– Ясно, – кивнула Вера, бросив взгляд на его бейджик. – Иванов, да?

– Можно и так, – сказал он, убирая в коробку лишние цепочки.

Вера хлопнула себя по лбу, будто только что вспомнила о своей миссии.

– Ладно, давай сразу. Если хочешь здесь выжить – учись делить людей на три категории. Первая – "шершавые": их видно издалека, у них всегда есть зуб на кого-то. Вторая – "жирные мухи": эти прикидываются невинными, но всю жизнь сосут кровь у шершавых. Третья – декорации. Понял?

Гриша кивнул: объяснения были лаконичны, как уличные правила для новичков.

– Кто у нас шершавые?

– Маргарита, – сказала Вера без пауз. – Ей бы только порядок наводить, а людей не трогать. Она из тех, кто в детстве душил котят, чтобы проверить границы дозволенного.

– А мухи?

– София, конечно, – Вера сразу оживилась. – Не умеет ни работать, ни лениться – только жужжать и строить глазки профессорам. Она трижды переводилась с факультета на факультет, каждый раз меняя парней быстрее, чем маникюр. У неё даже был роман с одним из покупателей, но всё равно ничего не добилась, потому что на любое её движение у Маргариты уже готов план Б.

– А Лиза?

– Декорация, – усмехнулась Вера. – Её здесь держат для сохранения имиджа семьи. Она не способна никому сделать больно, даже если сильно захочет. Хотя говорят, однажды она разбила витрину, когда психанула из-за ссоры с матерью. Но в тот раз всё списали на случайность.

Гриша смотрел на неё и ловил каждую интонацию: в Верином голосе были цианид и кардамон, смесь ненависти к месту и трепетного страха его потерять.

– А сама ты кто? – спросил он.

– Я? – Вера задумалась и на секунду перестала дышать. – Я здесь чтобы собирать и передавать. Без меня этот салон бы утонул в глупых скандалах. Я фиксирую и выжимаю. Можешь считать меня черным ящиком, только у меня больше памяти и никакой жалости.

Её честность была настолько безапелляционной, что Гриша на миг поверил, будто она и впрямь умеет читать мысли.

– Почему ты рассказываешь мне это? – спросил он.

– Потому что ты меня не напугаешь, – сказала Вера, поднимая глаза от телефона. – Ты слишком вежливый. Вежливых здесь либо съедают, либо делают своими. Но ты – ни то, ни другое. Значит, есть шанс на четвёртую категорию. Ты ещё не определился.

Он кивнул, на этот раз почти с уважением.

– А что за клиентура у вас? – спросил Гриша, – Непохоже, чтобы сюда заглядывали просто так.

– Сюда вообще не заглядывают просто так, – фыркнула Вера. – Каждый покупатель – это спецоперация. Кто-то пришёл поставить метку на любовнице, кто-то – сплавить залоговую цепочку, а кто-то – навсегда перекрыть кредит в микрозайме. Самое смешное – бывают такие, кто покупает украшения в долг и даже не вспоминает, что должен вернуть. Это и есть городская элита.

Гриша записывал всё в голове, будто готовился к экзамену.

– А если кто-то ворует? – спросил он.

– Воровать у нас боятся, – сказала Вера. – Здесь все камеры работают, даже если их отключили. Плюс мама Елена – она моментально почувствует, если кто-то захотел лишнего. Был случай: одна дама пришла, унесла из магазина кольцо. Через два дня вернулась и сама сдала. Не потому, что её вычислили, а потому что у нас атмосфера такая – если возьмёшь чужое, долго не проживёшь.

В этот момент она нагнулась к нему ближе, резко переходя на шёпот:

– А самое главное – это политика. Всё, что ты здесь скажешь, сразу узнают наверху. Елена держит на зарплате нескольких слухачей, они потом докладывают ей обо всём, даже о том, кто как чихнул. Поэтому, если хочешь остаться невредимым – фильтруй каждое слово, особенно с Лизой. У неё ушки, как у зайца: вроде милая, а записывает всё дословно.

Гриша кивнул. Он уже чувствовал, что всё это – не просто салон, а филиал разведшколы, где каждая сплетня имеет цену и последствия.

