Расставшись с командой Суворова, утащившей пять сундуков, на которые банкир косился алчно, но очень втихаря, мы погрузились в лодки и подошли к яхте. Я прижимал к груди ларец, для которого продуманный Федор нашел мне где-то камуфляжную сумку с ручками. Резонно, кстати – кто ж за сокровищами без тары отправляется? Нечаянных богачей я в виду не имею – с них, убогих, спросу нет. И вот меня, осторожно поднимавшегося по трапу и трепетно прижимавшего к груди «сидор», как утренний посетитель, выходящий из продмага и изнемогающий от похмелья – заветную авоську, едва не свалили в набежавшую волну два светловолосых вихря. За ними спешили мамы, и по материнским лицам было видно, что в этот раз мы их так надолго оставили зря. Выяснилось, что Аня так самозабвенно хвасталась своими успехами на медицинском поприще и героическим отцом-хирургом, вырвавшим плюшевого страдальца-мишку непосредственно из рук костлявой, что Маше это надоело. Она нашла свою самую любимую куклу, из тех, что с точеным носиком, на прямых ногах и всегда стоят «на носочках», и не моргнув глазом отломала пластмассовой бедолаге руку. И как только сил хватило? Видимо, у них это семейное.

И теперь оба завывающих чада висли на мне и Второве, которого я, и, пожалуй, не только я, впервые видели совершенно растерянным. Задача «папа, пришей ей руку, ты же всё можешь» повергла мощного старика в неожиданное и явно непривычное для него состояние беспомощности. Он наверняка мог бы купить всю месячную продукцию куклоизготовительного завода, как и сам завод, но чтоб пришить, да пластмассу, да ещё именно этой кукле? Я понял, что надо действовать, пока он не решил пришить кого-то другого:

– Михаил Иванович, случай, несомненно, сложный. Вы позволите ассистировать Вам, как светилу? – деликатно, но настойчиво произнес я, надеясь, что вчерашние посиделки в стиле Преображенского еще свежи в его памяти. И не ошибся.

– Непременно, доктор Волков! Зина! Тьфу ты! Федор!! В смотровую ее, мгновенно! Мне и доктору – халаты! И никого не пускать! – я аж рот разинул. Вот это реакция. Даже какие-то нотки великолепного Евстигнеева в его голосе прозвучали.

– Папа, я хочу давать наркоз, как Аня! – чуть не испортила всё Маша.

– Никак нельзя, солнышко! Сложнейший случай, сама слышала. Полагаю, задет нерв! – глядя на него несколько секунд назад, в этом не было ни малейших сомнений. – Понадобится рентген, а это очень опасное, губительное излучение. Подождите исхода операции с мамами в приемной… То есть на верхней палубе. И верьте в лучшее! – куда там с грыжей оскароносцам последних лет?! Вот она, старая школа! На последних словах он даже подбородком дёрнул, как штабс-капитан Овечкин, и устремился к медблоку. Клянусь, я на секунду как наяву увидел за его прямой спиной развевающиеся белые крылья врачебного халата. Мы с Федором, нацепив одинаковые состредоточенно-напряженные лица, рванули следом.

В операционной всё было по-прежнему: светло, чисто, каждая вещь на своем месте. Второв бережно положил на стол куклу и ее правую руку, отломанную довольно ровно почти посередине плечевой кости, или что там у них, пластмассовых? Между локтевым и плечевым суставом, короче. И хихикнул, чем поразил снова:

– А ловко придумано, Дима! Молодец! Сейчас мы тут переждем часик-другой, а в Твери нам привезут такую же куклу, – он только что руки не потирал на радостях.

– Была бы охота морочиться. Тут дел на десять минут, – ответил я с уверенностью отца, который не всегда мог рассчитывать, что купит все в ближайшем порту, поэтому вынужденно развивал смекалку.

– Что нужно? – лаконично спросил Федор, не глядя на хозяина, у которого снова взлетели брови.

– Тонкая проволока потверже, сталистая лучше. Или штуки три иголок или булавок. Пассатижи и надфиль, – я отвечал уверенно, будто всю жизнь только и делал, что чинил кукол. Хотя и было-то раза три всего.

– Надфиль? – эрудит и умница с сомнением обвел глазами сверхсовременную операционную.

