком перепуган, чтобы пойти под венец, не напившись? С тех пор он капли в рот не брал, и теперь ему, церковному старосте, проповедующему трезвость, нелегко было вспоминать тот день.

– Я не единственный здесь, кому случалось перебрать, – осмелился пробормотать он.

– Разумеется, нет. Возьмем хотя бы Артемаса. Помнишь тот вечер, Артемас, когда ты явился в церковь в ночной рубашке?

Артемас, высокий, костлявый, рыжеволосый, хватил тогда такого лишку, что не помнил решительно ничего, но всегда хохотал, когда ему напоминали о той выходке. Он считал это лучшей в мире шуткой.

– Пусть скажут спасибо, что на мне хоть что-то было, – с усмешкой парировал он.

Миссис Артемас готова была провалиться сквозь землю. То, что Артемас почитал забавной проделкой, для нее стало трагедией. Она не забыла – не могла забыть – унижения того неописуемого вечера. Ей удалось найти в себе силы, чтобы простить Артемасу отступления от брачного обета, о которых все знали, но только не эпизод с ночной рубашкой. Этого она не простила и никогда не простит. Добро бы еще на нем была пижама… Но в те времена о пижамах слыхом не слыхивали.

Тетя Бекки нацелилась на миссис Конрад Дарк: