Алексей Небоходов: Внедроман 3

Глава 1

Вернувшись в Москву, Михаил не давал себе ни минуты покоя. Ещё в Париже, прогуливаясь вечером по Монмартру и подслушивая уличные разговоры, он вдруг ясно увидел, каким должен быть его следующий проект.

Эротическая пародия на «Москву слезам не верит», которую решили назвать «Москва оргазмам не верит» вызревала медленно и мучительно. Михаил переписывал сценарий раз десять, выверяя реплики до последнего знака. Каждое слово – на вес золота, каждая сцена – маленький шедевр абсурда, смешанного с горькой иронией.

Когда сценарий обрёл окончательные очертания, Михаил отправил приглашение Сильвии Кристель. Она была его главной ставкой, ключом к успеху. Через три дня пришёл ответ от агента: Кристель согласилась. Михаил ощутил облегчение, смешанное с азартом. Если она будет сниматься, значит, фильм выйдет за пределы привычного подполья.

Павильон Мосфильма в эту ночь казался совсем другим. Ощущение от огромных, полупустых коридоров и затянутых холстами декораций – словно зашёл за гигантские, спящие театральные кулиыу. Михаил прибыл первым. Пока остальные подтягивались, он молча курил в дальнем углу, глядя на созданную декораторами копию советского заводского цеха. Тусклый свет падал на станки, выкрашенные в серо-зелёные оттенки, на массивный немецкий агрегат, специально поставленный в центре композиции, и на старые, потёртые плакаты о перевыполнении плана.

Вскоре появились техники – сонные, но исполнительные ребята в серых комбинезонах. Следом подтянулся Алексей, с лёгкой иронией рассматривая происходящее. Он подошёл к Михаилу, похлопал его по плечу и тихо спросил:

– Ну как, маэстро, готов к творческому подвигу?

Михаил чуть улыбнулся и стряхнул пепел.

– Я всегда готов. Главное, чтобы героиня не подвела. Звезда ведь.

Алексей присвистнул:

– С такой звездой не грех и замучиться. Когда ещё доведётся.

Ассистентка Светлана нервно пробежала мимо, держа в руках какие-то бумаги и реквизит. Она бросила короткий взгляд на Михаила, словно боялась, что он заметит её суету. Тот лишь ободряюще кивнул ей и вернулся к наблюдению за станком, который словно ждал своего часа.

Ближе к полуночи появилась Сильвия. Увидев её, Михаил не смог подавить лёгкой улыбки: в джинсах и сером свитере, с простым пучком волос на голове, она совсем не напоминала звезду европейского кино. Лишь её походка и чуть ироничный взгляд выдавали актрису, привыкшую к вниманию и восхищению публики.

Поздоровавшись со всеми мягко и сдержанно, Сильвия остановилась возле Михаила и кивнула в сторону станка:

– Это он?

– Он самый, – с улыбкой ответил Михаил. – Главный герой сегодняшнего вечера. Надеюсь, вы сработаетесь.

Сильвия посмотрела на агрегат так, словно оценивала своего нового партнёра. Затем улыбнулась загадочно и поправила волосы:

– У меня был и не такой опыт.

Команда начала расставлять свет и проверять звук. Кто-то тихо выругался – кабель зацепился за край станка. Кто-то включил пробные прожекторы, направив лучи на центр цеха. Атмосфера постепенно накалялась, а воздух словно уплотнялся от напряжения и ожидания.

Михаил вновь посмотрел на актрису. Она уже переодевалась в гримёрной – синие рабочие брюки и куртка советского образца идеально подчёркивали её стройную фигуру. Когда она вышла, Алексей тихо присвистнул и одобрительно качнул головой.

– Советский рабочий класс никогда в жизни не выглядел так привлекательно, – шепнул он Михаилу.

Сильвия небрежно прошлась по цеху, касаясь пальцами холодного металла станков. Её лицо стало серьёзным, словно она уже погрузилась в образ.

– Камера! – скомандовал Михаил. Голос прозвучал звонко и уверенно, несмотря на поздний час и лёгкое волнение внутри. – Сцена первая, дубль один!

