– Приличия – чушь собачья, – парировала тетя Бекки. – Я давным-давно распрощалась с ними. Делай, как приказано, Амброзин Уинкворт, и будешь вознаграждена. Не желаю, чтобы дядя Пиппин заявил: «У старушки когда-то был неплохой цвет лица». Нанеси аккуратно и ровно. Никто из них, как бы им ни хотелось, не посмеет потешаться надо мной, иссохшей и изможденной. Ей-богу, Амброзин, не могу дождаться этого дня. Он станет последней радостью, которая выпадет мне на этой стороне вечности, и я намерена насладиться ею сполна. Все эти гарпии явятся сюда, чтобы выяснить, смогут ли они что-нибудь заполучить. А я заставлю их корчиться.

Дарки и Пенхоллоу понимали настроение тети Бекки очень хорошо, поэтому каждый вновь прибывший опасливо приближался к ореховому ложу с горестной уверенностью, что старушка непременно огорошит его каким-нибудь особо ужасным вопросом, вдруг вскочившим ей в голову.

Дядя Пиппин приехал пораньше с изрядным запасом любимой жевательной резинки и занял место у дверей, откуда мог всех видеть и слышать все, что скажет тетя Бекки. Это была его награда.

– Ага, вот явился муж, который сжег свою жену, – припечатала тетя Бекки Стэнтона Гранди, долговязого, худощавого субъекта с саркастической улыбкой.

Он стал изгоем после того, как кремировал усопшую Робину Дарк, на которой женился давным-давно. Клан этого ему не простил, но Стэнтону Гранди было все равно. Вот и сейчас он лишь натянуто улыбнулся, посчитав слова старушки неудачной остротой.

– Вся эта суматоха вокруг кувшина не стоит и пары долларов, – презрительно заметил Гранди, усаживаясь рядом с дядей Пиппином.

Пиппин перекинул жвачку за другую щеку и с легкостью соврал во имя клана.

– Четыре года назад один коллекционер предложил за него тете Бекки сотню долларов, – с чувством сказал он.

Стэнтон Гранди был весьма впечатлен и, не желая этого показывать, заявил, что лично он не дал бы и десяти.

– Тогда зачем ты здесь? – спросил дядя Пиппин.

– Чтобы развлечься, – холодно ответил мистер Гранди. – Из-за этого кувшина все перегрызутся.

Дядя Пиппин от возмущения чуть не проглотил жвачку. Какое право имеет изгой, подозреваемый к тому же в принадлежности к сведенборгианцам, что бы это ни значило^[1], насмехаться над причудами Дарков или странностями Пенхоллоу? Он, Пиппин Пенхоллоу, крещенный Александром, имел на это право. Он входил в клан, хоть каким-то боком. Но то, что Гранди, бог знает от кого произошедший, явился с той же целью, разозлило дядю Пиппина. Однако он не успел выразить свое возмущение, потому что появление следующей гостьи временно отвлекло его от наглого Гранди.

– Ну что, не разродилась еще раз на Королевской трассе? – вопросила тетя Бекки у бедной миссис Пол Дарк, которая произвела на свет сына в салоне «форда», выпустив младенца в суровый мир по пути в больницу. Дядя Пиппин озвучил общее мнение клана по этому поводу, когда мрачно изрек: «Никакого порядка, куда ни глянь».

Смешок прошелестел по комнате, пока миссис Пол, с пылающим лицом, добиралась до стула. Но общий интерес тотчас же переметнулся на Мюррея Дарка, красавца средних лет, пожимавшего руку тете Бекки.

– Так-так, пришел взглянуть на Тору, а? Она вон там, за Пиппином и этим Гранди.

Мюррей Дарк пробрался к стулу, мысленно сетуя на то, что принадлежность к клану обрекает на собачью жизнь. Разумеется, он пришел ради Торы. Об этом знали все, включая ее саму. Мюррею было наплевать на кувшин Дарков, но шанс взглянуть на Тору он упустить никак не мог. Уж слишком редко такой шанс у него появлялся.

Он был влюблен в Тору с того воскресенья, когда впервые увидел ее в церкви. Увидел невестой Кристофера Дарка, пьяницы и неудачника, обладающего коварным очарованием, против которого не могла устоять ни одна девица.

Весь клан знал об этом; впрочем, скандала так и не случилось. Мюррей просто решил подождать, когда Крис окочурится. Тогда он женится на Торе. Человек разумный, состоятельный фермер, он обладал бездной терпения. Со временем он утолит свою сердечную страсть.

