Ей представилось, как тяжелое колье затягивается на шее, впиваясь в кожу, как браслеты сковывают запястья, а цепи тянут к земле. Кровь, боль, запах пота и похоти – видение нахлынуло так ярко, что она едва не задохнулась. Кебер, с его шрамом и ледяным взглядом, был палачом в этом кошмаре, наслаждающимся мучениями своих пленников.

– Смотри, сестренка, – шепнул Рей, но его голос звучал глухо. – Вот она, цена твоей свободы: башка зверя и куча блестяшек.

Мара едва слышала его. Пространство вокруг сгустилось, в ушах звенел звук хлыста, а спина горела от воображаемого удара. Она видела себя – не свободной воительницей, а покорной рабыней под властью этого монстра.

– Я никогда не буду твоей, – произнесла она, чеканя каждое слово, голос девушки дрожал от гнева.

Кебер услышал.

Его лицо побледнело, шрам налился алым, но он быстро нацепил улыбку и поднял кубок.

– За прекрасную Мару! – провозгласил он и залпом выпил вино.

– Животное, – прошипела Мара, снова сжимая нож, готовая воткнуть его мужчине в горло.

Глава 6

– Мара, что ты себе позволяешь? – голос Арона прогремел как раскат грома в горах, его темные глаза полыхнули гневом, от которого даже факелы в комнате, казалось, задрожали.

Мара вскинула подбородок, ее голубые глаза, унаследованные от Кая, сверкнули. Грудь вздымалась от ярости, а пальцы сжались в кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Я? Ничего я себе не позволяю! – выпалила она, голос дрожал от обиды и вызова. – В этой крепости у меня нет права ни на слово, ни на собственное мнение! Никто меня не слушает, не слышит, все только и делают, что затыкают рот!

– Что ты такое говоришь, дочь? – Арон шагнул ближе, его массивная фигура нависла над девушкой, словно скала, готовая обрушиться. Но в его взгляде, несмотря на гнев, мелькнула тень боли – он ненавидел ссоры с единственной дочерью.

– А как еще понимать этот цирк? – Мара скрестила руки, ее рыжие волосы, выбившиеся из-под заколки, горели в свете факелов как пламя. – Я должна сидеть, как наряженная кукла, пялиться на этих северных дикарей, что швыряют к моим ногам головы убитых зверей, словно они сами животные, и трясут драгоценностями, будто я – товар на ярмарке? Меня, дочь Великих Гуров, можно купить за сундук побрякушек и мертвую тушу?

– Прекрати так говорить с отцом! – рявкнул Арон, его голос был как удар хлыста. – Как ты посмела назвать наследника Северных земель животным?

Мара поморщилась, ее щеки вспыхнули.

Да, выкрикнуть «животное» при всех было, мягко говоря, не самым мудрым ее решением. Надо было хотя бы прошипеть это потише, чтобы не разжигать скандал. Но слово не воробей, и теперь оно эхом отдавалось в ее ушах, как звон цепей.

– Я вообще не хочу с тобой говорить! – огрызнулась она. – И да, могу повторить Кеберу в глаза, что он животное! Я чувствую, какой он – мерзкий, жестокий, пропитанный похотью!

Девушка топнула ногой, развернулась к узкому окну и скрестила руки, словно отгораживаясь от отца. Комната, куда Арон увел ее для «воспитательной беседы», казалась тесной, стены давили, а воздух был пропитан запахом воска и старого камня.

Великий Гур хотел объяснить этой взбалмошной девчонке, где она перегнула палку, но Мара, как бурная горная река, хлынула на него с обвинениями. В ее жилах текла кровь всех трех отцов – Арона, Кая, Грея – и матери, Лизы, смешанная с их упрямством и дерзостью, возведенными в степень бесконечности.

Обычно ей все сходило с рук – шалости, побеги, даже татуировки, которые едва не пошатнули стены крепости. Но сейчас она зашла слишком далеко.

– Ты наказана! – Арон выпрямился, голос мужчины стал холодным, как зимний ветер с Пик Запределья. – Иди в свою комнату и сиди там тише мыши до утра. А утром мы решим, что с тобой делать. Все вместе.

Дверь хлопнула за ним с такой силой, что пыль осыпалась с потолка, а факелы на стенах мигнули, словно в страхе. Арон обожал свою дочь – ее голубые глаза, ее огненный нрав, ее смелость, что порой граничила с безумием.

