В салфетку, если честно, хотелось уткнуться лицом и от всей души разрыдаться, а потом высморкаться, но Соня сдержалась и аккуратно промокнула глаза уголком. Поплакать и потом можно. Но как же все-таки жалко Зубатову!

Митя тоже был явно расстроен, но в отличие от матери протянуть Соне руку не решился. Выждав паузу, он продолжил:

– Мне очень жаль, Анна Петровна. Но Дарья Васильевна действительно покинула нас. Увы, не по своей воле.

– Но как? Что произошло?

Соня видела, что на лице матери боролись противоречивые чувства: жажда узнать кровавые подробности из первых рук и желание соблюсти приличия и не вести за столом бесед, которые могут испортить аппетит. Ох уж этот великосветский этикет. Вечное лавирование между Сциллой и Харибдой.

«Не по своей воле», – это Митя, конечно, ловко выкрутился. Начинает понимать тонкости политеса. Зубатова лишь с виду маленькая и хрупкая, а силы воли в ней… было с избытком. Да и физической тоже. Соня вспомнила, как Дарья Васильевна рявкнула на водителя и рванула на себя дверь автомобиля, когда они вместе спасались в прошлом году из театра, где случилась массовая драка. Нет, заставить эту женщину сделать что-то не по своей воле, даже умереть, – это надо было постараться.

Митя в очередной раз довольно изящно вывернулся между двух «скал»:

– Надеюсь, вы простите меня, Анна Петровна, я не могу разглашать всех деталей дела… Скажу лишь, что смерть мадам Зубатовой была быстрой и относительно безболезненной.

Соне показалось, что в глазах матери промелькнуло разочарование.

– Ах, ну кому же могло прийти в голову желать смерти нашей Дарье Васильевне?

– Сложно сказать. Обстоятельства пока неясны. Корысть, личная неприязнь, фатальная случайность… Любой мотив может оказаться подходящим.

– В собственном доме, какой ужас. В центре Москвы. Как можно после такого чувствовать себя в безопасности?

– Мы усилили ночные патрули…

– Ах, оставьте, Дмитрий. Это все пустая трата времени и городского бюджета. Может, решетки? Говорят, в столице стали ставить решетки на первых этажах. Но они так уродуют фасад. И что же – жить за оградой? Как в тюрьме?

Мама разбила серебряной ложкой карамельную корочку на крем-брюле и задумчиво принялась перемешивать содержимое.

– Так жаль Дарью Васильевну. Она мне нравилась. – Соня наконец справилась со слезами и тоже решила поддержать беседу.

– Мне тоже, – согласился Митя. – Очень… своеобразная была старушка. Но с чувством юмора.

– Мама́, надо будет, наверное, цветы заказать.

– Точно, цветы, – оживилась Анна Петровна. – Может быть, ирисы? У них такой мрачноватый фиолетовый оттенок, будет сентиментально и в меру трагично. Или астры? Надо посоветоваться с Ангелиной Фальц-Фейн. Я так давно не была на похоронах. Интересно, какой траур нынче носят?

Анна Петровна погрузилась в еле слышный разговор сама с собой, а Соня в который раз удивилась умению матери мгновенно переводить риторические размышления в совершенно бытовую плоскость. Что ж, каждый воспринимает печальные новости по-своему. Если маме удобнее переживать скорбь, выбирая венки и траурный наряд, – пусть так.

В прихожей, наедине, надев поданное пальто, Соня наконец обхватила Митю руками и уткнулась ему в шею. Вздохнула. Он крепко ее обнял.

– Сильно расстроилась?

– Угу, – глухо прошептала Соня. – Поцелуй меня.

И он поцеловал. И еще раз. И еще. До тех пор, пока горничная, нарочито громко покашляв, не прокричала издалека: «Не волнуйтесь, Анна Петровна, я за Сонечкой и кавалером закрою!»

– Пойдем. – Соня потянула сыщика на улицу и уже там решительно потребовала: – А теперь расскажи нормально и подробно, что там случи-лось.

И Митя рассказал. Подробно и обстоятельно, насколько мог.

