Опасаясь, что тетя Бекки встретит ее не очень-то приветливо, она приготовилась принять это с улыбкой, поскольку страстно желала заполучить кувшин и ореховую кровать в придачу, если фортуна окажется благосклонной.

Но тетя Бекки хоть и отметила про себя, что платье Аннабель Пенхоллоу куда лучше того, на что оно напялено, встретила ее весьма снисходительно:

– Хм, гладкая, словно кошачье ухо, как всегда, – и обрушила все свое внимание на Нэн Пенхоллоу, которая, едва появившись в Роуз-Ривер, стала главной мишенью сплетен клана.

Родственники с восторгом и ужасом судачили о том, что Нэн носит пижамы и курит сигареты. Более того, стало известно, что Нэн выщипывает брови и носит бриджи, когда водит машину или отправляется на пешую прогулку. Всем обитателям Роуз-Ривер пришлось с этим смириться.

Что же до тети Бекки, то она при виде по-змеиному гибкого, узкобедрого создания с модной стрижкой «фокстрот», в длинных варварских серьгах, создания изысканного, словно облитого черным атласом шикарного платья, тотчас превратившего всех присутствующих дам в старомодных викторианок, – при виде его тетя Бекки не растерялась и своего не упустила.

– А вот и Ханна, – заметила она, звериным чутьем отыскав самую чувствительную для укола точку. Нэн предпочла бы пощечину имени Ханна. – Так-так-так… – Эта ее скороговорка прозвучала как крещендо презрения, приправленного жалостью. – Сдается мне, ты считаешь себя очень современной. В мое время тоже были девушки, которые бегали за парнями. Изменились лишь имена. Твой рот выглядит так, словно ты напилась крови на завтрак, дорогуша. Однако посмотри, что время делает с нами. Когда тебе будет сорок, ты станешь точно такой же. – Презрительный взмах в сторону тучной миссис Альфеус.

Но не могла же Нэн позволить, чтобы старая карга одержала над нею верх… Кроме того, она страстно желала кувшин.

– О нет, что вы, тетя Бекки, милая. Я пошла в отца. В его родне все стройные, вы же знаете.

Тетя Бекки не пожелала быть «милой».

– Иди наверх и смой эту дрянь с губ и щек, – велела она. – Мне не нужны здесь раскрашенные пустышки.

– А разве сами вы не в румянах? – воскликнула Нэн, хотя мать и толкнула ее локтем.

– Кто ты такая, чтобы мне указывать? – возмутилась тетя Бекки. – И нечего стоять тут, вертя передо мной хвостом. Иди и делай, что тебе сказано, или отправляйся домой.

Нэн уже всерьез подумывала о последнем, но миссис Альфеус страстно прошептала ей в шею:

– Иди, дорогая, иди и сделай все, что она сказала, или… или…

– Или у тебя не будет шансов получить кувшин, – хихикнула тетя Бекки, которая и в свои восемьдесят пять слышала, как растет трава.

Нэн надулась, но не посмела перечить, решив выместить на ком-нибудь другом обиду за унижение от сварливой старой диктаторши.

И надо же было такому случиться, что именно в этот момент порог комнаты перешагнула Гая Пенхоллоу, в желтом платье, сотканном, казалось, из солнечного света, отчего Нэн тут же дала себе слово заполучить Ноэля Гибсона. Слишком несправедливо, что именно Гая стала свидетельницей ее конфуза.

– Зеленоглазые девушки вносят смуту, – заметил дядя Пиппин.

– Думаю, она настоящая пожирательница мужчин, – согласился Стэнтон Гранди.

Гая Пенхоллоу, изящная цветущая барышня, которая лишь в семейной библии именовалась Габриэль Александриной, пожала руку тете Бекки, но не наклонилась, чтобы поцеловать ее, как та ожидала.

– Эй-эй, что случилось? – возмутилась тетя Бекки. – Тебя поцеловал какой-то малый? И ты не хочешь испортить вкус его поцелуя, а?

Гая ускользнула в уголок и села. Это было правдой. Но как тетя Бекки узнала? Ноэль поцеловал ее вчера вечером – первый поцелуй в ее восемнадцать лет. Нэн подняла бы кузину на смех за такое! То был прелестный, мимолетный поцелуй под золотой июньской луной. Гая чувствовала, что теперь не может поцеловать никого, особенно ужасную тетю Бекки. Какая разница, кому там достанется ее старый кувшин? Какое значение имеет весь этот огромный прекрасный мир в сравнении с тем, что Ноэль любит ее, а она любит его?