Щелчок хлопушки прозвучал как выстрел. Всё замерло, цех затих, погрузившись в атмосферу рабочего утра советской эпохи. Сильвия вошла в кадр. Её шаги были уверенными, чёткими, даже немного грубоватыми. Она двигалась с таким пониманием образа, словно всю жизнь только и делала, что чинила станки на московском заводе.

Заводской цех номер семь жил железным дыханием станков и пахнул машинным маслом вперемешку с металлической стружкой. Сильвия Кристель в роли Кати двигалась между рядами оборудования с уверенностью опытного наладчика – в синем рабочем комбинезоне, пока волосы были убраны под косынку, на поясе звенели инструменты. Её точёные черты лица казались неуместными в этом индустриальном аду, но руки работали с точностью хирурга, а взгляд профессионально оценивал состояние механизмов.

Токарные станки выстроились вдоль стены как солдаты на параде, каждый со своим характером и причудами. Катя знала их все – этот скрипит при высоких оборотах, тот требует дополнительной смазки каждые четыре часа, а вон тот капризничает по понедельникам. Она проверяла их по очереди: регулируя, смазывая, подкручивая – механический балет, отточенный годами практики.

– Катерина Ивановна! – окликнул её мастер Петрович с другого конца цеха. – Глянь-ка на восьмой! Опять чудит!

Восьмой станок стоял в дальнем углу массивно и угрюмо. Это был старый немецкий агрегат, вывезенный после войны как репарация. В отличие от советских собратьев, он обладал особой, почти мистической сложностью конструкции. Рабочие побаивались его – говорили, что у него есть душа, причём душа упрямая и своенравная.

Катя подошла к станку и положила ладонь на его корпус. Металл вибрировал неровно, словно у машины была лихорадка. Она включила подачу, и станок издал странный звук – не механический скрежет, а почти человеческий стон. Шпиндель дёрнулся и замер, маслёнка булькнула, выпустив пузырь воздуха.

– Ну что ты, милый, – пробормотала Катя, доставая инструменты. – Давай посмотрим, что с тобой.

Следующий час она провела, разбирая и проверяя узлы. Всё было в порядке – подшипники новые, смазка свежая, ремни натянуты идеально. Но станок упорно отказывался работать, издавая всё более жалобные звуки при каждой попытке запуска.

Катя отступила, вытирая руки ветошью. В цехе наступил обеденный перерыв, рабочие потянулись в столовую. Она осталась одна с упрямой машиной, глядя на неё задумчиво. И тут в голове мелькнула безумная мысль – настолько абсурдная, что она сама удивилась.

– А что, если… – прошептала она, оглядываясь на пустой цех.

Станок словно услышал её мысли. Поршень медленно выдвинулся и втянулся обратно – движение было почти… приглашающим. Маслёнка снова булькнула, но теперь это звучало как довольное урчание.

Катя почувствовала странный жар, разливающийся по телу. Её пальцы сами собой потянулись к молнии комбинезона. Металлический звук застёжки эхом прокатился по пустому цеху. Она стянула рабочую одежду, оставшись в простом белье – практичном, советском, но на её теле выглядевшем неожиданно соблазнительно.

– Это безумие, – прошептала она, но продолжала раздеваться.

Лифчик упал на масляный пол, за ним последовали трусики.

Ее обнаженное тело стояло перед станком, словно живое произведение искусства. Свет от лампы мягко обрамлял каждый изгиб, подчеркивая линию плеч и плавные переходы к талии. Ее кожа была гладкой, как мрамор, с легким оттенком персикового, который переливался в свете. Волосы каскадом спадали на спину, создавая контраст с её стройной фигурой. Мышцы на ногах и руках были очерчены, но не слишком, показывая силу в гибкости. Соски были аккуратными и нежными, словно лепестки роз, с мягким оттенком, придающим им утонченность и естественность. Живот – плоский и подтянутый.

Она стояла, как воплощение гармонии и силы, в полной уверенности и спокойствии, чувствуя на коже прохладу цехового воздуха и тепло, исходящее от работающего мотора. Поршень снова выдвинулся, блестящий от смазки, идеально отполированный.

