Эрнест с братишкой на коленях сидел в тёмном углу на лестнице и размышлял о том, что случилось ночью. Мастерская его матери находилась на ветке совсем рядом с упавшей. Неужели и ей суждено испытать на себе злость старого дуба? Подумав об этом, лисёнок сильно забеспокоился и побежал наверх, чтобы срочно упаковать картины Аннеты в большие деревянные ящики. Руссо принёс ему эти ящики и предложил взять их на хранение, чтобы уберечь картины от сырости. Но Эрнест не переставал тревожиться. Что будет, если треснут стены моей комнаты? Вдруг пострадает мамина фреска? Надеюсь, что господин Кролик что-нибудь придумает.

– Эйнест, мне ску-усно… Мозно я пойду пои-гъаю у тебя в комнате?

После вчерашних событий Лотар никак не мог успокоиться. Он постоянно рвался в детскую и с плачем требовал свои игрушки: «Я не хотю спать в этой комнате! Хотю моё полотенце! Хотю пьямо сейчас!» Увидев, как расстроен малыш, Бартоломео пообещал ему, что завтра они попытаются найти полотенце, но без своей любимой «игрушки» Лотар был безутешен. Он заснул только в три часа ночи. Утром им удалось найти полотенце среди кучи мусора, но оно было всё в дырках. После таких переживаний Эрнест разрешил братику поиграть в своей комнате одному. Конечно, ведь Лотар остался без места для игр. И хотя сам Эрнест считал себя уже большим и взрослым, ему вовсе не хотелось бы оказаться на его месте.

Он жестами показал братику, что отпускает его.

– Пасибо, Эйнест, – прошептал Лотар и крепко обнял его. – Ты мой самый лучший бъатик!

«И единственный», – с улыбкой подумал Эрнест.

– Фройляйн Ариэлла? Герр Жерве? Герр Глупец? Быстро идти сюда, – внезапно выкрикнул Кролик Зигмунд-Генрих, стоявший возле чудом уцелевшей стены с портретами основателей магазина. – Я уже готовый давать результат моих анализов!

– Меня зовут Бартоломео, – проворчал лис, оскалив клыки.

– Иа, йа. Отрицание – это первый результат, – высокомерно ответил кролик, приглаживая усы.

– Зигмунд-Генрих, друг мой, – вмешалась Ариэлла, чтобы помешать назревающей ссоре. – Каков же ваш диагноз?

Кролик принял важный вид, вытащил из кармана пиджака салфетку, протёр очки, потом начал рыться в своей медицинской сумке в поисках чего-то, известного ему одному. Затем, ко всеобщему удивлению, он вооружился огромным молотком и тщательно протёр его той же самой салфеткой, что и очки. А после этого он совершенно неожиданно обрушил сильнейший удар на ещё уцелевшую часть ствола, чуть не разбив висевшие на стене портреты Корнелия и Амбруаза. Все присутствующие так и подскочили. На глазах потрясённой семьи Лис кора дуба треснула, и из-под неё посыпалась тонкая пыль.

– Эй, вы, кролик-идиот, вы что, совсем рехнулись? – заорал Бартоломео, выхватывая молоток из лап древопсихолога. – Сам не понимаю, что мешает мне схватить вас и…

– Стоять, глупый лис! Мой пациент совсем не может ничего чувствовать, вот, смотреть…

В глубине трещины, образовавшейся на месте удара молотком, виднелась какая-то светящаяся рыхлая масса, похожая на губку, из которой вылетали яркие искорки.

– Какой кошмар, что это? – воскликнул Жерве, отъезжая подальше. – Вот что я имел в виду, Бартоломео, когда я говорил тебе, что надо как следует подметать и вытирать пыль даже за мебелью!

– Это не есть пыль, герр Жерве, – поправил его Зигмунд-Генрих. – Я уверен, что здесь перед нами зрелый… «вальд эссер». Говоря по-вашему, друзья мои, это есть, как это сказать… «древожор»…

– «Древожор»? – повторил Бартоломео, чувствуя, как у него начинают дрожать лапы. – Что это такое?

– Это порода гриба, герр Глупец! Отвратительного гриба, который приходит неизвестно откуда и о котором мало что знают, кроме того, что он пожирает ваш дуб изнутри и постепенно распространяется в воздухе и в древесном соке, о да. Давным-давно я уже имел слушать заражённых пациентов в моём родном лесу, но здесь я наблюдаю древожора в первый раз, чтобы мне никогда больше не лакомиться яблочным штруделем!

– Мы можем что-то сделать, Зигмунд-Генрих? – взволнованно спросила Ариэлла дрожащим голосом. – Вам известно какое-то лечение, которое могло бы справиться с этим… этим чудовищем? Может быть, я могла бы спеть какую-то целительную мелодию, чтобы избавиться от него?

– О, нет, моя нежная Ариэлла! Боюсь, даже ваш ангельский голос не уметь прогонять этот проклятый гриб. Как подсказывать мой опыт, фройляйн, мне жаль это сказать, от древожора нельзя излечиться.

– Вы хотите сказать, что… – начал было Бартоломео. Но у него не хватило сил закончить фразу.

– Так, так, герр Глупец… Ваш дуб обречён. Он падает ещё до лета.

Сидевший на ступеньках Эрнест почувствовал, как у него закружилась голова. Их дуб обречён? Дерево, в котором сосредоточились все его воспоминания о матери: окно, возле которого она любила сидеть с книжкой, мастерская, где на полу ещё оставались пятна от пролитой ею краски, кухня, где ей никогда не удавалось испечь блинчики, не спалив половину. И всё это должно исчезнуть?

«Это невозможно!» — подумал он и, прыгая через две ступеньки, побежал по лестнице наверх.

В голове у него всё смешалось, сердце колотилось. Теперь, когда он узнал правду, многое стало ему понятно: вот откуда брались мелкие грибочки, выраставшие возле стеллажей, вот почему по стенам тёк древесный сок, на ветках стало меньше отростков, а листья опадали даже весной. Уже много месяцев их дуб молча страдал и взывал о помощи, и ни одна лисица этого не заметила.

Потрясённый лисёнок продолжал карабкаться по лестнице.

– Эйнест, Эйнест! Ты видел? Я наисовал, как мама!

Не очень понимая, куда и зачем он идёт, Эрнест вбежал в свою комнату. Там, сидя верхом на подушке и вооружившись большим нестираемым красным карандашом, Лотар рисовал какие-то каракули на стене и покрывавшей её росписи. Он пытался изобразить себя вместе с родителями у подножия дерева желаний, а также в театральном зале и на всех лесных тропинках до покрытого галькой пляжа Бурного моря, где он никогда не бывал.

– Смотьи, Эйнест, я наисовал, что я касный, потому что я люблю касный цвет!

Ущерб, нанесённый древожором родному дому Эрнеста, был так же непоправим, как и последствия проделки Лотара: фреска была безнадёжно испорчена, а сердце Эрнеста – разбито.

– Чтоб тебе подавиться гнилым яблоком, – подумал Эрнест, – лучше бы ты никогда, никогда не рождался!

Орешек за твои мысли!

Свернувшись клубочком в своём любимом глубоком кресле, Крот Руссо наслаждался душистым чаем с лепестками роз, смотрел на портреты своих родителей и размышлял о том, как быстро течёт время. Потом он вспомнил тот счастливый день, когда ему в голову пришла мысль обустроить библиотеку в стволе одного из самых старых деревьев в Зелёном Бору.

– Дорогой мой господи Крот, клянусь куском сыра, я не могу поверить, что вы и в самом деле решили въехать именно сюда! – сказал ему тогдашний мэр городка, лесной мышонок Бонапарт, снимая с недовольной гримасой паутину со своего цилиндра. – Община Зелёного Бора чрезвычайно благодарна вам за идею восстановления библиотеки, но… Мы даже не понимаем, живо ли ещё это дерево…

– Не беспокойтесь, господин мэр, – ответил ему крот, засучивая рукава и уверенно поглаживая кору черешневого дерева. – У меня богатый опыт общения с больными. Бот увидишь, мой старичок, я убеждён, что мы прекрасно поладим с тобой.

Любой зверь, знакомый с Руссо, мог подтвердить, что этот крот отличается чрезвычайной любезностью и скромностью. Поэтому, когда спустя год старая черешня зацвела и начала приносить плоды, из которых Руссо стал готовить вкусные настойки, никто особенно не удивился. Впрочем, это не помешало соседям поблагодарить крота.

Очнувшись от своих мыслей, Руссо надел рабочий фартук и завязал его пояс узлом на спине.

