София Устинова: Братья Микуличи

ПРОЛОГ

Издревле славились земли за рекой Властницей своей щедростью: полями тучными, лесами дремучими, где зверья и ягоды вдосталь, да реками полноводными, что рыбой кишели. Летом – глазу раздолье, душе лепота, а вот зимой – стужа лютая, такая, что и волк в своей берлоге не раз нос отморозит.

Народ тут обитал мирный, от урожая до урожая в трудах праведных дни свои коротал. Молодцы – кто охотник удалой, кто пахарь ретивый. Девки – одна другой краше, хозяюшки искусные, рукодельницы знатные.

Всё бы ладно, да только повадились на те земли степняки. Набеги творили злые, селения жгли, добро грабили, а людей в полон уводили. И неведомо, какая бы участь ждала тот край, кабы не затерялась средь полей золотистых деревушка Оглебычи, про которую и слухом бы никто не слыхивал, если б не братья Микуличи.

Борослав, старший. Силищи в нём было нечеловеческой, медвежьей. Сам кряжистый, в плечах сажень косая, словно из цельного камня вытесан. Лицо суровое, ветрами обветренное, через левую щеку тянулся старый шрам, придавая ему ещё большей грозности. Тяжёлый подбородок тонул в густой, с рыжинкой бороде, а карие, что лесной орех, глаза глядели из-под насупленных бровей так тяжело, что иные мужики в деревне робели.

С малых лет он в кузне отцу, Микуле, подсоблял, а как того не стало, так и вовсе один ремесло отцово тянул. Мог и подкову выковать, и лемех для сохи справить, и топор наточить до звона. А для души, когда на сердце тоска наваливалась, ваял мечи булатные да кольчуги плёл, такие, что ни стрела, ни копьё не брали. Не раз и не два Оглебычи от набегов спасал. Выйдет один против десятка, взмахнёт мечом, что для другого – неподъёмное бревно, и летят вражьи головы с плеч.

Отважный, прямой, как стрела, да только угрюмый и неразговорчивый. Всем был хорош жених, да только не спешил под венец. Охали по нему девки, пирогами норовили угостить, взглядами томными одаривали, а он лишь хмурился. Казались они ему хрупкими слишком, что птенцы желторотые. Чуть что – в слёзы, в визг. А уж этого он на дух не переносил. Да и ответственность пугала. Ещё свежа была в памяти смерть матушки, Еврасии, что в родах изошла. Остался он тогда, десятилетний, с Мстиславом-младенцем на руках. Кто не знал, нипочём бы не поверил, что мальчишка, а не мужик взрослый и корову доит, и дров на зиму рубит, и братца меньшого пеленает да кашей из рожка кормит. Крепко тогда на ноги встал, рано повзрослел.

А вот Мстислав, младший, рос ему под стать – высоким да ладным. Только нравом в другую породу пошёл. Проказник и балагур, хитрый, как лис, и до азарта жадный смертельно. Красоты был притягательной, даже хищной: тёмные кудри вились непокорно, зелёные глаза метали искры, а улыбка была такой обезоруживающей, что даже самые прожжённые торговцы теряли бдительность. Девицы по нему сохли, стаями за ним увивались, да только ни одна удержать не смогла. Он ими любовался, как диковинными птахами, да под каблук лезть не спешил. Куда торопиться в девятнадцать-то вёсен?

В деревне его, в отличие от брата, не уважали – побаивались. Свяжешься с Мстиславом в игре какой – жди беды. Кости игральные к его рукам будто прирастали, что ни бросок – выигрыш. Вечно он то там приврёт, то схитрит, то в спор рисковый ввяжется, а расхлёбывать потом частенько приходилось обоим братьям.

Борослав, хоть и знал цену братниным россказням, а всё одно – поддавался. Кровь-то родная. Хотелось верить. И раз за разом наступал на те же грабли: вытаскивал Мстислава из очередной передряги, хмурил брови, отчитывал, а тот лишь виновато улыбался, клялся-божился, что в последний раз, и стоило старшему брату по-отечески вздохнуть да потрепать его по вихрастой голове, как всё начиналось сначала.