– Тебе не страшно всё это рассказывать? – спросил он.

Вера усмехнулась и сделала селфи, будто только ради этого и жила.

– Я же не дура. Всё равно узнаешь. Лучше сразу знать правила игры, чем строить из себя зайчика для мамы Елены. Да и потом – мне нравится новеньким рассказывать, что у нас не салон, а испытательный полигон для психопатов. Это правдивее, чем то, что пишут в рекламе.

Она сунула телефон в карман и вдруг встала прямо напротив него:

– Вот, держи, – Вера протянула ему пачку инвентаризационных листов. – Маргарита просила, чтобы ты заполнил до вечера.

Он взял листы и краем глаза отметил: у Веры пальцы длинные, как у пианистки, а ногти всегда с аккуратным лаком. Она знала, как себя преподнести – ни одна деталь не выдавала слабости, только системное презрение ко всему, что пахнет фальшью.

– Если нужны будут пароли от архивов, спроси у меня. У нас здесь всё под замком, даже прошлогодние каталоги.

– Спасибо, – сказал Гриша.

– Не за что, – Вера улыбнулась чуть мягче и снова достала телефон.

В этот момент к ним подошла София. Она выглядела недовольной: похоже, её очередная коммуникация с клиентом не принесла желаемого результата.

– Вера, ты не забыла, что у тебя смена заканчивается через полчаса? – спросила она с явным раздражением.

– Конечно не забыла, – отозвалась Вера, – но сейчас у меня с новеньким инструктаж.

София фыркнула и ушла в подсобку.

– Видишь? – сказала Вера, – у них всегда одна и та же пластинка: каждый новый должен быть либо врагом, либо пешкой.

Она повернулась к Грише:

– Ты для кого собираешься быть?

– Для себя, – ответил он.

– Молодец, – на этот раз Вера улыбнулась по-настоящему. – Только не вздумай это говорить Маргарите. Она сразу поймёт, что ты опасен.

В салоне стало тише: все сотрудники разбрелись по своим углам, и только Вера осталась рядом с Гришей.

– У тебя глаза хорошие, – неожиданно сказала она. – Не такие, как у остальных.

Он удивился, но ничего не сказал. Она продолжила:

– Я не очень верю в людей, но у тебя есть что-то… человеческое. Как будто ты до сих пор не понял, что все здесь актеры.

– Может, я люблю театр, – попытался отшутиться он.

– А я люблю зрителей, – быстро ответила Вера.

На этом их диалог и закончился: она отошла к своему рабочему месту, а он остался стоять у витрины, перебирая в голове все услышанное.

Он почувствовал, как в голове складывается структура: сверху – мама Елена, под ней – Маргарита, ещё ниже – София, у самого дна – Лиза и Вера. Все связи между ними были не прямыми, а изломанными: каждый знал о другом чуть больше, чем надо, и в этом был смысл их существования.

Гриша посмотрел на пачку инвентаризационных листов и подумал, что здесь, в "Петрове", можно научиться большему, чем за годы университета.

Он вернулся за свой столик, разложил листы, включил лампу и начал заполнять графы, но теперь уже с другим настроением: он был готов ко всему.

В этот момент из подсобки вышла Лиза – тихая и прозрачная, как дым от старой свечи. Она аккуратно подошла к Грише и спросила:

– Тебе кто-то уже рассказал, как у нас бывает?

Он кивнул.

– Тогда не доверяй никому, – сказала Лиза, не глядя ему в глаза.

Он усмехнулся: да, это правило ему нравилось.

В этот момент в салон вошёл новый покупатель. Григорий выпрямился и почувствовал, что теперь ему в этом театре принадлежит своя роль. И пусть пока не главная, зато в правильном акте.

У подсобки "Петрова" было странное послевкусие: сюда попадали только те, кто умел сливаться с декорациями или хотел доказать, что у него ещё осталась человеческая душа. За дверью царил стабильный семьдесят восьмой год: облупленный шкафчик с креплением для чайника, старый, но ещё рабочий холодильник "Бирюса", микроволновка с полосой изоленты вместо ручки. Из окна открывался вид на мертвый двор с мусорными баками и единственной берёзой, по осени постоянно теряющей листья прямо в вентиляционную шахту.