– Шкурка-нулевка подойдёт. Или пилочка для ногтей. Ну, такая, шершавая, – как смог пояснил я.

Федор кивнул, опять надел встревоженно-напряженное лицо и вышел за дверь. Пока он ее не закрыл, мы со Второвым услышали детский писк: «Что там, что там?» и скорбный голос помощника: «Делают все возможное. Сложнейший случай!». Три взрослых мужика валяли дурака и получали от этого искреннее удовольствие.

Нашлось все необходимое. Я отрезал пассатижами четыре одинаковых кусочка проволоки, нагрел на зажигалке поочередно и вплавил до половины в руку. Потом раскалил оставшиеся свободными хвосты, чуть подержал над огнем культю куклиного плеча – и соединил детали. Вышло прилично. На дебютной операции конечность стала короче едва ли не на треть, а тут – на пару миллиметров от силы. Нагретой проволокой разгладил место спайки. Прошелся пилочкой. Блеск! Ну, то есть видно, конечно, что не новая, ну а как вы хотели? Случай-то сложнейший!

– Не думал этим профессионально заняться? – спросил Федор, пока я сочинял кукле «гипс» из пластыря.

– Рынок узкий. Маша вряд ли так часто ломает кукол, чтоб я мог с того нормально семью кормить.

И три взрослых мужика одновременно рассмеялись.

Куклу пристроили на подставку для огнетушителя, стоявшего в углу – на ней были колесики – и укрыли одеяльцем из салфетки. Мне показалось, что от такой заботы она даже изменилась в лице, отлитом из пластика и разукрашенном. Шутка ли – Михаил Иванович Второв лично, согнувшись в три погибели, выкатил ее из операционной, дверь в которую придерживал его верный Федор, выглядевший торжественно и гордо, как при поднятии полкового знамени. Позади всех шел я, имея вид утомленного хирурга. Для полноты картины мне не хватало заляпанного красными брызгами и пятнами халата и зажатой в корнцанге беломорины.

Мощный старик сорвал банк из детских эмоций и прямо-таки утопал в них, расцветая. Не выходя из профессорского образа, он авторитетно пояснил, что кукле положен строжайший постельный режим и полный покой. Гипс снимать через две недели и ни днем ранее. До тех пор – прогулки на воздухе и солнечные ванны в полной тишине. Девочкам будто беззвучный режим включили – они закрыли рты и только кивали, забавно покачивая косичками вокруг изумленно-серьезных лиц. Я, с не менее серьезным лицом, тоже кивал в такт рекомендациям профессора. Когда пятилетние санитарки с величайшей осторожностью под конвоем мам в четыре руки унесли болезную на палубу, Второв выдохнул, улыбнулся и дружески хлопнул меня по плечу. Ну а что? Это вам не политтехнологии какие-нибудь, тут понимать надо. В глазах родной дочери так авторитет поднять – талант нужен. А у нас их было целых два: у него – схватывать на лету, а у меня – вызванная перманентным безденежьем хитрость на выдумки.

Отпраздновать чудесное спасение и благополучный исход беспрецедентной операции решили вместе с торжествами в честь найденного клада Андрея Старицкого – званым ужином. А пока до него еще было долго, Второв пригласил меня в ту же каюту, где вчера показывал слайды и угощал потрясающей квашеной капустой. Я последовал за ним, не выпуская из рук своей торбы с ковчежцем внутри. Думаете, я ее на палубе бросил или отдал кому, отправившись оперировать? «Не, дурных няма!», как говаривала моя покойная бабушка, царствие ей небесное.

Мы сидели за столом, откуда в прошлый раз вылезла интерактивно-голографическая панель, и угощались вкуснейшими и свежайшими пирожными, Михаил Иванович под кофеек, а я – под потрясающий черный чай с бергамотом. Не удержался, даже спросил у Федора, как марка называется, чтоб домой такой прикупить. Моих познаний хватило, чтобы понять, что дело тут не просто в секрете героя старого анекдота, которого перед смертью пытали, как это он умудряется заваривать самый лучший чай? Федор кивнул. Значит, выяснит и расскажет. В нем сомнений априори быть не могло – не тот человек.

– Знаешь, что было в пяти сундуках, что с Сашей улетели? – вдруг спросил Второв ни с того ни с сего. Я чуть эклером не подавился от неожиданности.