– Ты бы лучше силу свою да ум на дело путное направил, – не раз говаривал Борослав, отдуваясь у горна. – Придумал бы, как деревню нашу от недругов навек уберечь. Иль как прославить её. Вон, слухи какие по землям ходят. У полян – урожаи невиданные, у древлян – терема до небес. А в степях, сказывают, кони есть, что быстрее ветра скачут. Пошёл бы, Мстислав, в поход. Добыл бы славы. Нашёл бы себе невесту под стать. Смеются ведь за спиной, мол, не родилась ещё та, что Микулича младшего обуздает. А ты докажи, что родилась. Да не простая…

Младший брат лишь усмехался в ответ, кивал, да всё на свой лад переиначивал.

До поры до времени.

ГЛАВА 1

МСТИСЛАВ

Корчма «Подкова» в соседних Жмуричах гудела, что растревоженный улей. Густой дух пареной репы, жареного лука и кислого пива смешивался с запахом пота, сырой древесины и едкого дыма, что лениво стлался под низким потолком. В полумраке, едва разгоняемом коптящими сальными свечами, колыхались тени, плясали на бревенчатых стенах и длинных, заляпанных столах.

Мстислав Микулич, осушив очередную кружку хмельной медовухи, с грохотом опустил её на доски и, дабы привлечь к себе внимание, ляпнул на всю корчму:

– А мы вот с братом в путь-дорогу собрались! Дальний свет повидать, себя показать!

Густой гомон тотчас стих. Смолкли и пересуды баб у жарко пышущей печи, и хвастливые речи мужиков за дальним столом. Лишь поленья в очаге трещали, выстреливая снопами искр. Все взгляды, любопытные и насмешливые, устремились на младшего Микулича.

– Ладно ты, лис шельмоватый, – первым нарушил тишину Святич, смотритель Жмуричей. Мужик грузный, с брюхом, что добрый котёл, и кулаками, тяжкими, как кузнечные молоты. Слово его было едким, а самомнение – столь великим, что порой хотелось его тумаками поумерить. Да кто ж посмеет? – Катись, куды глаза глядят. Авось по пути и сыщется простофиля, коего ты облапошишь.

Корчма взорвалась дружным мужским гоготом. Святич отхлебнул из своей кружки, утирая пену с бороды, тронутой ранней сединой.

– А вот Борослава отпускать несподручно, – протянул он с деланым сожалением, оглядывая притихших мужиков. – Кто ж нас тогда защищать будет, коли ворог нагрянет аль нечисть лесная из чащи полезет?

– Истинно! – многоголосо поддакнули ему завсегдатаи. – Борослава не пущать! Он нам самим нужон!

Гул пошёл от стола к столу, и Мстислав понял – настал его час. Нужно было выкручиваться, да так, чтобы и лицо не потерять, и выгоду поиметь. Он обиженно засопел, на ходу сплетая слова в искусную ложь.

– Так в том-то и дело, – вздохнул он горестно, картинно понурив голову. – Его то было желание… «Хочу, – говорит, – жену себе сыскать. Да такую, чтоб всем на зависть, да ворогам назло!» А я что?.. – Мстислав удручённо развёл руками, всем своим видом изображая смирение и братскую преданность. – Брат ведь. Куды я без него? Придётся следом тянуться. Приглядывать, дабы не обидели, из бед выручать…

– Ха! – Святич так грохнул ладонью по столу, что кружки подпрыгнули. Он подался вперёд, буравя Мстислава насмешливым взглядом. – Ты? Его выручать?

Корчма вновь залилась хохотом. Смотритель по-хозяйски поднялся во весь свой немалый рост.

– Жена – дело доброе! – зычно провозгласил он, и мужики согласно закивали. – Сдаётся мне, Борослав из тебя мужика выковать хочет, а не просто девку в дом привести. Хвала ему за то и почёт! – Смотритель выдержал паузу, наслаждаясь вниманием. – Вот только давай поспорим, – в голосе его зазвучали знакомые лисьи нотки, – что ты в первом же селе засядешь, покуда всех дурней в кости не обчистишь да всех девок сочных не перепробуешь? Воротишься с пустыми карманами и подбитым глазом, а вот Борослав… он вернётся с невестой-княжной да с такой молвой о подвигах, что до самого моря Лихвом долетит!

Отшутиться бы, да не тут-то было. Обида горячей волной ударила в голову. Негоже так о нём думать! Трусом отродясь не был и за чужие спины не прятался. Почто так глумиться? Но и дракой делу не поможешь. А вот спор… Споры Мстислав любил до дрожи в коленях, до сладкого азарта, что туманил разум. И этот вызов нужно было принять. Давняя мечта – утереть нос этому напыщенному индюку – вспыхнула с новой силой.