С появлением Гаи что-то проникло в переполненную комнату, нечто подобное быстрому ветерку, который внезапно развеял душную хмарь, что-то неописуемо прелестное и неуловимое, как аромат лесного цветка, сродни юности, любви и надежде.

Бог знает почему все вдруг почувствовали себя счастливее, щедрее и отважнее. Вытянутая физиономия Стэнтона Гранди сделалась менее угрюмой, и дядя Пиппин подумал, что Гранди, что ни говори, когда-то женился на одной из Дарков и потому, вне всяких сомнений, имеет право находиться здесь.

Миллер Дарк решил все-таки засесть за семейную историю на следующей неделе. Маргарет вдохновилась на новое стихотворение. Пенни Дарк отметил, что ему только пятьдесят два, а Уильям И. забыл про свою лысину. Кертис Дарк, имевший репутацию скверного мужа, подумал, что новая шляпка очень идет его жене и стоит сказать ей об этом по пути домой.

Даже тетя Бекки утратила капельку своей мизантропии. У нее в патронташе имелось еще несколько зарядов. И мысль о том, что она упускает удовольствие выстрелить, угнетала. Тем не менее тетя Бекки позволила остальным гостям занять места в гостиной, не подвергнув их ни унижению, ни болезненным уколам. Разве что справилась у старого кузена Скилли Пенхоллоу, как поживает его брат Ангус.

Все собрание рассмеялось, а кузен Скилли улыбнулся. Тетя Бекки не смогла уколоть его. Он знал, что весь клан цитирует его забавные оговорки, а эта, касающаяся брата Ангуса, уже тридцать лет как покойного, всегда вызывала смех.

В то ветреное утро, много лет назад, мельничная плотина Ангуса Пенхоллоу была снесена мартовским наводнением, и когда к взволнованному Скилли пришел священник, тот встретил его словами: «Сегодня мы все расстроены, мистер Макферсон… Будьте любезны простить нас… Мой чертов братец Ангус смылся ночью».

– Итак, думаю, наконец-то все собрались, – изрекла тетя Бекки. – По крайней мере, все, кого я ждала. И даже те, кого не чаяла увидеть. Не вижу Питера Пенхоллоу и Лунного Человека, но, полагаю, от них вряд ли можно ожидать разумных поступков.

– Питер здесь, – запротестовала его сестра Нэнси Дарк. – Он на веранде. Вы же знаете, Питер ненавидит битком набитые комнаты. Он привык…

– …к безбрежным просторам божьего мира, – подхватила тетя Бекки с иронией.

– Да, это так… Это то, что я имела в виду… что хотела сказать. Питер так же дорожит вами, как любой из нас, дорогая тетя.

– Осмелюсь заметить, что это многое значит. Мной… или кувшином.

– Нет, Питер совсем не думает о кувшине, – сказала Нэнси Дарк, радуясь, что наконец-то обрела твердую почву под ногами.

– Лунный Человек тоже здесь, – добавил Уильям И. – Я его вижу. Он тоже сидит на ступенях веранды. Его не было видно несколько недель, но сегодня он тут как тут. Удивительно, как это ему удается… Всегда держать нос по ветру и ничего не упускать.

– Вчера вечером объявился. Я слышал, как он ночью выл на луну из своей лачуги, – пророкотал Утопленник. – Его следует запереть. Это позор для всей семьи – то, как он живет, слоняясь по острову босиком и в лохмотьях, словно некому о нем позаботиться. Мне плевать, что он недостаточно сумасшедший для психушки. Следует принять какие-то меры.

Тетя Бекки не преминула дать сдачи:

– Это касается большинства из вас. Оставь Освальда Дарка в покое. Он совершенно счастлив в лунные ночи. Кто может сказать о себе то же самое? Несколько часов настоящего счастья – вот все, что позволят нам боги. Освальду повезло. Амброзин, вот ключ от моего обитого медью сундука. Поднимись на мансарду и принеси кувшин Харриет Дарк.

3

Пока Амброзин Уинкворт ходит за кувшином, а семейное собрание молчит, охваченное лихорадкой нетерпеливого ожидания, давайте посмотрим на них внимательнее, отчасти глазами тети Бекки, отчасти собственными, и познакомимся с ними поближе, особенно с теми, чьим судьбам суждено измениться под влиянием кувшина.