– Нет, Михаил Иванович. Ключник только место показал, про содержимое речи не было, – справившись с вредным пирожным, ответил я.

– Часть приданого Зои Палеолог, помнишь такую? – он испытующие поглядел на меня поверх чашки с кофе.

– Конечно, помню. Софья Палеолог, бабушка Ивана Грозного, из рода византийских императоров. Мать Андрея Старицкого, чьи сокровища мы сегодня нашли, и жена Ивана Третьего. Я где-то читал, что он за нее с тогдашним Папой Римским то ли три, то ли пять лет торговался. Хорошо тогда жили, неторопливо, – рассказал я краткую справку, выданную из закромов памяти с пометкой «это навскидку».

– Не за нее он торговался, Дима, – проговорил Михаил Иванович, осторожно поставив чашку на блюдце. – Вопрос был не только в приданом. Взять родовитую красавицу в жены – это одно дело. Но любое правильное управленческое решение обязано давать профит по нескольким направлениям сразу. Так и здесь. Нужно было и род укрепить, и про деньги не забыть, и о Западной римской империи подумать, и своим церковникам угодить. Нервное время было, тревожное, что бы нам не говорили историки.

Я слушал старика натурально затаив дыхание, отчетливо понимая, что сейчас прикоснусь к тайне, доступной считанным единицам, одной из тех, о которых упоминал Головин в нашу с ним первую встречу, ту, с таинственным потусторонним разговором. Внутренний реалист замер, разинув рот, вместе со мной. Скептик закрыл лицо фэйспалмом, но втихую подглядывал сквозь пальцы, держа ухо востро. Фаталист требовал не останавливаться в плане эклеров, с его традиционным «ну хоть пожрём». Я машинально откусил от пирожного, не сводя глаз с серого кардинала, который задумчиво продолжал:

– Поэтому послал Иван Третий договариваться Ивана Фрязина, в девичестве Джан-Батисту дель Вольпе. Нет-нет, не в том смысле «в девичестве», – отмахнулся он, заметив мое недоумение, – в оригинале, я имел в виду. Вот этот ухарь, натуральный лис, как, кстати, его фамилия и переводится буквально с итальянского, и договорился там с Папой, едва не оставив старика без штанов. И привез в Россию практически все, до чего смог дотянуться. Причем, в описях отгрузочных и в приемных списках позиции прилично так разнятся. Себя Лис не обидел наверняка, но и сюзерену своему, Великому князю, привез таких подарков, за которые, пожалуй, на ком угодно можно было жениться. Там и навершье со скипетра цезарей, с которого и пошел, как говорят, наш двуглавый орел. И папские грамоты и эдикты, достоверно подтверждающие полное право Зои и ее наследников на Римский престол. Ты про копье Лонгина слышал? – неожиданно спросил он тем самым своим «острым» голосом?

И я все-таки подавился эклером. Реалист, кажется, осел без чувств. Скептик закусил кулак, чтоб не зарыдать в голос. Лишь фаталист был невозмутим: «Бери, бери еще пироженку! Вдруг последняя?».

Федор коротко, без замаха хлопнул мне по спине, но так, что у меня вылетели не только крошки из горла, но и, кажется, все пломбы из коренных зубов. Я вцепился в чашку с чаем и не выпускал, пока не выпил его весь.

– То есть Вы хотите сказать, – очень медленно и тщательно подбирая слова начал было я сиплым голосом.

– Нет. Ничего сказать я, Дима, не хочу. И ничего не скажу, будь уверен. Но теперь ты точно знаешь, почему сундуки улетели именно тем вертолетом. И находки какого масштаба и уровня там могли быть, – сухо прервал меня Второв. Я торопливо кивнул.

– Может, посмотрим, что там в твоем ларчике? Раз уж он лежал в такой душевной компании. И ведь надо же было нам на ту полянку выйти. Веришь ли, за год там излазили все вдоль и поперек, но ни поляны, ни пня на ней никто не нашел. Их и со спутников не видно, даже сейчас. Наше продвижение отслеживали мои аналитики, и метров за десять до поляны нас потеряли. Там, говорят, рельеф такой странный, небольшой участочек с неба вовсе не виден. Интересное место. Очень. И ларчик твой – не менее. Глянем? – в его глазах начал разгораться тот самый, уже знакомый мне азарт.

– Давайте глянем, – мне и самому было интересно.