Пыл унялся, уступая место холодному расчёту. Мстислав решительно плюнул на ладонь и протянул её через стол смотрителю.

– Спорим! К следующему сбору пшеницы мы с братом воротимся с невестами-красавицами, да не простыми, а знатными! Ежели я проиграю – слово за тобой. Но коли ты, – голос Мстислава обрёл стальную твёрдость, – то от следующего посева до нового урожая смотрителем Жмуричей буду я!

Холодные глаза Святича на миг блеснули сомнением, но тут же наполнились жадностью.

– Добре, – осторожно протянул он, не спеша бить по рукам. – Но ежели верх будет за мной, – расчётливость взяла своё, – то ты мне свой нож заговорённый да лук со стрелами отдашь!

Мстислав замер. Эка, куда замахнулся! Отдать своё оружие? С этим ножом он не расставался, даже спать с ним ложился. Стрелы мастерил сам, тщательно подбирая перья, а нож свой не доверял точить даже Борославу. Каждый вечер, правя лезвие о камень, он шептал старый заговор:

«Точись, лезвие, острее, чтобы резать больнее.

Точись, нож, о точило, чтобы лезвие метче било.

Точись, металл, о камень, искру пуская,

Хозяину жизнь в час лихой спасая».

О том, что оружие его заговорено, всяк в округе ведал. Укололо. Эх, была не была! Азарт оказался сильнее разума. Два громких шлепка ладоней скрепили спор.

Обчистив ещё пару гуляк в кости и осушив с десяток кружек хмеля на радостях, Мстислав вышел из корчмы в ночную прохладу. Шёл по широкой, укатанной дороге, а в голове роились думы. Тьма сгустилась, и лишь далёкое уханье совы да шуршание летучих мышей нарушали тишину. Скверно было на душе. Опять язык подвёл, болтун бескостный. Ладно бы только себя впутал, так ведь и Борослава приплёл.

Уговорить брата сорваться с места – почти немыслимо. Добыть жён знатных – ещё труднее. А не загулять в ближайшем селении… Вот это было и вовсе непосильной задачей! Но что-то делать надобно. Не хватало ещё нож свой бесценный Святичу отдать! Нет уж, дудки!

И чем бес не шутит? Недаром же про них с братом слухи ходили, будто они и не от мира сего вовсе. Мол, матка их, Еврасия, пошла как-то по ягоды в лес, да и сгинула. Муж её, Микула, уже и поминать начал, а она возьми да и вернись. Да не одна, а с дитём под сердцем – сыном-богатырём. Тот рос не по дням, а по часам, и силу имел нечеловеческую. Оттого и звали Борослава за спиной медведем. А про самого Мстислава слушок ходил и того краше. Родился он через девять месяцев после смерти отца. Поговаривали, что к Еврасии в ту ночь бес в мужнином обличье заявился. Вот и вышел из того союза хитрец да везунчик…

Мстислав горько усмехнулся. Слухи слухами, а сейчас он в переделку попал по своей же дурости. Оставалось одно – придумать, как сдвинуть Борослава с места.

Домой Мстислав вернулся под самое утро. Нарочно топал громче обычного, тяжко пыхтел и горестно сопел. Лишь удостоверившись, что брат точно проснулся, с самым удручённым видом вошёл в светлицу.

– Ты чего ни свет ни заря по избе шастаешь? – сонно протянул Борослав, приподнимаясь на локте. Огромная его фигура едва умещалась на широкой лавке. – Встал уже али только приплёлся?

– Приплёлся, – выдохнул Мстислав и тяжело опустился на скамью напротив. – Был нонче в Жмуричах…

Борослав нахмурился, его тёмные брови сошлись на переносице.

– Опять по кабакам шлялся?

– Твоему совету последовал, – с тихим упрёком произнёс Мстислав. – Сказал при всех: «Пойду по свету, себя показать, на других посмотреть. Ворочусь с подвигами да с невестой!»

Лицо Борослава смягчилось. Он зевнул, едва скрывая усмешку.

– И что?

– Засмеяли, – убито прошептал Мстислав и, изо всех сил изображая горькую обиду, понурил голову. – А потом… потом тебя оскорбили.

– Меня? – коротко хохотнул старший брат, но, увидев страдальческое выражение на лице младшего, посерьёзнел. – Чем же?