Про то, что идти надо в сторону, куда лежит «голова», решили не сразу. Неуёмной энергии троица энтузиастов спорила до радуг, отражавшихся в брызгах слюны. Банкир орал, что куда смотрят «ноги» – туда и нам. Нефтяник гудел, заходясь сдавленным кашлем, что идти надо от центра фигуры на восход солнца. Продюсер агитировал за запад. Видимо, просто по привычке. Второв и Суворов предсказуемо высились над схваткой, сохраняя невозмутимое молчание, чем-то напоминая сам предмет дискуссии, лежавший беззвучно, как и все прошедшие века.

– Пойдем-ка на север, куда глаза глядят, – прервал-таки Михаил Иванович дискуссию, опасно приблизившуюся к мордобою. И группа приключенцев гуськом двинулась за богатырём Саней, первым вошедшим в давешний тоннель. Шли сквозь густой ельник нешироким веером, подозрительно приглядываясь к каждой складочке местности и странно кривым, едва ли не в узлы завязанным деревьям, которых тут было в избытке. Я поёжился. Возле завалов на Исконе-реке были места, где росли похожие уроды. Стало не по себе. Чуть успокаивала вера в то, что я всё сделал правильно, с поклоном и вежеством положив в ноги четырёхликого столба жёлтую монетку, десятку, чудом обнаружившуюся в кармане. И то, что банкир смотрел на меня с брезгливым презрением, как на уличного сумасшедшего, ничуть не беспокоило. Тревожили заинтересованные взгляды властных старцев. И не ко времени всплывшая в памяти поговорка: «В сосняке – веселиться, в березняке – жениться, в ельнике – удавиться».

Перед нами открылась чистая полянка, посредине которой высился пень. Нет, пожалуй Пень. Даже Пнище, я бы сказал. Таких, как Саня, на нем уселось бы пятеро, причем не впритык. Что же за секвойя тут росла? Дождавшись, пока все выйдут на поляну и начнут восхищаться чудом природы, чуть заметно кивнул на него Второву. Тот прикрыл глаза, дескать, понял. Александр Васильевич пронаблюдал эту пантомиму без видимого интереса, по-прежнему удивительно оставаясь в тени, хотя солнце освещало всю поляну непривычно ярко, после частого ельника. Всю, кроме товарища директора.

Нефтяник, банкир и режиссер снова врубили привычный режим «лебедь, рак и щука». На поляне их не интересовало решительно ничего, и идти надо было во все стороны, если смотреть на их вариативно указующие персты. Я сел на корточки и закурил. То, что подо пнем нас ожидала какая-то тайна, сорвавшая со своих мест и притащившая сюда не самых незанятых людей Москвы, да и России, я не сомневался. Холодок, не отпускавший среди изуродованных кривых елок, проходил, шерсть на загривке опускалась. Возвращалось рациональное мышление, и оно имело один вопрос – как сдвинуть с места эту громадину? В ней тонны полторы ведь, не меньше.

– Фёдор Михалыч, Фёдор Михалыч! Тут штыри какие-то железные! – разлетелся над полянкой высокий голос лягушонка-Витька. Возле него тут же как из-под земли вырос помощник Второва. Ого, значит, умница и эрудит, оказывается, еще и тезка бессмертного классика? Вслед за ним подошли и мы.

Бойцы с лопатами освободили из-под мха, дёрна и слоя земли два покрытых коркой металлических лома или две очень толстых арматурины длиной метра по полтора каждая. К ним крепились железные петли, уходящие вниз, под пень. Одна, левая, была отломана – отгнила за века, наверное. Ускорившись, парни обкопали пень по периметру. После того, как они сняли полметра грунта, всем стало видно, что площадка вокруг выложена какой-то древней тротуарной плиткой, похожей на плоские кирпичи – плинфу. Вероятно, выкладывать важные места специальным покрытием на матушке-Руси издревле считалось святым делом.