– Значит, ему или ей был нужен перстень, – подытожила Соня, когда Дмитрий закончил повествование.

– Выходит, что так. Больше ничего не украдено. Он и сам по себе ценен, ты видела, какого размера в нем был рубин. Но подозреваю, что кольцо…

– …было артефактом, – закончили они хором.

Приметный зубатовский перстень с большим рубином был своего рода легендой. Старушка не снимала его никогда, оттого слухи о магическом происхождении кольца вокруг его владелицы бурлили постоянно.

– Неужели он был ей настолько дорог, что Зубатова не отдала перстень даже под угрозой смерти? Надо выяснить, что это за вещь, – продолжила Соня.

– Выясним. Настолько редкие ценности наперечет.

– Подозреваешь кого-то из прислуги?

– Вряд ли. Слишком старые и дряхлые для такого.

Прислугу, откровенно говоря, Мите было жаль не меньше, чем их погибшую хозяйку. Эти трое стариков проработали в одном доме почти всю жизнь, и шанс устроиться на новую службу для них был мизерный. Разве что наследники проявят сострадание и позволят остаться. Или хозяйка определила им какое-никакое содержание своей последней волей.

Иначе – церковная богадельня. Немногим лучше, чем на улице. Нищета, уныние и беспросветность.

Не похожи были эти трое на убийц. Да и горевали предполагаемые «преступники» искренне, выглядели испуганными и растерянными. Нет, смерть хозяйки им на руку не была. Скорее наоборот.

– Выходит, это был просто вор? – предположила Соня. – Вы его не догнали?

– Догнали бы, если бы не безграничная любовь градоначальника Русланова к чистоте…

Разыскная собака Тефтелька, поначалу бодро взявшая след, через пять минут погони влетела вместе с полицейскими в лужу розовой пены где-то в московских переулках. Источник пены обнаружился тут же – биндюг^[2] с огромным жбаном и двумя дворниками, которые щедро поливали из шлангов мостовую и тротуары.

Пенная розовая струя одуряюще пахла земляникой: обоняние вмиг отшибло не только у Тефтельки.

– О, я, кажется, знаю, что это, – сказала Соня. – В газетах писали, что коммерсант Гершензон изготовил неудачную партию шампуня «Земляничные поля». Запах вышел настолько ядреный, что новинку раскупали плохо. Поэтому Гершензон продал ее задешево городской управе. Все три тонны. Для чистки улиц.

– Дурдом, – сказал Митя. – Кажется, я весь пропитался этими «Полями»…

Соня принюхалась к плечу его пиджака:

– Пожалуй, тебя можно выставлять в кондитерской. Слушай, а может быть, это и не вор? Кто-то из знакомых или родственников? Обиженный на старушку? У Дарьи Васильевны много родни, она говорила. Правда, большинство живет не в Москве и даже не в России.

– На похороны так или иначе большая их часть съедется.

– Точно! Там и надо искать. Кого обошли в завещании или кто разорился.

– Не уверен, – покачал головой Митя. – Пока это больше похоже на неумышленное убийство, совершенное случайным грабителем.

– Почему же он тогда не взял деньги? Драгоценности? Векселя? – засомневалась Соня. – А просто снял кольцо?

«Снял», – мрачно подумал сыщик. Рассказывать Загорским про оторванный палец он не стал – это точно не тема для беседы за утренним чаем. Но в Сониных словах был определенный резон. Если грабителя спугнуть, он схватит ценности, лежащие на виду, – те же серьги с бриллиантами, а не будет долго и исступленно ломать кость в попытке сорвать перстень. Времени на это потребовалось гораздо дольше.

– Может быть, артефакт ценнее, чем все имущество, вместе взятое, – ответил Митя. – Если старушка даже после смерти не хотела с ним расставаться.

– Что значит «не хотела»? – мгновенно вскинулась Соня.

– Перстень снимали долго, – выкрутился Митя и сменил тему: – Возможно, кто-то заказал похищение артефакта, а убийство в план не входило. Кольцо редкое, оно где-нибудь всплывет. Ну или преступник по глупости рассчитывал сам им воспользоваться. А…

– Артефакт подчиняется только владельцу и создателю, я помню. Создатель вряд ли еще жив: перстень, мне кажется, очень старый. Значит, убийца Зубатовой – новый владелец?