После этого он направился к покрытым лаком дверям своего заведения. Библиотека-обсерватория Зелёного Бора, с её круговыми полками, выпиленными в стволе старого дерева и поднимавшимися на три этажа вверх, и высокими лестницами, производила невероятное впечатление. В ветреные дни через огромный стеклянный купол, венчавший читальный зал, можно было увидеть, как цветущие ветви метались из стороны в сторону, и услышать, как они тихонько постукивали по стеклу, словно прося разрешения войти. Мягкие диваны, расставленные вокруг деревянной кафедры библиотекаря, ждали посетителей. Каждое утро Розалия, супруга Руссо, выставляла на столики для возврата книг блюда со сладостями, чайники со свежезаваренным горячим чаем и румяные масляные булочки, которые она пекла, прежде чем подняться на чердак под куполом. А там она усаживалась за телескоп и записывала свои астрономические наблюдения в особую тетрадь. Чета Кротов наслаждалась семейным счастьем. Ни одной тучки не появлялось на их небосклоне. Если только не считать…

Тук, тук, тук. Кто-то постучал в дверь и окончательно оторвал Руссо от размышлений.

– О! Прошу прощения! Я уже собирался открывать библиотеку, но отвлёкся, – извинился крот, бросаясь к дверям и поднимая шторку. – Эрнест? Что ты тут делаешь, малыш?

Лисёнок с виноватым видом, опустив голову, топтался на пороге; грифельная доска висела у него на груди. Утро выдалось беспокойным. Заметив, что братишка оставил свою любимую игрушку на кровати, Эрнест схватил с письменного стола большие ножницы и разрезал полотенце на мелкие кусочки. Несмотря на все мольбы Лотара, он не останавливался, пока не удовлетворил до конца свою жажду мести. Однако к этому моменту полотенце было безвозвратно уничтожено, от него оставались лишь жалкие лохмотья. Поняв, что он натворил, Эрнест помчался туда, где мог чувствовать себя в безопасности, – в библиотеку Зелёного Бора.

– Не будь я кротом, ты выглядишь ужасно! Давай-ка, садись на скамеечку, – скомандовал крот, обняв лисёнка за плечи. – Я сейчас принесу тебе булочку и большую кружку чая.

В центре помещения, в застеклённой витрине, где солнечные лучи преломлялись, образуя радугу, лежал экземпляр самого первого издания «Записок из Зелёного Бора»; казалось, он бросает вызов времени. Прошло уже двадцать пять лет с того дня, когда книга Арчибальда, двоюродного деда Эрнеста, увидела свет. Когда-то мама прочитала лисёнку эту историю, а когда они вместе перевернули последнюю страницу, она прошептала ему на ушко:

– Будь всегда добр со своими друзьями, мой ангел, и ещё добрее с теми, кто хочет задеть тебя. На свете есть столько поводов, чтобы ранить других и чувствовать себя раненым. Ты никогда не сможешь понять боль окружающих, если не научишься выслушивать их.

Но что можно было понять в каракулях Лотара? Разве что он испытывал ревность к своему старшему брату и решил разрушить самую дорогую для него вещь?

– Дам тебе орешек, если расскажешь, о чём ты думаешь, – пошутил Руссо, подходя к нему с полным подносом вкусностей. – Ты так переживаешь из-за того, что случилось вчера вечером, да, Эрнест? Понимаю, тут есть от чего расстроиться…

Эрнест, сгорая от стыда, выхватил из кармана кусок мела и нацарапал на доске.

Я порвал любимое полотенце Лотара. То, которое мама вышила перед его рождением!

– Вот так дела! Что на тебя нашло?

Лисёнок стёр первое сообщение и написал новое:

Лотар исчеркал красным карандашом картину, которую нарисовала мама у меня в комнате. Она совсем испорчена.

– Кажется, я начинаю понимать… Испортив эту картину, он обидел тебя, и ты в ответ обидел его, чтобы он понял, что натворил. Я прав, мой большой мальчик?

Эрнест опустил голову и кивнул. Лежавшая перед ним булочка источала дивный аромат, но он не решался притронуться к ней.

– Помнишь, как по вторникам и пятницам ты приходил в библиотеку с мамой, когда она была жива? Ты был тогда совсем маленьким, года два или три…

Эрнест снова кивнул. Простое напоминание о том безмятежном времени вызвало слабую улыбку у него на мордочке.

– И ты, конечно же, помнишь, как мы в самый первый раз поехали на берег Бурного моря – моя семья, Аннета и Бартоломео? Я тогда не захотел переодеваться в кабинке, и у меня улетела шляпа. Ну и ну! Я выглядел полным дураком, когда бегал за этой шляпой по всему пляжу…