Катя подошла ближе, положила руки на корпус станка. Металл под её ладонями вибрировал ровно, почти как мурлыканье огромного механического кота. Она закинула ногу через станину, устраиваясь над поршнем. Холодный металл обжёг внутреннюю поверхность бёдер, но она не отстранилась.

Медленно, осторожно, она начала опускаться. Поршень был толстым, идеально гладким от полировки, блестящим от машинного масла. Когда он коснулся её входа, станок издал низкий, довольный гул. Катя закусила губу и продолжила движение вниз.

Проникновение было странным – холодный металл внутри горячей плоти, механическая точность против человеческой мягкости. Но как только поршень вошёл полностью, произошло невероятное. Станок ожил, начав медленное, ритмичное движение. Не резкое и механическое, а плавное, почти нежное.

Катя ахнула, вцепившись в рычаги управления. Поршень двигался внутри неё с идеальной точностью, каждый раз находя особенно чувствительные точки. Масло служило смазкой, делая скольжение невероятно гладким. Вибрация мотора передавалась через металл прямо в её тело, усиливая ощущения.

– Боже… – выдохнула она, откидывая голову назад.

Станок словно отвечал ей, меняя ритм и амплитуду движений. Иногда медленно и глубоко, иногда быстро и неглубоко, будто изучая её реакции и подстраиваясь под них. Это было похоже на танец – механический вальс человека и машины.

Катя двигалась в унисон со станком, её груди покачивались в такт движениям, волосы выбились из-под косынки и рассыпались по плечам. В пустом цехе раздавались только звуки работающего механизма и её всё более громкие стоны.

Кульминация пришла неожиданно и мощно. Станок словно почувствовал приближение и ускорился, вибрация усилилась до максимума. Катя вскрикнула, её тело выгнулось дугой, пальцы судорожно сжали металлические рукоятки. Волны наслаждения прокатились через неё, заставляя содрогаться в экстазе.

И в тот же момент станок издал победный гул. Все индикаторы загорелись зелёным, механизмы заработали идеально ровно, без единого сбоя. Поршень медленно опустился в исходное положение, позволяя Кате слезть.

Она стояла на дрожащих ногах, глядя на идеально работающий станок. По внутренней поверхности бёдер стекала смесь машинного масла и её собственных соков. В цехе пахло сексом и смазкой – странное, но не неприятное сочетание.

– Вот и починился, – прошептала она, натягивая трусики.

Станок довольно гудел, выполняя тестовые операции. Все параметры были в норме, словно он никогда и не ломался. Катя оделась, тщательно вытерла следы масла с кожи и привела себя в порядок как раз к моменту, когда рабочие начали возвращаться с обеда.

– Ну как восьмой? – спросил Петрович, подходя к ней.

– Всё в порядке, – улыбнулась Катя. – Просто нужен был… особый подход.

Мастер покачал головой, глядя на ровно работающий механизм:

– Чудеса. Я уж думал, на металлолом его. А ты вон как… Золотые руки!

Катя промолчала, пряча улыбку. Если бы он только знал, что именно она использовала для починки. Но восьмой станок хранил их секрет, довольно урча и выполняя свою работу с немецкой точностью.

На следующую ночь павильон напоминал многолюдную железнодорожную станцию, где в сутолоке никто толком не знает, куда и зачем он направляется. Ассистенты перебегали от одного края помещения к другому, художники что-то нервно обсуждали в стороне, и только осветители сохраняли олимпийское спокойствие, подвешивая прожекторы под потолок с размеренностью людей, уверенных в своём профессионализме.

Сцена квартиры профессора Тихомирова получилась на редкость удачной. Её создавали по старым фотографиям московской интеллигентской обители конца семидесятых, найденным в запасниках «Мосфильма». Высокие потолки, лепнина, тяжёлые портьеры цвета спелой вишни, книжные шкафы, ломящиеся от старых томов русской классики, – всё казалось живым и обжитым, будто хозяева вышли на минуту, оставив после себя лишь тихий запах старых книг и дешёвого кофе.