Но эта выходка перешла все границы. Да, сыновья Хладнокровного – не подарок, их бледные лица и ледяные глаза вызывали у него самого тревогу. Но оскорбить гостей при всех? Это все равно что поднести факел к сухой траве на границе, где и без того неспокойно – слухи о набегах с севера уже доходили до крепости, а значит, им нужны союзники.

Мара удивила всех, и не в хорошем смысле.

Ее выкрик «животное» разрезал гул зала, как клинок. Кебер побледнел, его шрам стал багровым, зубы скрипнули от ярости. Такого унижения он не знал в своих землях, где никто не смел бросить ему вызов.

Эта дерзкая девчонка с огненными волосами и взглядом, полным огня, не просто оскорбила его – она разожгла в нем жгучее желание подчинить ее, сломать, приковать к себе. Ее вызов лишь сильнее раззадорил его темные инстинкты, и в его глазах зажглась опасная искра.

Мара не жалела о сказанном. Ну, почти.

Только перед матерью было стыдно – Лиза посмотрела на нее с таким упреком, что сердце сжалось, как от удара. Она обещала вести себя прилично, но как можно молчать, когда тебя хотят продать, словно скот?

Что-то внутри толкнуло ее на грубость – не просто гнев, а глубинное чувство несправедливости, словно сам воздух зала был пропитан предательством.

Никто не смеет решать ее судьбу! Она – не покорная овца для праздничного стола. Она будет драться, царапаться, вгрызаться зубами в плоть врага, но не склонит голову ни перед кем.

– Ну и ладно! – пробормотала девушка. – Лучше посидеть одной, чем терпеть эти мерзкие рожи.

За окном сгущались сумерки, площадь перед крепостью ожила огнями факелов и гулом праздника в честь гостей. Через несколько часов ей исполнится восемнадцать – возраст, когда, по словам Лизы, в ее мире человек сам отвечает за свои поступки перед собой, обществом и законом.

Мара задумалась: какой он, тот мир?

Без диких псов вроде ее Беса, но с собаками – маленькими, верными, честнее многих людей. Лиза рассказывала о них с такой теплотой, что Мара невольно улыбнулась, представив своего Беса, который не подпускал к матери даже отцов, когда она ее рожала. Вот кто никогда не предаст.

Дверь скрипнула, и в комнату вошел охранник – молодой, с суровым лицом, но в глазах мелькнула тень сочувствия.

– Велено проводить вас в покои, госпожа, – буркнул он.

– А то я сама дорогу не найду, – фыркнула Мара, закатив глаза. – Ладно, веди, доблестный страж. А то вдруг сбегу, и тебе придется ловить меня по всему лесу. Представляешь, как Великие Гуры тебя за это… похвалят?

Охранник кашлянул, скрывая улыбку, и молча пошел за ней.

В своей комнате Мара первым делом сорвала ненавистное платье, бросив его в угол, словно оно было виновато во всех ее бедах. Натянув длинную рубаху, она забралась на кровать, чувствуя, как усталость накатывает волной.

В полумраке, озаренном лишь двумя факелами, она легла на спину и посмотрела на потолок. Улыбка тронула ее губы – там, над кроватью, раскинулась карта земель Великих Гуров.

Когда ей было десять, она донимала всех вопросами: что за Пиками Запределья? Что в Сумеречной долине? Лиза, отцы и слуги нарисовали эту карту – крепость, поля, пещера Хильды, болота, бурная река, что брала начало в горах и текла на юг, растворяясь в Сумеречной долине.

Мара мечтала увидеть мир за границами, узнать, какие там реки, какие люди. И дорисовать их на потолке – места еще хватит, целая вселенная для ее приключений.

Но отцы решают ее судьбу, толкают к тем, от кого кожа покрывается мурашками, а сердце сжимается от ужаса.

Кебер – его ледяные глаза, его шрам, его похоть – был как воплощение кошмара, что преследовал ее со дня видения у Хильды. Девушка закрыла глаза, и усталость утянула ее в сон, словно в кипящий котел старухи-ведьмы.

***

Жар.

Не солнечный, а иной – липкий, обжигающий, рождающийся от прикосновений.

Две пары рук скользили по ее телу, их пальцы, теплые и настойчивые, касались кожи, пробирались к самым сокровенным местам. Мара задыхалась, ее сердце билось в ритме запретного желания, а кожа покрылась потом, словно росой в предрассветный час.

