– Мне-то что, с меня как с гуся вода! – Мстислав вскинул голову, в зелёных глазах его плескалась праведная ярость. – А вот когда над тобой потешаться начинают – тут уж моё сердце кровью обливается!

– Да как так? – искренне подивился Борослав, неспешно садясь. – Врёшь, поди, лисья твоя морда?

Внутри у Мстислава всё запело от радости. Клюнул!

– Брат для меня – святое! Нет ничего обиднее, чем слушать насмешки в сторону единственной кровинушки, что мне и мать, и отца заменила!

– И чего ж болтали, змеи подколодные? – допытывался Борослав, уже начиная хмуриться.

Мстислав перевёл дух, чтобы не переиграть.

– Говорят, я, хоть и прохвост, а всё же набрался смелости мир поглядеть. А вот ты, брат, так и просидишь свой век в Оглебычах. В кузнице своей в железе погряз, на девок и не глядишь. Скорее, мол, себе железную бабу выкуешь, чем за живой на край света отправишься.

Борослав вскочил с лавки с такой лёгкостью, что половицы под ним жалобно скрипнули.

– Кто рёк?! Веди, покажу! – грозно взревел он, и в избе, казалось, задребезжали окна.

– Брат! – Мстислав испуганно вскочил, заступая ему дорогу. – Да ты что? На своих же?! Ты же медведь супротив муравьёв, – задыхаясь от поддельного волнения, пристыдил он его. – Но ты прав… проучить их надобно.

– Как? – тяжело дыша, спросил Борослав. Он опустился на лавку и мощной пятернёй принялся скрести волосатую грудь.

– Проучить не кулаками, а делом! Как ты и говаривал… отправиться в путь. Ты и я. Вместе. Сила и хитрость. Меч и лук. Всех врагов одолеем, всех девиц покорим!

– Я? С тобой? – Борослав недоверчиво скривился. – Мне и дома хорошо.

– Значит, – с горечью выдохнул Мстислав, – правду про тебя болтают…

Понурив голову, он вышел из избы. Оказавшись на улице, торопливо нырнул за угол дома, прижался спиной к тёплым от утреннего солнца брёвнам и затаил дыхание. Брата он знал как облупленного.

Не прошло и минуты, как дверь снова скрипнула. На крыльцо вышел Борослав.

– Мстислав! – зычно прорычал он. – А ну, поди в дом, хитрый лис! Знаю, что ты здесь прячешься!

Младший неспешно выглянул из-за угла.

– Чего глотку дерёшь, будто медведь после спячки?

– Ты чего удумал? – сощурился брат. – Опять дел натворил, а мне расхлёбывать?

– Ты о чём это? – искренне изумился Мстислав. – Я в путь собираться пошёл. Раз ты отказался, так я один. Вот, харчей набрать надобно. – Он с важным видом взмахнул пучком хилой моркови, выдернутой с грядки.

Борослав смерил его задумчивым взглядом, почесал затылок.

– Так она ж ещё не поспела.

– Да? – Мстислав поднёс морковь к лицу. – И впрямь, мелка, что щепка.

– Если б по хозяйству чаще помогал, – незлобиво проворчал старший, – то помнил бы, что до урожая ещё далеко.

– Всё тебе не так, – с деланой горечью пробубнил Мстислав. – В пути и гнилая репа за лакомство сойдёт.

Он отряхнул морковку от земли и с самым независимым видом прошествовал мимо брата в избу, нарочито громко хлопнув дверью.

Дело было сделано. Рыбка уже трепыхалась в сетях.

ГЛАВА 2

БОРОСЛАВ

Борослав долго провожал взглядом удаляющуюся спину младшего. Стоял, не шелохнувшись, на крыльце своей избы, прислонившись могучим плечом к тёплому от солнца бревенчатому срубу. Смотрел на приземистые хаты односельчан, на свою кузницу, что притаилась поодаль ото всех, будто дикий зверь в засаде, и тяжело опустился на скрипнувшую ступеньку. Широкие, в мозолях и старых шрамах ладони легли на колени, а грудь вздыбилась от шумного, рваного вдоха.

Тяжко было на сердце. Сомнения, острые, словно осколки битого стекла, впивались в душу, и каждый удар в груди отдавался тупой, ноющей болью. Неужто Мстислав и впрямь в дорогу собрался? Шутки шутками, да только поди разбери этого хитреца: где у него вымысел, а где правда горькая. А ну как взаправду навострил лыжи? Пропадёт ведь без пригляда, без совета дельного. Сгинет в чужих землях нехоженых, и косточек его никто не соберёт. Сгинет, и род Микуличей на том прервётся. Родная кровь – она ведь не водица.

На душе скреблись кошки, а в груди, будто волки выли от тоски и немого укора. Словно предавал он сейчас всё, что было дорого: и землю родную, что потом и кровью прадеды поливали, и память предков, и саму жизнь свою, ладную да привычную. Всю жизнь плечом к плечу, а тут!..

Мстислав ведь о пустяке просил, коли вдуматься. Пойти за славой для Оглебычей, для села родного, дабы утереть нос спесивым соседям. А он, Борослав, богатырь силы невиданной, дома отсидеться возжелал? В тепле да сытости, на лежанке бока греть? Мечи ковать, покуда Мстислав, может, последнюю краюху без соли доедал и глотка воды студёной давно не пивал?

Старший брат досадливо тряхнул тяжёлой головой, отгоняя дурные мысли. Если Мстислав уйдёт один, то неважно станет, правду ли о нём судачат языки злые в тех Жмуричах. Совесть доконает, загрызёт без остатка. И дурню последнему понятно: останется брат один-одинёшенек в стане вражьем, и помощи просить будет не у кого.

Нет! Негоже Мстислава на произвол судьбы бросать. Единственная ведь кровинушка родная, что осталась на всём белом свете.

Из избы доносились звуки: половицы поскрипывали, посуда на полках побрякивала, металл в оружейном углу тихо позвякивал. Мстислав собирался. Борослав ещё раз метнул тоскливый взгляд на деревню, на знакомый до каждого брёвнышка частокол, и, крякнув, неторопливо поднялся. Вошёл в дом, пригнув голову в низком дверном проёме.

– Не горячись, Мстислав! Голос его пророкотал под закопчённым потолком, будто камни с горы покатились. Борослав опустился на широкую лавку подле стола, хлопнул себя по коленям. – Обмозговать всё надобно. Куда идти, что с собой брать. Варжичу кузнецу доверить, а дом и огород на Лаптя оставить. Кто знает, когда вернёмся… и вернёмся ли.

– Так я это… Мстислав, до сего мига притихший и сосредоточенно копавшийся в своей походной суме, тут же расплылся в довольной улыбке, и в зелёных глазах его заплясали бесенята. – Побёг, поговорю. А ты тут пока собирайся. Гляди, я вмиг всё улажу! Он суетливо отбросил суму на лавку, сбросил старую, пропахшую потом и дымом рубаху, закинув её на печь, и натянул свежую, холщовую, что пахла рекой и солнцем.

– А чего думать-то, куда идти? Мстислав ловко подвязал новые портки кожаной верёвкой, не переставая тараторить. – Туда, где опаснее всего! Сам же говаривал: тайны древние – в Черниг-лесу колдовском да дремучем. Чудища невиданные – в Верхич-горе, что до небес достаёт. Твари ползучие да опасные – в Бытие, песках забвения. А сокровища неземные – в Лихвом море, что вовек не бывает спокойным. Туда и дорогу держать! За меньшим и в соседнее село сбегать можно. Он хмыкнул, обуваясь в крепкие сапоги. – Мы же хлопцы видные, всем женихам на загляденье, а врагам – на зависть!

– Всё-то тебе веселье, – устало вздохнул Борослав, но в уголках глаз его собрались едва заметные смешинки. Отмахнулся: – Иди уж, говорун. За дом да за кузню с соседями сладить надобно. Негоже хозяйство на ветер бросать.

Мстислав, довольный, что брат сдался так легко, стрелой выскочил из избы и лихо помчался к соседям. Борослав, глядя ему вслед через оконце, невольно усмехнулся. Ну и лис! Как проворно по избе метался, будто и не сомневался ни на миг, что старший согласится. Нет, точно дело нечисто. Натворил чего? Как пить дать… Да только выведывать сейчас – лишь время терять. Не со зла ведь Мстислав дурачился, не со злобы в драки лез. Тесно ему в деревне. Душа простора просит, воли, даже если сам он того не понимает.

Что ж, видно, и впрямь время пришло. Удержать Мстислава – беды не миновать. А отпустить одного – сердце изноется. Значит, идти надобно. Вместе.

Да и что его здесь держало? Работа? Хороша, спору нет. Дом? Добротный. Хозяйство? Всяк завидовал. А только сам он давно уже ночами маялся да с боку на бок ворочался. Нечто смутное, необъяснимое тянуло его прочь из Оглебычей. Туда, в путь-дорогу дальнюю, к неведомым землям, где ждало его что-то важное, предначертанное.