Здесь собрались очень разные люди, каждый со своими семейными и личными секретами, со своей явной, всем открытой жизнью, о которой известно почти все, и тайной, никому неведомой, скрытой даже от тощей, иссохшей Мерси Пенхоллоу, чью скукоженную худобу приписывали неутолимому и всеохватному любопытству, сжигающему эту пролазу и днем и ночью.

В большинстве своем они казались натурами скучными и уравновешенными, каковыми и были, но некоторым выпадали в жизни яркие приключения. Кто-то из них брал красотой, а кто-то – веселым нравом. Одни поражали умом, другие – глупостью. Счастливчики соседствовали с неудачниками, всеобщие любимцы – с изгоями. Встречались такие, кто, будучи осыпан всеми дарами фортуны, уже ничего не ждал от жизни, но попадались и отчаянные души, давно лелеявшие втайне неутоленные желания и готовые пуститься в авантюры.

Взять хотя бы Маргарет Пенхоллоу, бредящую стихами мечтательницу Маргарет Пенхоллоу, которая обшивала всю родню и жила из милости в доме брата, Дензила Пенхоллоу, в Серебряной бухте. Бедняжку с готовностью нагружали работой, но в грош не ставили и без зазрения совести ею помыкали. Она жизнь положила на то, чтобы наряжать других, а сама ходила в обносках.

И все-таки художник в ней гордился своими творениями. Когда какая-нибудь юная красавица вплывала в церковь, одетая в платье ее работы, изнуренная душа Маргарет расцветала, преображаясь. Ведь это она, хотя бы отчасти, сотворила эту красоту. Частица этой красоты принадлежала ей, старой деве Маргарет Пенхоллоу.

Маргарет преклонялась перед красотой, которой было слишком мало в ее жизни. Сама она ничем не поражала воображение, если не считать сияния огромных глаз и изящества рук – прекрасных рук, какие видишь на старинных портретах. В ней было обаяние, не зависящее от возраста и не покинувшее ее с годами.

Вот и сейчас Стэнтон Гранди, глядя на Маргарет, подумал, что она самая изысканная из присутствующих здесь дам того же возраста и если бы он искал вторую жену (в каковой, по счастью, не нуждался), то выбрал бы ее. Маргарет была бы взволнована, узнай она, сколь далеко заходят его мысли.

Правду сказать, Маргарет скорее умерла бы любой ужасной смертью, какую можно придумать, чем созналась бы, что хочет выйти замуж. Если вы замужем, вы что-то значите. В ином случае вы никто. По крайней мере, в клане Дарков и Пенхоллоу.

Она мечтала о собственном красивом домике и хотела усыновить ребенка. Маргарет ясно представляла себе этого малыша, золотоволосого и голубоглазого пухлого херувима с аппетитными ямочками и складочками, чудесными сдобными коленками, представляла, какими сладкими поцелуями будет осыпать его на ночь. Вся таяла от мыслей о нем.

Однако ее нисколько не умиляла орава юных демонов, которых братец Дензил именовал своим потомством. Это были наглые и неприятные сорванцы, издевавшиеся над теткой. Вся ее любовь сосредоточилась на призрачном младенце и еще более призрачном маленьком домике. Если обрести дитя она, наверное, смогла бы, выйдя замуж, то надежды обзавестись собственным жилищем не имелось вовсе.

А еще Маргарет мечтала получить кувшин Дарков. Она хотела этого ради далекой и незнакомой Харриет Дарк, которая всегда внушала ей странные чувства – зависть пополам с жалостью. Харриет Дарк была любима – зримым и осязаемым доказательством чего служил кувшин, переживший эту любовь на сотню лет. И что с того, что возлюбленный Харриет утонул? По крайней мере, он у нее был.

Кроме того, кувшин придал бы Маргарет некую значимость. Она никогда ничего не значила. Она была просто «старой Маргарет Пенхоллоу», оставившей позади пятьдесят лет скуки и унижений и не ожидавшей ничего, кроме скуки и унижений, впереди.

Почему бы ей не претендовать на кувшин? Пусть она и Пенхоллоу, но ее мать была Дарк. Конечно, тетя Бекки не любит ее, но разве есть кто-то, кого тетя любит? Маргарет верила, что имеет полное право получить кувшин, владеть им.