Впрочем, иногда Мюррей с некоторым беспокойством гадал, долго ли чертов Крис намерен упорствовать. Дарки обладали слишком крепким здоровьем. Ведя жизнь, способную лет за пять убить всякого обычного человека, они могли процветать все двадцать. Крис умирал медленной смертью уже десять лет и еще бог весть сколько собирался протянуть.

– Зря ты не попробуешь лосьон от выпадения волос, – сказала тетя Бекки Уильяму И. Пенхоллоу, который сызмальства выглядел слишком важным и серьезным, чтобы зваться просто Билли. Тетю Бекки он ненавидел с тех пор, как она сообщила ему – раньше всех прочих, – что он лысеет. – Моя дорогая, – в сторону миссис Перси Дарк, – какая жалость, что ты так мало заботишься о цвете лица. У тебя была прекрасная кожа, когда ты приехала в Индиан-Спрингс. И ты здесь? – Вопрос относился к миссис Джим Трент, урожденной Хелен Дарк.

– Разумеется, я здесь, – ответила миссис Джим. – Неужели я настолько прозрачна, что в этом есть сомнения?

– Ты давно забыла о моем существовании, – сухо отозвалась тетя Бекки. – Но любопытство сгубило-таки кошку. Удивительно, сколько всего притянул сюда кувшин!

– Он мне ни к чему, – соврала миссис Джим.

Все знали, что она лжет. Нужно быть полной дурой, чтобы лгать тете Бекки, которую еще никому не удалось провести. Но миссис Джим Трент жила в местечке Три Холма, а все живущие там, по общему убеждению, имели мало здравого смысла.

– Еще не закончил свою историю, Миллер? – спросила тетя Бекки.

Старый Миллер Дарк выглядел глупо. Много лет он твердил о том, что пишет историю клана, но так и не взялся за нее. Подобные дела не делаются в спешке. Чем позже он приступит, тем длиннее будет история. Это женщины вечно куда-то спешат. И Миллер с облегчением уступил место Палмеру Дарку, известному тем, что очень гордился своей женой.

– Она выглядит все так же молодо, а? – весело спросил он у тети Бекки.

– Да, если есть какая-то польза в том, чтобы выглядеть молодо, когда на самом деле ты не молода, – признала тетя Бекки, добавив мимоходом: – Подозреваю, вдовий горб у нее уже наметился. Давно не видела тебя, Палмер. Но ты все такой же, только чуть пополнел. Так-так, а вот и миссис Дензил Пенхоллоу. Само изящество и красота. Слышала, что фруктовая диета полезна. Мне сказали, ты съела все фрукты, что присылали для Дензила, когда он болел прошлой зимой.

– Ну и что в этом такого? Он не мог их есть. И что я должна была с ними делать? Выкидывать, что ли? – поморщилась миссис Дензил. Кувшин кувшином, но она не намерена терпеть унижения от тети Бекки.

Явились две вдовы – миссис Тойнби Дарк, всегда готовая после смерти третьего, и последнего мужа изливать свою скорбь на всех и каждого, и Вирджиния Пауэлл, сохранявшая моложавую привлекательность спустя восемь лет после кончины супруга, но все еще носившая траур и, по слухам, поклявшаяся никогда больше не выходить замуж. Правда, как заметил дядя Пиппин, о претендентах на ее руку и сердце пока никто не слышал.

Тетя Бекки приветствовала миссис Тойнби весьма официально. Та была знаменита своими истериками, которые устраивала, чуть заподозрив, что к ней отнеслись с пренебрежением или оскорбили, а тетя Бекки не собиралась позволить кому бы то ни было узурпировать внимание публики на своем последнем приеме. Но бедняжку Вирджинию она таки уколола:

– Твое сердце еще не откопали?

Чувствительная Вирджиния имела неосторожность сказать однажды, что ее сердце «погребено на кладбище Роуз-Ривер», и тетя Бекки никогда не упускала случая напомнить ей об этом.

– Тот джем пока не съели? – лукаво осведомилась тетя Бекки у миссис Тит Дарк, которая однажды сварила варенье из голубики, собранной на кладбище.