Вера сидела напротив Гриши, подпирая подбородок рукой. На столе между ними стоял пластиковый контейнер с невнятным салатом: обед из ближайшего супермаркета был настолько убогим, что даже тараканы обходили его стороной. Но именно здесь, в полумраке чужих историй и дешёвого ланча, разговоры получались честнее, чем на миллионных переговорах.

– Я выросла в Клинцах, – сказала Вера, ковыряя салат. – Знаешь, где это?

– Между Орлом и ничем, – сразу ответил Гриша.

– Вот-вот, – кивнула она, – у нас там была фабрика по упаковке чего-то пластмассового. Мама на ней всю жизнь отработала, а отец… – она глотнула чаю, – ну, его просто не было. Если честно, мне с детства казалось, что я лишняя. Там вообще все были лишние, если не бухали или не грызли друг друга на работе.

Он слушал внимательно: её голос был не просто усталым – в нем звучала безнадега, какой не бывает у двадцатипятилетних.

– А как ты попала сюда? – спросил он.

– По объявлению, – пожала плечами Вера. – В Ситцеве жить ещё то удовольствие, но здесь хотя бы можно притворяться, что ты для чего-то годишься. Я же типа училась на экономиста, но дальше третьего курса не пошло – тогда как раз маму сократили, и пришлось возвращаться домой. Потом опять уехала, опять вернулась. Всё как у всех, но у меня от этого жутко горело внутри: не могла понять, зачем вообще рожать детей, если они всю жизнь будут подрабатывать на кассе или торговать китайским ширпотребом.

Гриша кивнул, делая пометки в воображаемой тетради: её мотивация не в деньгах, не во власти – только в желании быть кем-то "выше среднего".

– И что ты теперь думаешь о жизни? – спросил он, не утруждая себя философией.

– Думаю, что у каждого должна быть ниша, – сказала она. – У Лизы – быть самой милой, у Маргариты – самой крутой, у Софии – самой яркой. А мне досталась ниша "всегда знать всё". Потому что, если ты не в курсе – тебя всегда обманут или поставят в позу.

В этот момент мимо прошла Елена: она бросила на них долгий и пронзительный взгляд, а потом исчезла в коридоре, будто специально проверяя, не прячут ли они ничего криминального.

– Боишься Елену? – спросил Гриша.

– Нет, – Вера не колебалась ни секунды. – Она не страшная, просто дотошная до невозможности. У неё мозг работает, как сервер: если что-то не по правилам, сразу зависает. А потом находит виноватого и делает его виноватым навсегда.

Он почувствовал, как она внимательно изучает его лицо: не просто в поисках реакции, а чтобы просчитать следующий шаг.

– Знаешь, почему я здесь? – вдруг спросила она.

– Почему?

– Потому что у меня талант быть чужой, даже если никто не замечает, что ты вообще существуешь. Я могу сделать так, что меня не видно и не слышно, но, если надо – могу просочиться сквозь бетонную стену. Информация – это сила, – сказала она, чуть наклонившись вперёд, – вот почему я здесь всё про всех знаю.

Гриша улыбнулся: в её словах не было бахвальства, только холодная арифметика.

– Расскажи про Елену, – попросил он. – Какая она, когда никто не видит?

Вера задумалась: склонившись ближе, она теребила край салфетки так, будто от этого зависела её жизнь.

– Она жесткая, но не потому, что злая. Просто всю жизнь защищала своё – сначала мужа от всех баб в округе, потом бизнес от рейдеров, потом дочерей от чужих взглядов. Её привычка – держать всё под контролем. Даже когда её сломали, она сломала всех вокруг, чтобы никто не заметил, что с ней что-то не так.

Она бросила взгляд в окно, где уныло шел дождь.

– Говорят, у неё была какая-то тёмная история в девяностых, – добавила Вера, – но никто не знает, правда это или нет. Только все, кто работал с ней в те годы, потом или спились, или уехали. У Елены вообще все старые друзья почему-то быстро исчезают. Наверное, потому что она не умеет доверять никому.

В этот момент она придвинулась ещё ближе, вперив в Гришу взгляд:

– А ты умеешь доверять? – спросила она.

Он подумал, прежде чем ответить.