Решено!

Борослав принялся за сборы. Без суеты, основательно. Собрал краюху хлеба, добрый шмат вяленого мяса, солёной рыбы. Взял даже связку моркови. Хмыкнул про себя, но в суму убрал. Наконец подошёл к стене над своим лежаком, где на кованых крюках висел его меч. Исполинский, пугающий.

Аккуратно снял его с креплений. Любовно сжал рукоять, обтянутую грубой кожей. Поднял, и лезвие тускло блеснуло в солнечном луче, что пробивался сквозь слюдяное оконце. С трепетом провёл пальцами по холодной стали – и в жилах тотчас будто жар разлился, кровь забурлила, словно от самого оружия передалась ему мощь неведомых богов.

Чудной металл, загадочный. Вёсен десять тому назад судьба подкинула. Возвращался он тогда из леса, дров на зиму заготовив. Припозднился. Уже и деревня виднелась вдали, огоньки в окнах светили приветливо, да не успел до укрытия добраться. Ветер поднялся, небо мигом заволокло тучами чернее сажи. Засверкало, загремело. И вдруг огненная стрела прорезала грозное покрывало и ударила в землю у самой кромки леса, рядом с его телегой, в которую была запряжена старенькая кобыла.

Земля вздрогнула. Полыхнуло так, что мир ослеп.

Он и подумать ничего не успел – будто тысячи ледяных игл разом вонзились в тело, пригвоздив к месту. Сознание отключалось медленно, мучительно. Хруст ломающегося дерева, грохот рассыпающихся брёвен, треск камня – всё слилось в один оглушительный рёв. Борослав рухнул, проваливаясь в невесомую, гудящую пустоту.

Очнулся от глухого перестука. Капли, сперва редкие, забарабанили чаще, мощнее, и вскоре ливень хлынул стеной, усмиряя начавшийся было пожар. Такого дождя отродясь не видывали в их краях. Превозмогая боль, Борослав выбрался из-под завала. Почерневшее тело кобылы лежало рядом. Жаль животину, да уж не помочь… Схоронился под телегой. Перед глазами плясали кровавые мушки, рёбра ныли, дышалось с хрипом.

А как ливень закончился, он выбрался наружу и увидел – молния угодила в тот самый камень-валун, что местные стороной обходили. Нечистым его считали, мол, по ночам от него сумрак расползался, а днём тени странные двигались. Борослав подошёл ближе. Валун был расколот надвое, а в самой его сердцевине поблёскивало нечто. Металл. Неведомый, тёмный, тяжёлый. Долго он его выбивал, руки в кровь изранил. Дотащил до кузни, спрятал от любопытных глаз.

А ночью ему привиделся сон. Будто сражался он за деву прекрасную. Сильную, храбрую, с волосами цвета воронова крыла и очами чёрными, как безлунная ночь. И одета она была диковинно: короткая кожаная юбка, ладный нагрудник, что не скрывал пышной груди, и высокие сапоги. Двигалась она в бою как вихрь – гибкая, яростная, бесстрашная. И он был там, рядом, плечом к плечу, и в руке его был меч, выкованный из того самого небесного камня. И разил тот меч каменных чудищ, словно гнилую капусту.

Проснувшись, он тут же принялся за работу. Ковал без отдыха и сна, никого к себе не пуская. А когда закончил, вынес меч на свет. Из остатков металла отлил младшему брату нож да наконечники для стрел. Чудо-оружие вышло, прочности невиданной, доспехи лучшие пробивало, будто лист берёзовый. Грозное оружие. Не для повседневных дел. Повесил он меч на стену и снимал лишь, когда враги на порог приходили.

Видать, для этого похода судьба его и наградила. Так что, как ни крути, а идти надобно.

Мстислав себя долго ждать не заставил – воротился быстро, даже не запыхавшись. Борослав как раз сборы завершил. Присели на дорожку, помолчали с минуту, глядя друг на друга, и вышли из избы.

Путь их лежал через всю деревню. Эх, уйти бы по-тихому, да где там – слухи здесь быстрее ветра бегают. Так и вышло. Односельчане, стар и млад, высыпали на улицу Микуличей провожать. Кричали, подбадривали, советы давали, куда идти да как себя вести. Сами-то за всю жизнь дальше соседних Жмуричей не бывали, а туда же.