Богатырь Саня по команде Федора подсел под великанский пень, который казался вдвое больше после того, как корни у основания освободили от земли. Поднатужившись, крякнул… И едва не оторвал громадину напрочь, потому что она подалась с неожиданной легкостью. Свалившись на задницу, Саня охнул и уставился на пень с обратной стороны, как, впрочем, и все присутствующие. Ну а чего бы и не посмотреть? Не каждый день встречаешь кусок дерева размером с легковой автомобиль. Притом полый внутри, выжженный, судя по угольно-чёрному нутру, покрытому какими-то узорами и символами. Чаще всего попадался равносторонний крест, каждый конец которого был перечеркнут. «Нам хана» – выдохнул внутренний фаталист. Реалист порылся в памяти и сообщил, что это символ Мары-Марены, отвечавшей в древнерусском пантеоне за холод и смерть. Радости в его голосе не было никакой. Я автоматически отшагнул назад, растопырив руки, так, чтобы позади остались Второв с Суворовым, тут же замершие. Передо мной очутился Фёдор Михалыч, причем так внезапно, что я аж вздрогнул. Он махнул рукой, и к пню шагнули напряжённые ребята с какой-то аппаратурой военно-научного вида. Той, что и выглядит непонятно, и сделана крепко, хоть гвозди забивай.

– Куда ты завел нас, Сусанин-герой? – негромко поинтересовался эрудит, не поворачивая головы.

– Идите вы нахрен, я сам тут впервой, – растерянно выдал я на автомате, опять забыв подумать, прежде чем открывать рот. За спиной раздались два одновременных стариковских смешка.

– Чисто, Фёдор Михалыч, – доложил один из военно-научных сотрудников, что водил перед пнем штуковиной, похожей на сдвоенный локатор, – ни заразы, ни излучений, ничего.

Помощник махнул – и Витёк-сапёр осторожно приблизился к вставшей на попа гигантской пустой коряге и принялся водить из стороны в сторону катушкой, временами замирая и прислушиваясь, видимо, к сигналам в его забавных белых наушниках. Кто только догадался приделать светлую глянцевую деталь к поисковому прибору?

– Фёдор Михалыч, есть сигналы! Тут пять продолговатых предметов одинакового размера, и в них в каждом – устойчивый сигнал благородных металлов! – звонко доложил лягушонок, стянув «уши» на шею. На меня он посмотрел, как житель далёкой глубинки на впервые увиденную Спасскую башню, с каким-то торжественным изумлением. В это время мне сзади прилетело два одновременных хлопка по плечам, да таких, что только голова дернулась. У стариков руки были, как я помнил, жёсткие. И сил явно было не занимать. От этой мысли родился протяжный, прерывистый вдох.

Сундуки извлекли с превеликой заботой и осторожностью. Выкапывали чуть ли не вручную, ладонями, а поднимали, подведя под каждый специальную подушку, куда подкачивался воздух. В надутом виде напоминало спасательный плот, ярко-желтый, хоть и чуть запачкавшийся при установке. Борта «плотов» туго, но бережно сжали ящики. К специальным «ушкам» по углам прицепили тросы и вытянули лебедкой. Она заодно сообщила, что весил каждый чуть больше центнера.

– Пять сундуков окованных семипудовых, – тихо и торжественно проговорил Второв, стоявший рядом со мной, как будто цитировал какие-то древние источники. В грамотке про вес ни слова не было, я помнил точно. Значит, по ней выяснили только локацию, а про содержание и прочие массо-габаритные характеристики было где-то еще, о чем всяким нечаянным гражданам, вроде меня, знать было необязательно.

– Толя, два шага назад, – раздался голос Александра Васильевича, да такой, что назад шагнул даже я, хотя твёрдо знал, что зовут меня точно не Толей. Таким голосом только костыли в шпалы забивать, пожалуй.

– Александр Васильевич, но надо же вскрыть, посмотреть! – протянул банкир, отскочивший от сундука, к которому подбирался с раздобытым где-то топором.

– Сунешься – я тебя сам вскрою. И посмотрю, – голос Суворова был равнодушно-тусклым, мрачным и спокойным, как лунный свет. И страшным, как если бы на этот свет я смотрел, лежа живым в могиле. Не вздрогнули от него на поляне, пожалуй, только Второв и пятеро тигров из команды товарища директора.

– Сундуки забираю я. С результатами оценки каждого из вас ознакомят. Фото- и видеоматериалы предоставят, – закончил он. Спорить с сухим мертвенно-бледным лунным светом дураков не нашлось.

Группа сворачивалась, а я, воспользовавшись тем, что Витёк стоял один и готовился, кажется, упаковывать свой навесной экскаватор, подошел к нему и спросил:

– Вить, а до какой глубины оно работает? – сапёр подскочил от неожиданности, хотя шёл я, вроде, не таясь.