Адвокат Том Пенхоллоу, обвиненный в присвоении денег своих клиентов, и тот был менее опозорен в глазах клана. Миссис Тит всегда считала это до крайности несправедливым. Год выдался на ягоды неурожайным. Попробуй угоди пятерым мужчинам, которые не любят намазывать свой тост маслом. А крупная, сочная голубика пропадала в дальнем, заброшенном углу кладбища Серебряной бухты, где совсем мало могил.

– Как поживает тезка? – спросила тетя Бекки у миссис Эмили Фрост.

Кеннеди Пенхоллоу, шестьдесят пять лет назад отвергнутый своей кузиной Эмили, назвал ее именем старую, изувеченную кобылу, дабы унизить гордячку. Кеннеди, счастливо женатый долгие годы на Джулии Дарк, уже и не помнил об этом, но Эмили Фрост, урожденная Пенхоллоу, помнила и не простила.

– Здравствуй, Маргарет! Не желаешь ли написать стишок обо всем этом? «Утомленный, изнуренный и печальный мимо поезд прогремел». – Тетя Бекки закудахтала, потешаясь, а Маргарет Пенхоллоу мучительно покраснела всем своим узким, чувствительным лицом. Ее большие, мягкие, серо-голубые глаза наполнились слезами, так что к свободному месту она пробиралась вслепую.

Когда-то она имела несчастье написать стихи для городской газеты Саммерсайда, довольно плохие. В первый, и последний раз. Бессовестный печатник опустил все знаки препинания, создав эту жуткую строфу, что навсегда осталась в истории клана и, припоминаемая если не хохотом, то смешком, неотступно преследовала Маргарет, как мстительное привидение. Даже здесь, возле скорбного ложа тети Бекки, на ее последнем приеме, строфа была извлечена на свет.

Возможно, Маргарет до сих пор писала стихи. Маленькая шкатулка, запрятанная на дно ее сундука, вероятно, что-то знала об этом. Но только не читающая публика – во многом благодаря клану.

– Что с тобой случилось, Пенни? Ты выглядишь хуже обычного.

– Пчела ужалила в глаз, – мрачно сообщил Пенникьюик Дарк.

Толстый и коротконогий, с кудрявой седой бородкой и основательно поредевшей курчавой шевелюрой, Пенни неизменно выглядел ухоженным, словно балованный кот. Он все еще считал себя веселым молодым повесой, и только кувшин мог заставить его появиться на людях в столь неприглядном виде. Рискуя тем, что чертова старуха привлечет к заплывшему лицу внимание всего мира.

Так или иначе, Пенни был ее старшим племянником и имел на кувшин все права, за соблюдением которых намеревался зорко приглядывать, пусть даже всего одним глазом. Он всегда считал, что его семейная ветвь была несправедливо обойдена два поколения назад.

Раздраженный и взбудораженный, Пенни уселся на первый попавшийся свободный стул и в смятении обнаружил, что сидит рядом с миссис Уильям И., которой весьма опасался. Однажды она спросила у него совета насчет своего чада, у которого завелись глисты. Как будто он, Пенникьюик Дарк, убежденный холостяк, мог что-то знать о детях или глистах!

– Ступай и сядь в тот дальний угол возле дверей! Я не могу выносить этот чертов запах. Даже старое ничтожество вроде меня имеет право дышать чистым воздухом, – сказала тетя Бекки бедной миссис Артемас Дарк, раздражавшей ее ароматом своих духов.

Миссис Артемас и правда обливалась ими слишком обильно, но все же, как отметило семейство, тетя Бекки обошлась с ней довольно сурово – и это на смертном одре! Конечно, Дарки и Пенхоллоу гордились тем, что идут нога в ногу со временем, но не настолько, чтобы потакать грубому обхождению с женщинами. Это по-прежнему оставалось табу.

Особая ирония заключалась в том, что тетя Бекки сама не одобряла сквернословия и, как полагали, крайнюю неприязнь питала к двум членам семейства, имевшим привычку ругаться, – Титу Дарку, неспособному удержаться от брани, и Джону Утопленнику Пенхоллоу, который удержаться мог, но не считал нужным.

Настоящую сенсацию произвело появление миссис Альфеус Пенхоллоу с дочерью. Постоянно обретавшаяся в Сент-Джоне, миссис Альфеус надумала наведаться под родительский кров, в Роуз-Ривер, как раз когда тетя Бекки объявила о приеме. В молодости стройная красотка, не пользовавшаяся расположением тети, миссис Альфеус с годами сделалась непомерно толстой и питала прискорбное пристрастие к ярким расцветкам и дорогим материям.