– Не знаю. Честно говоря, в школе на артефакторике я по большей части спал. Почти ничего не помню об этом.

– Мне за всем этим мерещится большая тайна. Хотела бы я написать об этом.

Митя покачал головой.

– Ты же знаешь, нельзя.

– Вот это и обидно! Мой жених – начальник Убойного отдела, а я даже воспользоваться этим не могу.

– Все начинают с малого, – примирительно сказал сыщик. – Я тоже сначала был на побегушках и разбирал старые бумаги в архиве.

– А тут письма, десятки в день. Непейков снова прислал стихи. Поэму о грибах на пятнадцати страницах.

– Любопытный выбор темы. Стихи, как обычно, разят в самую душу?

– В полной мере. Эталон бездарности. «О корень мудрости, пусть вечна твоя слава!» Это, кажется, про мухомор было. Боже, почему плохие стихи так прочно застревают в голове? Я теперь от них избавиться не могу! Почему ты смеешься? Это совсем не смешно.

Соня сама уже хохотала почти в голос, но пыталась оставаться серьезной. Путь до Университета показался удивительно коротким. И когда она, попрощавшись с Митей, поднималась на крыльцо, все еще улыбалась. Грибы, чтоб им… рослось хорошо.

С творчеством графомана Непейкова Соня познакомилась около трех недель назад, когда устроилась стажером в отдел писем газеты «Московский лис-ток».

Впрочем, «устроилась» – не вполне верное определение. Устав безответно слать в редакцию заметки и безуспешно обивать пороги (дальше приемной настырную барышню не пускали), Соня взяла инициативу в свои руки. В один из дней она «случайно» встретила на улице главного редактора Валерия Сергеевича Чабанова и с ходу огорошила заявлением:

– Вы должны принять меня на стажировку.

Чабанов к такого рода эскападам, видимо, был привычен, потому что ничуть не удивился. Роста он оказался невысокого, даже чуть ниже Сони, округлой комплекции и с седыми волосами, беспорядочно торчащими вокруг обширной лысины.

После Сониного ультиматума Валерий Сергеевич достал из кармана клетчатый платок, тщательно протер толстые линзы очков в роговой оправе, водрузил их обратно на нос и уставился на Соню темными, чуть навыкате глазами:

– Что умеете, барышня?

– Все, – заявила Соня. – Ну то есть все, что необходимо репортеру. Умею слушать, анализировать, быстро пишу. Я очень энергичная, грамотная и любопытная. А еще каждый день читаю вашу газету. Я и другие читаю, вы не думайте. Но ваша самая интересная.

– Впечатляет, – кивнул Чабанов. – Приходите завтра утром.

– Утром я не могу, у меня учеба в Университете.

– Что ж, тогда приходите после учебы. Вот моя визитная карточка, вас пропустят.

Так Соня попала в «Московский листок». Мама, разумеется, пришла в ужас, услышав эту новость. Отец, однако, со свойственной ему невозмутимостью решение дочери оспаривать не стал: «Милая, если тебе через пару недель надоест – значит, ты выбрала не то. Но, по крайней мере, тебе стоит воочию в этом убедиться. А мы с мамой не будем мешать», – и ласково посмотрел на матушку.

За три недели в редакции Соне не надоело. Хотя она была уверена, что после столь блестящего представления главред даст ей какое-нибудь сложное и увлекательное задание.

А он вместо этого проводил ее в комнату, где сидели другие люди, указал на свободный стол и водрузил на него большую коробку, доверху забитую конвертами.

– Что это? – удивилась Соня.

– Письма. К нам, Софья, приходит очень много корреспонденции. Деловые послания, адресованные лично мне, обрабатывает секретарь. А здесь – общие, приходящие на адрес редакции. Обычно ими занимается наименее занятый сотрудник, в вакантное время. А сейчас работы невпроворот, как видите…

Чабанов повернулся и обвел рукой помеще-ние.