Она подставляла грудь под поцелуи, ее губы дрожали, с них был готов сорваться стон. Тьма вокруг была густой, лица мужчин тонули в ней, но их прикосновения были реальны – слишком реальны.

Один из них, тот, что был ближе, целовал ее шею, дыхание обжигало, а пальцы запутались в ее волосах, потянули, заставляя запрокинуть голову.

Мара распахнула глаза, и ее сердце остановилось.

Ледяные, почти белесые глаза Кебера впились в нее, как клинки.

В зрачках отражались языки пламени, светлые волосы обрамляли грубые черты лица, а на груди и плечах вились темные узоры татуировок, словно змеи, готовые ужалить.

Его губы искривились в хищной улыбке, обнажая зубы, острые, как клыки Хараша. Тело девушки, еще мгновение назад дрожавшее от страсти, сковал ледяной ужас. Воздух стал густым, как смола, легкие горели, а горло сжалось в болезненном спазме, не давая крикнуть.

– Моя Ма-ара, – протянул мужчина, его голос был как яд, медленно растекающийся по венам. Его ладонь накрыла грудь, пальцы сжались, впиваясь в кожу, и боль пронзила ее, как удар хлыста.

– Нет! – выкрикнула Мара, рванувшись прочь, но тело не слушалось, словно прикованное невидимыми цепями. – Только не ты!

Кебер рассмеялся – низкий, утробный звук, от которого кожа покрылась мурашками. Пространство вокруг сгустилось еще сильнее, и второй мужчина, чье лицо оставалось в тени, шагнул ближе.

Его руки, сильные и грубые, схватили ее за запястья, сковывая, как кандалы. Она видела лишь силуэт – широкие плечи, длинные волосы, собранные в хвост, и отблеск металла на груди.

Скиф? Или кто-то другой? Ее разум кричал, требуя бежать, но тело предавало, поддаваясь их касаниям, их власти.

Кебер наклонился ближе, Мара почувствовала запах пота, крови, железа – запах хищника, готового разорвать добычу. Его пальцы скользнули к шее, сжимая, ошейник из драгоценностей впился в кожу, и кровь начала сочиться из ран, а цепи тянули ее к земле.

Хлыст взвился в воздухе, его свист разрезал тишину, удар обжег ее спину, заставив выгнуться от боли. Еще один удар, еще – каждый оставлял на коже пылающий след, а Кебер смотрел, его глаза горели наслаждением, а улыбка была полна садистского восторга.

– Ты будешь моей, – прошипел он, голос смешался с новым звуком – звоном цепей, скрипом кандалов, стуком ее собственного сердца. – Я сломаю тебя, дикарка.

Мара закричала, ее голос разорвал тьму, но никто не услышал. Она билась, пытаясь вырваться, но руки второго мужчины держали крепко, его пальцы впивались в ее запястья, оставляя синяки. Пространство вокруг закружилось, как в котле Хильды, и она увидела себя – не воительницей, не дочерью Великих Гуров, а сломленной, покорной рабыней, чья воля растоптана, чья свобода закована в цепи. Кебер навис над ней, его шрам пульсировал, как живое существо, а глаза обещали боль и унижение.

– Нет! – Мара рванулась снова, и тьма лопнула, как мыльный пузырь.

Она распахнула глаза, ее грудь вздымалась, а рубаха прилипла к потному телу. Комната была все той же – темной, озаренной лишь факелами. Карта на потолке молчаливо смотрела на нее, словно напоминая о мечтах, которые теперь казались такими далекими. Мара села, прижав колени к груди, сердце колотилось, горло саднило, будто она и правда кричала.

Сон? Или видение, как у Хильды? Эти глаза, этот голос, эта боль – все было слишком реальным, слишком живым.

Мара коснулась шеи, словно проверяя, нет ли там следов от воображаемого колье. Кебер. Его образ врезался в ее разум как клеймо. Он был воплощением того, чего она боялась больше всего – потери свободы, подчинения, превращения в игрушку для садиста.

Но кто был второй? Скиф? Или кто-то еще, скрытый в тенях ее кошмара?

Девушка встала, подойдя к окну. Ночной воздух был прохладным, а площадь внизу все еще гудела от праздника. Ее восемнадцатый день рождения наступал, но вместо радости она чувствовала лишь тревогу.