– До двух с половиной метров, только катушку надо поменять, – ответил он, а в глазах стал разгораться азарт. Люблю увлечённых профессионалов, с ними приятно иметь дело.

– На полтора метра вправо и на метр вниз вон от того края – дотянется?, – я смутно помнил что-то про квадрат какой-то гипотенузы, но решил не увлекаться расчётами. Ну не моё это. Совсем.

– Должен, – и Витёк спрыгнул в пустую яму, аккуратно и бережно придерживая металлоискатель. Сделал серьёзное лицо, натянул наушники, и у меня в голове снова заиграла та песня про лягушонка в шлеме: «Тыры-дыры дын-дын. Динь – динь!». На неё ещё потом группа «Воровайки», предсказуемо проигнорировав нормы международного авторского права, забавную песню сочинила, про романтично настроенного сотрудника внутренних органов. Даже не спрашивайте, откуда я знаю. Вдруг эта мелодия, игравшая у меня в голове, неожиданно раздалась снаружи. Я обернулся и увидел подходившего Фёдора Михайловича, который и насвистывал на ходу песенку синего лягушонка. Подойдя ко мне, он закончил мотив положенным «динь – динь». Ого, у железного Феликса проступили человеческие черты?

– Всегда, когда Витька вижу в этих дурацких наушниках – эта песня играть начинает, – на лице умницы-энтузиаста под наработанным годами, тренированным равнодушием, казалось, чуть заметно проступало смущение.

– Оригинал или кавер? – уточнил я просто на всякий случай.

– Обе, – спокойно ответил эрудит. То есть он тоже когда-то где-то слушал «Вороваек»? Ох, чудны дела твои, Господи. За его спиной вокруг пяти ящиков, замерших на жёлтых надувных плотах, стояла вся группа богачей-кладоискателей, все пятеро рядом. А внутренний реалист внезапно пропел в голове: «Как награбим золотишка – впятером уедем в Рим! Динь – динь.». Я не выдержал и фыркнул.

– Тоже строчка про Рим на ум пришла? – спросил негромко тезка Достоевского. И мы засмеялись вместе. И тут сапёр скинул наушники, обернулся и замер, увидев начальство.

– Есть что-то, Витя? – спросил его Фёдор.

– Так точно, Фёдор Михалыч, есть! Именно там, где Дмитрий Михалыч указал, – доложил он.

Помощник не оборачиваясь сделал какое-то движение кистью, и Витька тут же сменили два парня с лопатами. Несколько минут – и из отнорка в яме под пнем они осторожно вытянули ларец. Видимо, раньше он был укутан в какие-то промасленные тряпки и шкуры, остатки которых теперь бережно смахивали кисточками. Размером ковчежец, как назвал его ключник, был чуть меньше полуметра в длину, а шириной и высотой – сантиметров двадцать. Стенки и крышка были украшены завитками и узорами, пожалуй что серебряными, и каждый элемент был покрыт тончайшей работы чеканкой.

– Что это, Дима?, – раздался прямо за плечом голос Второва, заставив меня изрядно потрудиться, чтобы не вздрогнуть или отскочить в сторону. Не улеглись нервишки за день. Да и неудивительно.

– Тот сувенир, что Вы мне обещали, Михаил Иванович, – максимально ровно и вежливо произнес я. Старик посмотрел на меня внимательно, и в глазах его загорелись весёлые искры, так похожие на те, с которыми надо мной хохотал Тёма Головин при нашей первой встрече.

– А ты хорош, Волков! Нет, ты решительно хоро-о-ош! – с хитрой улыбкой протянул серый кардинал, шутливо грозя мне пальцем. Видимо, он тоже смотрел тот фильм с Де Ниро.

Глава 7. Мидас отдыхает. Тайны древнего ларчика

По прибытии на «Нерей» я заполучил испытание на самооценку сразу двух типов: «откуда не ждали» и «нарочно не придумаешь». За первую часть отвечала Марья Михайловна Второва собственной персоной. Да и за вторую тоже, собственноручно. Видят Боги, я, как параноик со стажем, которого не спасли ни решение квартирного вопроса, ни некоторая финансовая свобода, продолжал ждать подставы от Вселенной со всех сторон. Но чтобы от пятилетней девочки – это перебор!